Глава 7 (2/2)

— Забудь, — коротко бросила Зеленова.

— Не могу.

— Могу предложить Обливиэйт, ну, или удар чем-нибудь тяжёлым по голове. Должно помочь, — невозмутимо парировала Полина.

— Зеленова, ты издеваешься?

— Если только чуть-чуть, — в интонациях мелькнула улыбка.

— Полин, ты же знаешь, ребята-организаторы концерта «АнтиСПИД» ведущего ищут.

— Ну, знаю. И что?

— Давай, ты пойдёшь?

— Зачем? От того, буду я вести этот вечер или нет, ВИЧ-инфицированным ни холодно ни жарко.

— Поль, твой текст… Люди должны его услышать. Он идеально вписался бы в концепцию вечера, ведь они такие же, такие же, как ты описала, отверженные и все их боятся.

— Мой текст не о них, Ань, во-о-обще, — гласные в слове «вообще» Полина протянула слегка презрительно.

— Я понимаю. Но вовсе не обязательно рассказывать кому-то, о ком или о чём ты писала на самом деле. Просто… Господи, Полин, это так глубоко, что… Нельзя, чтобы этого не услышали.

Зеленова молчала примерно минуту.

— Прокопьева, ты знаешь, что ты иногда настырная, как слепень в августе?

— Примерно догадываюсь, — хихикнула Аня. — Ну так предложишь свою кандидатуру?

— Чёрт с тобой! Жрать стекло — так жрать стекло, — устало выдохнула Полина и положила трубку.

На какое-то мгновение Аня засомневалась, стоило ли давить на подругу. Но что-то подсказывало, что, если бы Полина решительно возражала против этой идеи, никакие уговоры не помогли бы.

***

Благотворительный концерт стал потрясением для многих, и Аня тысячу раз пожалела, что они — группа — в нём поучаствовали.

Особенно было жаль Наташу. Потому что, когда твой вроде как бойфренд перед самым твоим выступлением на весь зал объявляет: «Здрасте, я Юра, и у меня ВИЧ», тут уж не до игры на гитаре. Прокопьевой хотелось встать и засветить ему по морде, потому что её хрупкая ранимая девочка не заслуживала такого отношения к себе. Никто не заслуживал, но особенно Наташа, которая тяжело сходилась с людьми, зато если уж кого-то впускала в свой прайд, всем сердцем болела за этого человека.

Но Юре, видимо, было настолько плевать на девушку, что он даже не решился на разговор тет-а-тет, не говоря уже о том, что о таких вещах нужно сообщать при первых же намёках на отношения. Потому что Аня знала Наташу и понимала — примет любым, откажется от всего, разругается вдрызг со всем окружением, если будет нужно, а взамен не получит ничего, даже уважения, банального уважения.

Вторым «осколком стекла» стала Полина в роли конферансье. Аня сомневалась, что хочет знать, что именно заставило подругу написать такой текст, но её выступление было разрывающим.

***

На сцене Полина держалась безупречно — безукоризненно прямая спина, чёткая речь, сдержанное выражение лица. Наверняка, зрители опять будут говорить, что ледяная, а Матвей — что бездушная, ведь, по разумению этого правильного мальчика, проблемы ВИЧ-инфицированных нужно оплакивать, а пострадавших — топить в жалости. Зеленова этого не понимала. Но знала, что чужая жалость ни черта не вселяет надежду, она душит и разрушает.

Именно поэтому девушка предпочитала сдержанность, деликатность и минимальное проявление эмоций. И никому не нужно знать, что её стихотворение не имеет никакого отношения к людям, заражённым ВИЧ.

Избавь нас от своих проблем,

Если ты не такой, как мы.

Станет проще и легче всем.

Станет чище и лучше мир.

Твои трудности — это твоя вина

Грязь и в мыслях, и на руках.

Отойди, не трогай меня,

Ты несёшь опасность и страх.*

Когда Полина дочитала, в зале воцарилась мёртвая, тяжёлая тишина.

