Глава 12 (2/2)
рогожинская!
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно,
голубушка, уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то на них! И
неужели ты с этаким отправиться хочешь, хошь и за сто бы тысяч! Правда, сто
тысяч — вишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо
делать; эх, я бы на твоем месте их всех… что в самом-то деле!
— Не сердись, Дарья Алексеевна, ведь я ему не
сердясь говорила. Попрекнула, что ль, я его? Я и впрямь понять не могу, как на
меня эта дурь нашла, что я в честную семью хотела войти. Видела я его мать-то,
руку у ней поцеловала. А что я давеча издевалась у тебя, Ганечка, так это я
нарочно хотела сама в последний раз посмотреть: до чего ты сам можешь дойти?
Ну, удивил же ты меня, право. Многого я ждала, а этого нет! Да неужто ты меня
взять мог, зная, что вот он мне такой жемчуг дарит, чуть не накануне твоей
свадьбы, а я беру? А Рогожин-то? Ведь он в твоем доме, при твоей матери и
сестре, меня торговал, а ты вот все-таки после того свататься приехал да чуть
сестру не привез? Да неужто же правду про тебя Рогожин сказал, что ты за три
целковых на Васильевский остров ползком доползешь?
— Доползет.
— И добро бы ты с голоду умирал, а ты ведь
жалованье, говорят, хорошее получаешь! Да ко всему-то в придачу, кроме
позора-то, ненавистную жену ввести в дом! (Потому что ведь ты меня ненавидишь,
я это знаю!). Нет, теперь я верю, что этакой за деньги зарежет! Ведь теперь их
всех такая жажда обуяла, так их разнимает на деньги, что они словно одурели.
Сам ребенок, а уж лезет в ростовщики! А то намотает на бритву шелку, закрепит
да тихонько сзади и зарежет приятеля, как барана, как я читала недавно. Ну,
бесстыдник же ты! Я бесстыжая, а ты того хуже. Я про того букетника уж и не
говорю…
— Вы ли, вы ли это, Настасья Филипповна! Вы,
такая деликатная, с такими тонкими мыслями, и вот! Какой язык! Какой слог!
— Я теперь во хмелю, генерал, я гулять хочу!
Сегодня мой день, мой табельный день, мой высокосный день, я его давно
поджидала. Дарья Алексеевна, видишь ты вот этого букетника, вот этого monsieur
aux camélias, вот он сидит да смеется на нас…
— Я не смеюсь, Настасья Филипповна, я только
с величайшим вниманием слушаю.
— Ну вот, за что я его мучила целые пять лет
и от себя не отпускала? Стоил ли того! Он просто таков, каким должен быть…
Еще он меня виноватою пред собой сочтет: воспитание ведь дал, как графиню
содержал, денег-то, денег-то сколько ушло, честного мужа мне приискал еще там,
а здесь Ганечку; и что же б ты думала: я с ним эти пять лет не жила, а
деньги-то с него брала и думала, что права! Совсем ведь я с толку сбила себя!
Ты вот говоришь, сто тысяч возьми да и прогони, коли мерзко. Оно правда, что
мерзко… Я бы и замуж давно могла выйти, да и не то что за Ганечку, да ведь
очень уж тоже мерзко. И за что я моих пять лет в этой злобе потеряла! А веришь
иль нет, я, года четыре тому назад, временем думала: не выйти ли мне уж и
впрямь за моего Афанасия Ивановича? Я тогда это со злости думала; мало ли что у
меня тогда в голове перебывало; а ведь, право, заставила б! Сам напрашивался,
веришь иль нет? Правда, он лгал, да ведь падок уж очень, выдержать не может. Да
потом, слава богу, подумала: стоит он такой злости! И так мне мерзко стало
тогда вдруг на него, что, если б и сам присватался, не пошла бы. И целые-то
пять лет я так форсила! Нет, уж лучше на улицу, где мне и следует быть! Иль
разгуляться с Рогожиным, иль завтра же в прачки пойти! Потому ведь на мне
ничего своего; уйду — всё ему брошу, последнюю тряпку оставлю, а без всего меня
кто возьмет, спроси-ка вот Ганю, возьмет ли? Да меня и Фердыщенко не возьмет!..
