Часть 8. Жестокая реальность (1/2)
Сельма до боли в костяшках стала стучать в железную дверь. Но быстро перестала. Она хорошо помнила, что в таких заведениях лучше вести себя как можно тише. Иначе гидротерапия, представляющая собой поливание ледяной водой из шланга с сильным напором — это лучшее, на что можно надеяться. Санитары в методах успокаивания пациентов любили добавить «от себя» к тем препаратам, которые давали.
Да и потуги Сельмы всё равно никто не услышал. Узкое окошко под самым потолком с двойной решёткой, между которыми протянули слой бумаги, не мог дать полноценное представление о времени суток. Но можно было точно сказать, что это было либо утро/вечер, либо пасмурный день.
Если это было утро, значит скоро должен был быть обход. Девушке не оставалось ничего кроме того, как ждать. И снова она бессильна, не может ничего сделать помимо уже рассчитанных для неё ходов.
Взгляд уныло прошёлся по её «камере». Нет ни зеркала, ни раковины, одна лишь койка, никаких лишних предметов. Туалет, выбитый прямо в полу. В углу камера видеонаблюдения. На самой Сельме лишь рубаха. Нет ни нижнего белья, ни какой-либо другой одежды. Всё изъяли…
Босая, она прошла к постели. Только теперь ноздри уловили смутный запах мочи и сырости, исходящий от матраса. Ложиться туда не хотелось, но и стоять на ледяном полу не доставляло удовольствия. С ногами она забралась на грязную постель и поджала колени.
«Что произошло? Неужели всё мною увиденное — это лишь моя галлюцинация? Всё, как я и думала в самом начале? Но ссадины?! — Сельма с надеждой стала обшаривать своё тело. Вот заживающая рана на руке, которую она обтесала об дерево! Разве не доказательство? Но взгляд снова поник. Ведь реальная боль очень часто в сознании психически нестабильных людей дисграфируется, приобретает образное очертание в самой галлюцинации. Она читала об этом… — Я ничего не понимаю…»
Девушка сжала голову, а из глаз по щекам стали прокладывать путь узкие солёные дорожки. Понять что-либо сознание просто не могло. Но в реальности психиатрической лечебницы Сельма не сомневалась ни на секунду! Тогда как же… Как же монстры, кровь, убийства, лесной пожар, река?.. Некромант, Асцелия, лесная ведунья, рыночная торговка? Нет, это ведь тоже всё было! Всё! Она видела, чувствовала запахи, осязала! Однако эти картины в психиатрической больнице… Слишком много указаний на то, что это всего лишь плод больного воображения…
Время в таких местах течёт иначе. Сложно сказать, сколько его прошло, когда за дверьми где-то в коридоре послышалась возня: двери открывались с разницей в три-пять минут, слышались чьи-то шаги.
«Утренний обход!»
В это время главный врач с санитарами обходили все палаты, осматривали пациентов, а доктор отмечал что-то в личной карточке каждого больного.
Сельма замерла у самой двери. Она ждала с волнением, прислушивалась, тёрла ладони, ходила из угла в угол. Ей очень был нужен разговор с доктором! Очень! Сколько времени она уже здесь? Что именно с ней произошло? Когда и откуда её забрали и привезли сюда? Нужно было узнать хоть что-то! Только так она могла прояснить реальность!
Однако когда дверь соседней камеры захлопнулась и Сельма уже выжидательно подскочила к двери своей, лязг открывающейся палаты послышался с другой стороны.
— Подождите… Постойте! — Девушка впечаталась в дверь и затарабанила о неё ладонями со всей силы. — Вы забыли меня! Я здесь! Мне очень нужен доктор! Пожалуйста!
Но её мольбы были проигнорированы. Сельма поняла это с удаляющимся звуком методично открывающихся и через несколько минут закрывающихся дверей. Обратно делегация медперсонала прошла мимо её палаты с прежним игнорированием.