— Именно это говорит общество ВИЧ-инфицированным, — начала девушка, сглотнув тугой ком. — Обществу было бы гораздо легче сделать вид, что людей с положительным ВИЧ-статусом не существует вовсе. Социуму удобно не замечать, что терапию получает только половина пациентов, стоящих на учёте в ВИЧ-центрах. Возможно, большинству хотелось бы даже последовать примерам истории и согнать ВИЧ-положительных в особые лепрозории, а в город со здоровыми выпускать только со специальными трещотками и яркой надписью на спине, чтобы здоровые могли держаться подальше и ни в коем случае не дышали со страшными и опасными ВИЧ-инфицированными одним воздухом. Но так не будет, потому что ВИЧ — не приговор. И ни один больной не должен оставаться со своими проблемами в одиночестве. И сегодняшний вечер, думаю, о том, что мы вместе, и никто из нас не одинок. Мы вместе и мы с вами.

***

На этот короткий спич зал отреагировал бурными аплодисментами, но Аня присоединиться к общим восторгам не могла. Что-то было в этом всём не так, слишком… Царапало то, как Полина, сама того не замечая, причисляла себя к изгоям, то, как сдержанная маска на её лице во время прочтения сменилась болью. В том, что это не игра, Прокопьева была уверена.

Судя по прибитому состоянию Леры, не в одной Ане выступление Полины отозвалось острой разрывающей мукой.

— Ты знала, что она его прочтёт, — тихо заговорила Новикова, склонившись к Ане. — Пригласить её ведущей было твоей идеей.

— Знала, Лер, и стихотворение я предложила прочесть.

— Так это ты его написала? — в голосе Леры слышалось что-то вроде надежды.

— Тебе станет легче, если я совру?

— Ясно, — Новикова отвернулась к барабанам, но до того Аня успела заметить, как дрожат её губы и блестят глаза.

В этот вечер Прокопьева и Новикова были в каком-то смысле сёстрами по несчастью. Каждая не могла защитить от боли ту, кого любит. Аня была бесполезна в том, что касалось Наташиных проблем. А Лера ничего не знала о демонах Полины, и Зеленова, кажется, не планировала посвящать её в тонкости внутреннего бестиария.

***

Вечер вывернул Полину наизнанку и высушил её. По-хорошему, ей бы сейчас горячую ванну и вырубиться часов на двенадцать. Но она должна была Матвею один разговор. А потому сразу после концерта Зеленова вызвала такси и отправилась в мастерскую.

— О, Полин, ты не говорила, что придёшь, — парень встретил её на пороге.

— Есть минутка?

— Конечно, — Матвей отступил вглубь помещения.

— Нужно поговорить.

— А почему ты на концерте не подошла?

— Наш разговор является приватным, если немного перефразировать профессора Грюма.

— Ладно. Чай? Кофе?

— Пожалуй, нет, — Полина сняла куртку и устало опустилась на диван. — А где Юра?

— Ещё не вернулся, — Матвей устроился рядом.

— Скажи, Матвей, ты знал, что Юра ВИЧ-инфицированный?

— Ну да. Но я не собираюсь отказываться от друга, потому что тому не повезло. Он не маргинал какой-нибудь, Полин!

— Почему ты так бурно реагируешь? Я ведь не просила тебя от кого-то отказываться, я просто спросила, знал ли ты. Тогда следующий вопрос… Кхм, Матвей, какие меры в быту вы предпринимаете, чтобы болезнь не передалась тебе?

— Какие меры? — юноша нахмурился. — Полин, ВИЧ передаётся только через кровь и половым путём. Через слюну, пот, слёзы, рукопожатие заразиться нельзя.

— Верно, — флегматично подтвердила Зеленова. — Но, видишь ли, допустим, в ванной у вас я какого-то особенного разделения бритв не видела, стоят себе в одном стакане, совершенно одинаковые, как и зубные щётки.

— Мой станок — синий.

— Ну, допустим, синий. Но, Матвей, вот я во время эпиляции иногда режусь бритвой. Думаю, эта же проблема есть и у парней. Где гарантия, что Юра спросонья не схватит твой станок, не порежется им? В обратном порядке это работает так же.

— Ну мы же не маленькие. Мы правда знаем, где чей станок.

— Вы живые люди, а значит, человеческий фактор никто не отменял.

— Хорошо, что ты предлагаешь?

Девушка вздохнула.

— Матвей, я ничего не предлагаю, я всего лишь спросила, как ты адаптировал свою жизнь под ситуацию «Живу с ВИЧ-положительным другом». Ты, видимо, не сделал в этом направлении ничего. В принципе, это всё, что я хотела узнать. И, исходя из новых данных, вынуждена сказать тебе, что мы расстаёмся.