— Фердыщенко, может быть, не возьмет,
Настасья Филипповна, я человек откровенный, зато князь возьмет! Вы вот сидите
да плачетесь, а вы взгляните-ка на князя! Я уж давно наблюдаю…
Настасья Филипповна с любопытством обернулась
к князю.
— Правда?
— Правда.
— Возьмете, как есть, без ничего!
— Возьму, Настасья Филипповна…
— Вот и новый анекдот! Ожидать было можно.
Князь скорбным, строгим и проницающим
взглядом смотрел в лицо продолжавшей его оглядывать Настасьи Филипповны.
— Вот еще нашелся! А ведь впрямь от доброго
сердца, я его знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про него
говорят, что… того. Чем жить-то будешь, коли уж так влюблен, что рогожинскую
берешь, за себя-то, за князя-то?..
— Я вас честную беру, Настасья Филипповна, а
не рогожинскую.
— Это я-то честная?
— Вы.
— Ну, это там… из романов! Это, князь
голубчик, старые бредни, а нынче свет поумнел, и всё это вздор! Да и куда тебе
жениться, за тобой за самим еще няньку нужно!
— Я ничего не знаю, Настасья Филипповна, я
ничего не видел, вы правы, но я… я сочту, что вы мне, а не я сделаю честь. Я
ничто, а вы страдали и из такого ада чистая вышли, а это много. К чему же вы
стыдитесь да с Рогожиным ехать хотите? Это лихорадка… Вы господину Тоцкому
семьдесят тысяч отдали и говорите, что всё, что здесь есть, всё бросите, этого
никто здесь не сделает. Я вас… Настасья Филипповна… люблю. Я умру за вас,
Настасья Филипповна… Я никому не позволю про вас слова сказать, Настасья Филипповна…
Если мы будем бедны, я работать буду, Настасья Филипповна…
При последних словах послышалось хихиканье
Фердыщенка, Лебедева, и даже генерал про себя как-то крякнул с большим
неудовольствием. Птицын и Тоцкий не могли не улыбнуться, но сдержались.
Остальные просто разинули рты от удивления.
— …Но мы, может быть, будем не бедны, а
очень богаты, Настасья Филипповна. Я, впрочем, не знаю наверно, и жаль, что до
сих пор еще узнать ничего не мог в целый день, но я получил в Швейцарии письмо
из Москвы от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы
могу получить очень большое наследство. Вот это письмо…
— Да он уж не бредит ли? — пробормотал
генерал. — Сумасшедший дом настоящий!
— Вы, кажется, сказали, князь, что письмо к
вам от Салазкина? Это очень известный в своем кругу человек; это очень
известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне
можете верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы
вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Князь молча, дрожащею рукой протянул ему
письмо.
— Да что такое, что такое? Да неужто
наследство?
— Верное дело. Вы получаете безо всяких
хлопот, по неоспоримому духовному завещанию вашей тетки, чрезвычайно большой
капитал.
— Быть не может!
— Одно только могу вам сказать, что всё это
должно быть бесспорно и право, и всё, что пишет вам Салазкин о бесспорности и
законности вашего дела, можете принять как за чистые деньги в кармане.
Поздравляю вас, князь! Может быть, тоже миллиона полтора получите, а пожалуй
что и больше. Папушин был очень богатый купец.
— Ай да последний в роде князь Мышкин!
— А я-то ему давеча двадцать пять целковых
ссудил, бедняжке, ха-ха-ха! фантасмагория, да и только! Ну, поздравляю,
поздравляю
— Значит, в самом деле княгиня! Развязка
неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите, сделайте
одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил
шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — подите сюда, я замуж
выхожу, слышали? За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня
берет!
— Да и с богом, матушка, пора! Нечего
пропускать-то!
— Да садись же подле меня, князь, вот так, а
вот и вино несут, поздравьте же, господа!
— Ура!
— Князь, голубчик, опомнись!
— Нет, генерал! Я теперь и сама княгиня,
слышали, — князь меня в обиду не даст! Афанасий Иванович, поздравьте вы-то
меня; я теперь с вашею женою везде рядом сяду; как вы думаете, выгодно такого
мужа иметь? Полтора миллиона, да еще князь, да еще, говорят, идиот в придачу,
чего лучше? Только теперь и начнется настоящая жизнь! Опоздал, Рогожин! Убирай
свою пачку, я за князя замуж выхожу и сама богаче тебя!