Девушке пришлось снова сесть на вонючую постель. Скоро должно было настать время приёма препаратов. Уж в этом-то её точно не должны были обделить!
На этот раз пленница оказалась права. Где-то через час в замочной скважине раздался скрежет, вошли два санитара: мужчина для грубой силы и женщина, вкатившая коляску с разными колбами.
— Почему на обход врач не зашёл ко мне? Скажите, сколько времени я уже здесь?
Сельма хотела подняться, но мужчина в белом халате тут же замахнулся, заставив её забиться в угол.
— Не бейте, я тихая! Я ничего не сделаю, клянусь! — выглядела она жалко, и правда как умалишённая.
— Тогда не делай лишних движений!
Женщина, которая всё это время молчала, приготовила укол, таблетки и стакан воды. Сельма не сопротивлялась, чем очень порадовала своих надзирателей. Она сама подставила руку для укола и с жаждой закинулась таблеткой, словно в ней заключалось всё её спасение.
— Ха, какая покладистая. Ещё один день в одиночке, и станешь шёлковой.
Люди в белом уже пошли на выход, но девушка успела метнуться на другой край кровати.
— Подождите! А скоро обед?
Эти слова явно повеселили женщину, почему раздался её смех.
— Ты слышал её? Тебе обед сегодня не полагается! В разум ещё не пришла.
Дверь неумолимо захлопнулась. Увы… Такое наказание было в духе подобных заведений… Сельме оставалось лишь ждать. Она слышала, как всех выпустили на обед, потом санитары сделали ещё один обход с новой дозой препаратов перед послеобеденным сном. После этих лекарств все пациенты засыпали очень быстро. К Сельме не зашли. Хотя ей и не надо было. Утренний укол ослабил все её силы. Вялость текла по венам разъедающим ядом. Девушка чувствовала себя овощем.
Время послеобеденного сна всегда было самым спокойным в больнице. После него новый приём лекарств, и самых тихих должны были выводить на прогулку. К Сельме зашли только для того, чтобы всунуть новую порцию таблеток. Санитары уже были другие. С ней не разговаривали. Ни слова. Словно её не существует. Психологически это было очередным давлением, как и отсутствие хоть какой-то поверхности, в которой можно было бы увидеть своё отражение.
Затем наступило время второго обеда. Значит, где-то на часах стрелки должны были показывать пять вечера, ибо первый обед был в час дня. В психиатрических лечебницах частенько экономили. Уже традиционным стал двухразовый обед, не считая и без того скудный состав меню. И это вместо полагающегося по правилам четырёхразового питания. Но таковы были жестокие реалии, скрытые за высокими стенами больниц для душевнобольных.
Пациентов развели по палатам. Скоро должна была прийти вторая смена врачей и санитаров. Время, казалось, стоит на месте. В одиночке можно было сойти с ума. Сутки казались неделей. Какого же бывает больным, когда за излишнюю буйность или шумность их сажали в такие одиночки на несколько дней, а то и на месяц…
Сельме повезло. На следующий день при утреннем обходе к ней зашли. Доктор был немногословен и, увидев абсолютную покладистость больной, усмехнулся, дав указание возобновить питание. Девушку не выпустили из её камеры, но два раза в назначенное время принесли кашу и похлебку. Пленница уже не знала, отчего она лежит, как овощ: от голода или от укола? Или от того, и другого сразу? Но скудному обеду была рада безмерно!
На третьи сутки её выпустили к остальным. Сложно было сказать, какой ад хуже — одиночная палата или общая, наполненная десятком умалишенных. За малейшую провинность санитары били палками. И даже несмотря на то, что Сельма, зная все местные правила, старалась вести себя ниже травы, ниже воды, порой доставалось и ей. Гематомы на теле здесь были чем-то вроде проявления естественной среды обитания.