— Вот ты какая? — Матвей досадливо поморщился.

— Какая? Я узнала, что молодой человек, с которым я вроде как встречаюсь и отношения с которым теоретически могут дойти до постели, безалаберно относится к своему здоровью. Заметь, я не предлагала и не предлагаю разорвать общение с Юрой, перестать сидеть с ним за одним столом, есть из одной посуды… Я говорю лишь о том, что какие-то минимальные коррективы в своё поведение ты как взрослый человек должен был внести — ради твоей безопасности и безопасности твоих потенциальных партнёров. Поскольку ты этого не сделал, я не считаю возможным продолжать наши отношения.

— То есть ты узнаёшь, что у друга твоего парня такая беда, но всё, что тебя волнует, — мелкие бытовые вопросы?

— Нет, ещё меня интересует, получает ли Юра терапию. Получает?

— Нет, к сожалению, нет, — тяжело вздохнул Матвей.

— Он не попал в те счастливые пятьдесят процентов?

— Он считает, что другим нужнее.

— Пацифист хренов, — Полина закатила глаза.

— Не смей! Юра — благородный человек с большим сердцем, — Матвей сурово сдвинул брови.

— А ничего, что этот благородный человек, не принимающий терапию и не думающий об элементарных правилах безопасности, девочку замолаживает шестнадцатилетнюю? А если у них до постели дошло, а презервативов под рукой не оказалось? — голос Зеленовой похолодел.

— Я бы никогда… — Юра вошёл в мастерскую, снимая на ходу рюкзак.

При этих словах на лице Полины отразилось явное облегчение.

— Прости, Юр, этот вопрос меня действительно беспокоил. Я тут пытаюсь доказать Матвею, что в ситуации, когда твой близкий друг — ВИЧ-положительный, нужно проявлять минимальную бытовую осторожность.

— Ну… Естественно, — Юра приподнял бровь в недоумении.

— А вот Матвей так не считает, и мои вопросы из серии «Что вы делаете, чтобы не?» расценивает как нечто ужасающее, циничное, жестокое и бла-бла-бла.

— Матвей, но Полина права, — Юра напряжённо посмотрел на друга.

— Юр, мы уже три года студию делим, и ничего, — парень махнул рукой.

— Ты так говоришь «ничего», будто хотя бы раз за эти три года сдавал анализ, — не сдавался Юра.

— То есть ты ни разу не обследовался? — уточнила Полина. — Слава Богу, что у тебя с Прокопьевой ничего не состоялось. Жаль было бы Аньку — всё-таки она моя подруга.

— Да ты не умеешь дружить, — взвился Матвей.

— Что, прости?

— Ты стыдишь меня за то, что я не шарахаюсь от своего друга как чёрт — от ладана.

— Нет, ты всё-таки не слышал ни слова из того, что я сказала. Я не стыжу тебя за вашу дружбу — надеюсь, Юр, ты так не думаешь.

— Я понимаю, о чём ты говоришь, — друг Матвея тепло улыбнулся девушке.

— Спасибо, — интонации Полины слегка потеплели. — Я только о том, в очередной, блин, раз, что каждый из вас должен беречь себя. Юре не будет легче, если твой ВИЧ-статус изменится, это не станет доказательством твоей дружеской преданности. Единственное, о чём свидетельствует твоё поведение, — это глупость и упрямство. И в этих условиях мы не можем продолжать наши отношения.

— Знаешь, я и сам хотел с тобой расстаться.

— Отлично, — Зеленова поднялась с дивана. — Значит, мы разбежимся без печали. Извини, Юр, за эту нелицеприятную сцену. Я ни в коем случае не хотела тебя обидеть.

— Всё хорошо, Полин. Вполне здравый и взрослый подход. Возможно, если бы у людей было больше сознательности, темпы распространения ВИЧ не оказались бы такими ужасающими.

— Возможно, — девушка надела куртку, подхватила сумку и, испытывая явное облегчение, отправилась домой.

Разрыв с Матвеем — не то, о чём стоило сожалеть. Пылкой и безнадёжной любви не было. Если говорить совсем честно, любви не было вообще никакой. Да и ощущения лёгкости эти недоотношения не принесли, вопреки Полининым чаяниям.