Но Рогожин постиг, в чем дело. Невыразимое
страдание отпечатлелось в лице его. Он всплеснул руками, и стон вырвался из его
груди.
— Отступись! — прокричал он князю.
— Это для тебя отступиться-то? — торжествуя,
подхватила Дарья Алексеевна. — Ишь, деньги вывалил на стол, мужик! Князь-то
замуж берет, а ты безобразничать явился!
— И я беру! Сейчас беру, сию минуту! Всё
отдам…
— Ишь, пьяный из кабака, выгнать тебя надо! —
в негодовании повторила Дарья Алексеевна.
— Слышишь, князь, вот как твою невесту мужик
торгует.
— Он пьян. Он вас очень любит.
— А не стыдно тебе потом будет, что твоя
невеста чуть с Рогожиным не уехала?
— Это вы в лихорадке были; вы и теперь в
лихорадке, как в бреду.
— И не постыдишься, когда потом тебе скажут,
что твоя жена у Тоцкого в содержанках жила?
— Нет, не постыжусь… Вы не по своей воле у
Тоцкого были.
— И никогда не попрекнешь?
— Не попрекну.
— Ну, смотри, за всю жизнь не ручайся!
— Настасья Филипповна, я вам давеча говорил,
что за честь приму ваше согласие и что вы мне честь делаете, а не я вам. Вы на
эти слова усмехнулись, и кругом, я слышал, тоже смеялись. Я, может быть, смешно
очень выразился и был сам смешон, но мне всё казалось, что я… понимаю, в чем
честь, и уверен, что я правду сказал. Вы сейчас загубить себя хотели,
безвозвратно, потому что вы никогда не простили бы себе потом этого: а вы ни в
чем не виноваты. Быть не может, чтобы ваша жизнь совсем уже погибла. Что ж такое,
что к вам Рогожин пришел, а Гаврила Ардалионович вас обмануть хотел? Зачем вы
беспрестанно про это упоминаете? То, что вы сделали, на то немногие способны,
это я вам повторяю, а что вы с Рогожиным ехать хотели, то это вы в болезненном
припадке решили. Вы и теперь в припадке, и лучше бы вам идти в постель. Вы
завтра же в прачки бы пошли, а не остались бы с Рогожиным. Вы горды, Настасья
Филипповна, но, может быть, вы уже до того несчастны, что и действительно
виновною себя считаете. За вами нужно много ходить, Настасья Филипповна. Я буду
ходить за вами. Я давеча ваш портрет увидал, и точно я знакомое лицо узнал. Мне
тотчас показалось, что вы как будто уже звали меня… Я… я вас буду всю жизнь
уважать, Настасья Филипповна.
— Вот так добрый человек! — провозгласила
умилившаяся Дарья Алексеевна.
— Человек образованный, но погибший!
— Спасибо, князь, со мной так никто не
говорил до сих пор, меня всё торговали, а замуж никто еще не сватал из
порядочных людей. Слышали, Афанасий Иваныч? Как вам покажется всё, что князь
говорил? Ведь почти что неприлично… Рогожин! Ты погоди уходить-то. Да ты и не
уйдешь, я вижу. Может, я еще с тобой отправлюсь. Ты куда везти-то хотел?
— В Екатерингоф, — отрапортовал из угла
Лебедев, а Рогожин только вздрогнул и смотрел во все глаза, как бы не веря
себе. Он совсем отупел, точно от ужасного удара по голове.
— Да что ты, что ты, матушка! Подлинно
припадки находят; с ума, что ли, сошла? — вскинулась испуганная Дарья
Алексеевна.
— А ты и впрямь думала? Этакого-то младенца
сгубить? Да это Афанасию Иванычу в ту ж пору: это он младенцев любит! Едем,
Рогожин! Готовь свою пачку! Ничего, что жениться хочешь, а деньги-то все-таки
давай. Я за тебя-то еще и не пойду, может быть. Ты думал, как сам жениться
хотел, так пачка у тебя и останется? Врешь! Я сама бесстыдница! Я Тоцкого
наложницей была… Князь! тебе теперь надо Аглаю Епанчину, а не Настасью
Филипповну, а то что — Фердыщенко-то пальцами будет указывать! Ты не боишься,
да я буду бояться, что тебя загубила да что потом попрекнешь! А что ты
объявляешь, что я честь тебе сделаю, так про то Тоцкий знает. А Аглаю-то
Епанчину ты, Ганечка, просмотрел: знал ли ты это? Не торговался бы ты с ней,
она непременно бы за тебя вышла! Вот так-то вы все: или с бесчестными, или с
честными женщинами знаться — один выбор! А то непременно спутаешься… Ишь,
генерал-то смотрит, рот раскрыл…
— Неужели!
