Hardwire | Колючая проволока (1/2)

На следующее утро они притворяются, что ничего не произошло.

Осунувшееся лицо старшего брата не выражает эмоций, и Гааре хочется расшевелить его. Гааре хочется внимания. Гааре хочется тепла.

Канкуро молча возит вилкой по тарелке, мерзкий скрип заставляет младшего поежиться.

— Не молчи.

Гаара не приказывает — просит.

Канкуро хмурится. Он молчал слишком долго, потому что в молчании прячется иллюзорное спокойствие. Как будто бы ничего и не происходит. Как будто и нет никакого зла, если не сплетать его в слова и не выпускать наружу.

— Хоть что-нибудь скажи, — Гаара смотрит умоляюще, как побитая псина.

Канкуро отворачивается. Он не хочет смотреть на него.

Младший встает со своего места, подходит близко, так, что мышцы Канкуро напрягаются, садится на корточки.

Пытается посмотреть в глаза, кладет руку на бедро — примирительно, без собственнической похоти.

Прикосновение жжет кожу, словно ее разъедает, словно она покрывается нарывами и волдырями.

— Прости меня, — шепчет он, — Прости меня.

Гаара кладет голову на свою рук, жмурится. Канкуро ненавидит себя.

— Я был не в себе.

Старший продолжает молчать, только рефлекторго поджимает губы в брезгливости.

— Я хочу, чтобы все было хорошо. Ладно? Я все исправлю. Честно. Все будет хорошо.

Канкуро скидывает брата с себя, и тот припадает на пол от неожиданности.

На миг его глаза кажутся безумными и злыми, но тут же становятся жалобными.

Канкуро ненавидит эту жалобность. Мать смотрела так же на Темари, когда приносила ей лекарства.

Сердце Канкуро сжимается.

Своевольной, смекалистой и бесстрашной сестре всегда будет пятнадцать. Цена маминой любви — ее жизнь, ее будущее, ее молодость, ее дети — всего этого не случилось потому, что нет никого лучше мертвых маленьких девочек. Особенно если это твоя дочь. Карура убила ее до того, как из бутона она превратилась в цветок. Карура убила ее, чтобы Темари никогда не выросла.

Канкуро стискивает зубы до боли. Он должен найти Темари и расскажать всем, что произошло. Каждая новая секунда его молчания — плюс один грех на страшный суд.

— Мы едем домой, — сдавленно говорит он, пытаясь решиться.

Гаара смотрит на него непонимающе, его глаза застыли в изумлении.

— И мы должны все рассказать.

Младший вскакивает, хватает за лицо, смотрит в глаза.

— Что рассказать? — он сводит брови на переносице, вглядывается в глаза как в душу.

— О Темари, — благоразумно осторожничает Канкуро. Он еще и сам не знает, сможет ли противостоять и матери, и брату. Слишком стыдно. Слишком горько. И страшно — по самым неправильным причинам.

Возможно, если они вернутся, они уже больше никогда не выберутся из родного дома. Наверное, это и есть расплата за соучастие.

— И мне нужна твоя помощь.

Гаара выпускает его лицо и выдыхает.

— А что мне за это будет?

— Не знаю. Может, из-за одного хорошего дела на своем счету тебе будет легче, когда ты попадешь в ад.

Гаара кривит рот в усмешке.

— Даже когда я тебе нужен, ты не можешь быть добр ко мне.

— Гаара, то, что я все еще терплю тебя здесь — библейская благодетель.

— Ты не читал библию.

— Нет. Даже не притворялся. Возможно, именно поэтому мне и было позволено уйти.

Гаара кидает на него озлобленный взгляд.

— Ты знаешь, каково мне было как ты ушел?

— Не начинай… — отмахивается Канкуро.

Младший брат смотрит на него по-хищнечески, словно готовится напасть.

— Вся мамочкина любовь обрушилась на меня. Уже через полгода у меня стали крошиться зубы.