Смотреть по сторонам было страшно. Рядом с её койкой расположилась койка старухи, которая всё время шаталась из стороны в стороны, смотрела в одну точку немигающим взглядом и что-то бормотала про конец света. Вот дед, который часто пританцовывал, а потом гладил кого-то невидимого. Женщина… У неё иногда были проблески сознания, в которые она даже смогла однажды уберечь Сельму от расправы санитаров. Но очень скоро её перевели в разряд буйных, и девушка больше не видела её. Один из пациентов считал себя собакой, всё время сидел на полу и копировал собачьи повадки, но был безобидным. Другой отличился умственным отставанием и был неспособен сам передвигаться, есть; он больше походил на покалеченного ребёнка.
Слушая завывания других больных, девушка часто возвращалась мыслями к своим галлюцинациям. Каждую ночь она засыпала с надеждой ещё раз увидеть тот мир, взывала во сне к Некроманту, но всё это было лишь её собственной иллюзией. Наутро она с такой же жадностью хватала все предлагаемые ей таблетки с одним-единственным желанием: не впасть в очередной кошмар! Она должна быть нормальной! А в течение дня от издевательств санитаров и полного бездействия главного врача, которого пациенты видели лишь при утреннем обходе, Сельма вновь взывала к своим кошмарам, моля их забрать её снова. И при этом сознание отравлялось мыслью о бесполезности этой мольбы… Тот мир — всего лишь галлюцинация. Пора это признать. Это лишь плод стандартной шизофрении. И вот такая цикличность мыслей терзала её ежедневно.
Однако осознание своего диагноза стало первой галочкой на пути к выздоровлению. Так в личной карточке записал главврач после очередного обхода. Сельма была самой покорностью. Тихая, замкнутая и послушная. Доставалось ей редко, а в глубине глаз читалось несломимое стремление выздороветь! А ещё более сильное стремление — выбраться отсюда!
Но последнее осуществить явно было сложнее. В тот раз, когда Сельма впервые попала в такое место, ей крупно повезло. Врач, возглавивший лечебницу, был молод и ещё морально не испорчен. У него были юношеские идеалы. Он не хотел держать пациентов в качестве донорского кошелька для заработной платы персонала. Будучи на замене, на этой должности он пробыл лишь месяц. Но Сельме повезло. Она была не опасна и при регулярном приёме психотропных была вполне вменяемой. Осознанность в своём психическом отклонении и понимание потребности в таблетках не давали никаких оснований для того, чтобы держать её в такой лечебнице. Достаточно было лишь регулярных наблюдений в дневном стационаре. А через год Сельма смогла спрыгнуть и с этого крючка, правда, таблетки, которые ей по-прежнему были необходимы, так ещё и в большей дозировке, доставать стало в разы труднее.
В этот раз у Сельмы не было такой удачи. Главврач был человеком старым и тёртым. Все пациенты в этих стенах для него были «вечными пациентами». Максимум, на что мог рассчитывать больной, — это перевод из «буйных» в «тихие» и «неопасные». Тогда его могли выводить на прогулки и даже оставлять в общей комнате под присмотром. Надежды Сельмы таяли, но она не сдавалась. И сколько бы она себя ни ругала, воспоминания о её галлюцинациях порой вызывали в ней щемящее чувство боли. Из ада реальности хотелось бежать куда угодно! Такой ли уж кошмар был в тех отключках?
Во время неспокойствия, что в лечебнице являлось обычным делом в связи со спецификой поведения её «жильцов», Сельма тихо позволяла намокнуть своим щекам. Плакать санитары тоже не разрешали, предотвращая таким образом даже намёк на истерику. Видя, как бьют других беспомощных, а порой получая и сама, девушка вспоминала финал «Записок сумасшедшего»<span class="footnote" id="fn_29795233_0"></span>, в которых герой в апогее своей физической и психологической боли от издевательств санитаров звал маму. Только вот пленнице некого было звать, нечего было делать, кроме как обращаться к воспоминаниям.