— А ты думал, нет? Я, может быть, и сама
гордая, нужды нет, что бесстыдница! Ты меня совершенством давеча называл;
хорошо совершенство, что из одной похвальбы, что миллион и княжество
растоптала, в трущобу идет! Ну, какая я тебе жена после этого? Афанасий Иваныч,
а ведь миллион-то я и в самом деле в окно выбросила! Как же вы думали, что я за
Ганечку да за ваши семьдесят пять тысяч за счастье выйти сочту? Семьдесят пять
тысяч ты возьми себе, Афанасий Иваныч (и до ста-то не дошел, Рогожин
перещеголял!); а Ганечку я утешу сама, мне мысль пришла. А теперь я гулять
хочу, я ведь уличная! Я десять лет в тюрьме просидела, теперь мое счастье! Что
же ты, Рогожин? Собирайся, едем!
— Едем! — заревел Рогожин, чуть не в
исступлении от радости.
— Припасай вина, я пить буду. А музыка будет?
— Будет, будет! Не подходи! Моя! Всё мое!
Королева! Конец!
— Да что ты орешь-то! Я еще у себя хозяйка;
захочу, еще тебя в толчки выгоню. Я не взяла еще с тебя денег-то, вон они
лежат; давай их сюда, всю пачку! Это в этой-то пачке сто тысяч? Фу, какая
мерзость! Что ты, Дарья Алексеевна? Да неужто же мне его загубить было? Где ему
жениться, ему самому еще няньку надо: вон генерал и будет у него в няньках, —
ишь за ним увивается! Смотри, князь, твоя невеста деньги взяла, потому что она
распутная, а ты ее брать хотел! Да что ты плачешь-то? Горько, что ли? А ты
смейся, по-моему. Времени верь — всё пройдет! Лучше теперь одуматься, чем
потом… Да что вы всё плачете — вот и Катя плачет! Чего ты, Катя, милая? Я вам
с Пашей много оставляю, уже распорядилась, а теперь прощайте! Я тебя, честную
девушку, за собой, за распутной, ухаживать заставляла… Этак-то лучше, князь,
право лучше, потом презирать меня стал бы, и не было бы нам счастья! Не
клянись, не верю! Да и как глупо-то было бы!.. Нет, лучше простимся по-доброму,
а то ведь я и сама мечтательница, проку бы не было! Разве я сама о тебе не
мечтала? Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила
одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот всё
такого, как ты, воображала, доброго, честного, хорошего и такого же
глупенького, что вдруг придет да и скажет: «Вы не виноваты, Настасья
Филипповна, а я вас обожаю!». Да так, бывало, размечтаешься, что с ума
сойдёшь… А тут приедет вот этот: месяца по два гостил в году, опозорит,
разобидит, распалит, развратит, уедет, — так тысячу раз в пруд хотела кинуться,
да подла была, души не хватало, ну, а теперь… Рогожин, готов?*
***
Закончив выворачивать душу наизнанку, Полина даже не
сразу вспомнила, что у неё был слушатель, и только судорожный вздох Золотова
вернул её в реальность.
Посмотрев на мужчину, Зеленова поняла: он снова уходит.
Только тогда девушка осознала, какую глупость совершила. Да, сцена в доме
Настасьи Филипповны раз за разом разрывает её на части, и видит Бог, она
выбрала этот отрывок без злого умысла. Но что делать теперь с полными боли
глазами Васи?
— Прости, — очень серьёзно произнесла Полина. — Я не
потому его прочла, что хотела на тебя надавить, просто я действительно её люблю
и ещё до того как… Ну ты понимаешь… Настасья во мне резонировала.
— Нет… Я нет… Полин, я не думал. Просто это больно, когда
кто-то столь мучительно проживает такую разрывающую сцену.
Зеленова потянулась за новой сигаретой, понятия не имея,
что ответить Васе. Мужчина последовал её примеру.
— Роль точно твоя, — заключил он, когда очередная пара
окурков оказалась в пепельнице.
— Ты уверен? — Полина скептически сдвинула брови. — Ещё
раз говорю, ты мне ничем не обязан, а моя кандидатура — это, зная мою бабку,
потенциальная головная боль.
— Я абсолютно уверен. Роль — твоя. Ты идеальная Олеся. Я
не найду никого, кто сыграет её лучше.
— Осталась одна загвоздка: сценария-то я ещё не видела, —
Полина опустошила пепельницу и, не дожидаясь просьбы со стороны Васи, снова
заварила чай.
— Спасибо, ребёнок. Минуту, я принесу ноут.
— Скажи, где он, и не нагружай руку.
Золотов благодарно улыбнулся и покачал головой.
— Полинка, это всего лишь ноут. Честное слово, рука у
меня не отвалится, — с этими словами мужчина покинул кухню.
Вернувшись, он поставил лэптоп перед Полиной.
— Читай.
Какое-то время они сидели в тишине, нарушаемой только
щелчками мышки. Полина погрузилась в чтение, не замечая, что Золотов пристально
её изучает.
— Вась, — минут через сорок Зеленова оторвалась от экрана.
— Это охуительно! Но тебя сожрут, — добавила она, помолчав.
— Подавятся, — хищно усмехнулся Золотов. — Канал — мой,
деньги — тоже мои. Чё хочу, то и ворочу.
— Мои персонажи: кого хочу, того и пидорасю, —
пробормотала Полина.
— Именно так, ребёнок, именно так. Кого хочу, того и
огеиваю.
— Вась, ну ты же понимаешь, что сериал о двух
девочках-лесбиянках и ещё одной, которая не захотела оставлять ребёнка от
насильника, расшатает все устои и скрепы нашего телевиденья?
— Понимаю, конечно, — мужчина злорадно расхохотался. — Но
ты видела фильм «История рыцаря»? Как там Чосер говорил? «Пора менять
традиции».
— Да, но не столь же громогласно, — подхватила Полина.
— Тебе не нравится? — Вася, кажется, по-настоящему
расстроился.
— Как я уже сказала, это охуительно, и я согласна, более
того, я рада, что ты предложил роль именно мне. Но нас съедят. Кстати, Эмилия
ведь не читала сценария?
— Не-а. Кстати, об Эмилии.
— Может, о драконах — ни слова? Хотя бы сегодня?
— Прости, но именно сегодня и именно о драконах, раз мы
уже определились, что если я тебя и прокачу, то только на лошади.
— Не поняла? — Полина рассеянно поглаживала кота,
устроившегося на её коленях.
— Ну, свою идею я тебе так и не озвучил.
— Слушаю тебя, — девушка заметно напряглась.
— Полин, я предлагаю тебе остаться у меня, — Золотов
открыто посмотрел на собеседницу.
— М-мда? — Зеленова заученным жестом поправила волосы,
после чего закусила нижнюю губу. — И в каком качестве?
Мужчина передёрнул плечами, про себя отмечая, что явный
флирт, к которому зачем-то прибегла Полина, был насквозь фальшивым.
— В качестве человека, которому нужна поддержка и защита,
— голос Васи звучал подчёркнуто нейтрально.
— Хм, ну в принципе, в этом есть смысл — лучше с тобой
одним, чем с чередой невнятных мужиков.
Золотову стоило определённых усилий не повысить голос.
— Господи, ребёнок, речь не о том. Я не предлагаю тебе
место любовницы. Обещаю, я тебя пальцем не трону!
— Тогда я не совсем понимаю, какой тебе смысл оставлять
меня себе.
— Ты не вещь, — тихо, но с твёрдой убеждённостью произнёс
Вася. — Я не могу оставить тебя себе или не оставить, я просто предлагаю
помощь. Ты попала в… Очень хуёвые обстоятельства, и тебе нужна помощь и защита
сильного. Просто дослушай меня, хорошо?
Полина кивнула, но плечи и спина девушки всё ещё
оставались напряжёнными.
— Идея вот в чём. Ты получаешь роль, снимаешься у меня в
сериале, живёшь здесь. Когда тебе восемнадцать?
— 26 октября.
— Отлично. Мы, скорее всего, успеем отснять первый сезон.
После совершеннолетия ты сама сможешь решать, продолжать со мной работу или
нет. Захочешь остаться — я буду счастлив. Если нет, мы аккуратно выведем твою
героиню — отправим её учиться заграницу, попадём в аварию… В общем, что-нибудь
придумаем. И ты сможешь навсегда со мной развязаться. Я обещаю, что твоего
гонорара хватит, чтобы сменить при необходимости не только город, но и страну.
— Вопроса у меня только два: что я тебе буду должна и в
каком качестве останусь в твоём доме? Как я объясню Эмилии свой переезд? Илье,
пофигу — у него другая семья, — но бабка
меня не отпустит.
— Ничего ты мне не должна. Ты ребёнок, который оказался в
пиздеце, а я — взрослый, который может помочь.
— Но ты бы не стал помогать любому ребёнку, правда? —
Полина упрямо нахмурилась.
Золотов серьёзно на неё посмотрел.
— Полин, я знаю, что я… Не всесильный, но помочь обычно
стараюсь всем, до кого могу дотянуться.
— Серьёзно? Ты утопия… Прости, я понимаю, насколько
бестактно это звучит, но… Таких не бывает!
— Я не утопия, я просто считаю, что от всякого, кому дано
многое, много и потребуется. И я сейчас не о том, что нужно себя раздаривать,
как обычно убеждают талантливых детей, певцов, актёров, просто, если можешь
помочь кому-то, не в ущерб, конечно, себе и своим близким, помоги. Понимаешь, о
чём я?
— Помощь мне не тянет на «без ущерба для себя». Эмилия
выест тебе мозг чайной ложечкой! — голос Полины звенел от напряжения и страха
перед хтонической фигурой.
— Подавится, как и любой другой её уровня. Конечно, как
говорят, не хвались силой — всегда найдётся более сильный, но Эмилия — не тот
вариант.
— Вась, допустим, но мне всё ещё семнадцать, и сила здесь
ни при чём — она просто натравит на тебя органы.
— А вот это вторая часть моего плана, довольно
неприятная, — тяжело вздохнул Золотов. — Эмилия должна будет думать, что мы с
тобой любовники. Разыграем, если согласишься, ей премерзкую сценку «папик и его
Лолита». И единственное, о чём я тебя время от времени буду просить, —
сопровождать меня на некоторые мероприятия.
— Иными словами, тебе нужен эскорт?
— Иногда. Но… Кхм, без продолжения, обещаю тебе.
— Как ты собрался разыгрывать эту странную репризу?
Прости, но ты несколько… Даже наивен, — Полина щёлкнула зажигалкой и
затянулась.
— Наивен, значит?
— Эмилия тебя раскусит в два счёта.
— Не так страшна Эмилия, как её малюют, а я не такой
мягкий и пушистый, как тебе кажется. Если ты согласишься, завтра мы к ней
поедем и я буду крайне мерзок, циничен и хамоват. Вспомню лихую юность и
разборки девяностых.
— У тебя всё-таки был малиновый пиджак? — хихикнула
Зеленова.
— Почему это был? — шутливо возмутился Золотов. — И
сейчас есть — висит как раритет.
— Серьёзно?
— Хочешь, пойдём, покажу.
— Я тебе верю. Значит, слухи не врут? Ты действительно… —
Полина замялась.
— У меня действительно есть связи в самых разных сферах,
— подсказал Вася. — И Эмилия об этом знает. Правда, слухи также утверждают, что
я пытаюсь отмежеваться от тёмного прошлого, и это ей тоже известно. Видимо,
понадеялась на мою… Порядочность. Но тебе бояться нечего: я никогда не
занимался мокрухой или наркотой.
— А чем занимался? — девушкой овладело любопытство.
— Антиквариатом. Я однажды горел в клубе, одном из первых
в то время. Ты, наверное, не помнишь, был такой клуб — «D-Джойс», я там
вышибалой работал. Однажды он загорелся. Я оттуда пацанёнка выволок, мелкого
совсем, лет шестнадцати. Кто ж знал, что мальчик окажется сыном очень
уважаемого в определённых кругах человека? А человек этот, в свою очередь,
будет очень-очень мне благодарен. Он мне помог на ноги стать и в драгоценные
камни вложиться со временем посоветовал. Так что действительно, есть в моём
прошлом такая страница, но в силу совершенно особенных отношений с моим тогда
покровителем на совсем уж дурно пахнущие дела меня не подписывали.
— А сейчас? Какие отношения вас связывают сейчас? Стоит
ли опасаться, что на дом совершат налёт, в нас угодит по бандитской пуле?
— Не-е-е, Миша от дел отошёл. Ты поверишь, если я тебе
скажу, что на данный момент он очень уважаемый человек не только в криминальных
кругах, но и в законотворческих?
— Поверю и даже не удивлюсь, — Полина понесла чашки в
раковину.
— В любом случае, он с меня ничего не требует. Так,
иногда встречаемся, обмениваемся новостями.
— Понятно. Знаешь, меня радует, что сейчас ты ни с чем
таким не завязан. Понятно, что одобрение случайной ночной бабочки тебе до
сиреневой звезды…
Вася всё же не удержался от лёгкого хлопка по столу.
— Ты не ночная бабочка. Это я мудак, и то, что произошло,
— моя вина.
— О не, уже слишком поздно, и я не готова продолжать этот
бесперспективный спор, уж прости, — Зеленова закатила глаза и подавила зевок.
— Но предложение моё ты принимаешь? — уточнил Золотов.
— Я всё ещё не понимаю, зачем тебе связываться с подобным
геморроем, но спасибо, да, — устало выдохнула девушка.
— Тогда возьми телефон и напиши Эмилии, что остаёшься у
меня.
Полина вышла в коридор, чтобы уже через минуту вернуться
с мобильным, на экране которого отразилось три пропущенных от бабки.
— О, на страже моей чести и всего прочего, — фыркнула
Зеленова, поворачивая сотовый дисплеем к Васе.
— Так не будем её разочаровывать, — осклабился Золотов.
Полина быстро набрала сообщение.
— Сойдёт?
— Остаюсь у Золотова. Доброй ночи. Полина. Ты серьёзно? —
в зелёных глазах мужчины плясали черти. — Дай сюда, выпускница Смольного.
— Остаюсь у папика, он всем доволен. Мужик что надо!
Фу-у-у, Вася, где ты набрался этой пошлости? — Полина сморщила нос.
— Я виляю бёдрами как непристойная женщина? — уточнил
Вася и расхохотался.
— Уж лучше б вилял.
— Пойдём, покажу тебе твою комнату, — Золотов встал и,
плавно покачивая бёдрами, вышел из кухни.
Полина прыснула, нагнала мужчину и хлопнула его по пятой
точке.
— От бедра, от бедра, Васенька. Но прости, оказывается,
ты действительно виляешь бёдрами, как непристойная женщина.
— Зато сваи не вколачиваю, — оптимистично возразил
Золотов.
— Шо то — хуйня, шо то — хуйня, — философски заключила
Полина, проходя вслед за мужчиной в светлую просторную спальню.
— Замка на двери нет, но, если хочешь, можем врезать.
— Если бы ты хотел меня обидеть, уже обидел бы, —
Зеленова прошла вглубь помещения и устало опустилась на широкую кровать.
— У меня будет к тебе две просьбы, Полин.
— Да?
— Во-первых, я очень надеюсь на твоё благоразумие, —
мужчина покосился на окно, за которым сияли огни ночного города.
— Не волнуйся. Я тебя не подставлю. Это было бы свинством
с моей стороны, — Полина без труда истолковала его взгляд.
— Спасибо, — Золотов облегчённо выдохнул, как бы связывая
девушку своим доверием.
Полина не заподозрила его в манипуляции, но знала, что
обещание сдержит. Этот странный человек с большим сердцем не заслужил такой
подлости от малолетки, которой ничем не обязан, но проблемы которой взялся
решать.
— А вторая просьба?
— Мурзик. Любит здесь спать иногда. Пожалуйста, если ты
выходишь, а он остаётся в комнате, не оставляй окно на проветривании и поднимай
жалюзи. Потерять друга я не могу.
Полина посмотрела на собеседника с недоумением.
— Конечно, а… — вопрос повис в воздухе.
— У котов есть отвратительная привычка — пытаться
вскарабкаться по жалюзи, когда они опущены, и сигануть в окошко. Обычно они
застревают и перерезают себе глотки. Поэтому я тебя очень прошу…
— Без проблем.
— Спасибо, а теперь доброй ночи. Постельное в комоде.
— Спокойной ночи, — рассеянно отозвалась Полина.
Когда Вася вышел, девушка растянулась поверх покрывала и
закрыла глаза. Даже укрыться было лень. Не прошло и пары минут, как она
буквально выключилась.