А ещё Зеленова теперь понимала — от себя не убежишь. Она знает, кого любит, и знает, почему эта любовь заранее обречена.

***

Лена чувствовала себя препаршиво. Юра, уехавший в Швейцарию для участия в медицинском эксперименте, умер. И теперь Липатова обвинила её и её родителей, занимавшихся разработкой лекарства против СПИДа, во всех смертных грехах. И где-то в глубине души Кулёмина с ней соглашалась. В том, что случилось с Юрой, действительно виновата она. Ведь именно Лена, не кто-то другой, рассказала парню об испытании и возможности попасть в экспериментальную группу.

Девушка скрючилась на диване в комнате, которую занимала в квартире Борзовой. Не хотелось ничего, разве только исчезнуть и никогда больше не встречаться ни с Наташей, ни с кем-либо ещё. Но вопреки её желаниям в дверь осторожно постучали.

— Лен, ты ужинать будешь? — Людмила Фёдоровна заглянула в комнату. — Ты плохо себя чувствуешь?

Не будь это Борзова, которой Лена обязана не только убежищем, но и очень деликатным к себе отношением, Кулёмина, наверное, рявкнула бы что-нибудь резкое, что-нибудь, что навсегда отбило бы охоту с ней общаться. Но с Людмилой Фёдоровной она себе такого позволить не могла, потому что срыв был бы не только грубостью, но и чёрной неблагодарностью.

С тех пор как Лена переехала, жизнь не то чтобы круто изменилась, но ощущение безопасности, спокойствия, домашнего уюта отрицать было нельзя. Людмила Фёдоровна оказалась удивительно приятным сожителем, тактичным и ненавязчивым. Конечно, она иногда «садилась на метлу» и квартиру оглашал вопль:

— Как можно было написать такое, учась в седьмом классе?! Это элементарщина, которую пятиклассник разгрызёт как орех!

В такие моменты Кулёмина понимала — в очередной тетради царят Ад и Израиль. Девушка молча шла на кухню и заваривала чай, который без лишних комментариев приносила в комнату несчастной учительницы математики.

— Спасибо, солнышко, — тепло улыбалась Людмила Фёдоровна, отхлёбывала из чашки и горестно вопрошала: — Леночка, ну смотри, ну как, как можно было сгенерировать это?!

— Не знаю, Людмила Фёдоровна, — Лена флегматично пожимала плечами.

— Нет, ты всё-таки посмотри! Это же примитивное линейное уравнение!

Кулёмина вздыхала — всё-таки математика — не самый любимый её предмет, — внимательно изучала чужие каракули, горестно соглашалась, что навертеть такое — это беспощадное глумление над царицей наук, решала уравнение правильно и… Мудрый, по выражению Каримовой, дракон успокаивался.

Борзова платила девушке за поддержку безмерной теплотой, осторожным интересом к её жизни, вкусной едой и уютными пятничными вечерами за просмотром какой-нибудь советской комедии, а иногда и чего-то посовременнее, хотя с новинками киноиндустрии её милая домашняя рептилия знакомилась крайне неохотно.

— Спасибо, Людмила Фёдоровна, я… Не голодна, — прохрипела Лена.

— По-моему, ты заболела, — завуч обеспокоенно нахмурилась, подошла к девушке и аккуратно дотронулась до её лба.

— Нет, я здорова.

— Тогда что случилось? Я тебя чем-то обидела?

Несмотря на ворох собственных проблем, последняя фраза сработала, как крючок, вытаскивающий на поверхность. Борзова не должна корить себя за что бы то ни было. Не её вина, что жизнь Лены летит под откос, давно и планомерно.

Этого тем более нельзя отрицать, после того как её собственные родители оставили её наедине с ужасающей правдой — ты, мол, распространи информацию, и пофигу, что ты сама чувствуешь. Целуем, мама и папа.

Кулёмина точно знала — этого она им никогда не простит. Не то чтобы ей хотелось прощать родителей за всё остальное: за украденное детство; за навязанный присмотр за пожилым инфантилом, который в грош её не ставит; за бои, в которые пришлось влезть, чтобы не взбаламутить их идиллическую счастливую жизнь в Швейцарии; за первую седину, пробившуюся на затылке на утро после новостей об их похищении; за каникулы, проводимые в спортивных лагерях, когда Лена ещё питала детские иллюзии по поводу жизни спортсменов, прекрасной и полной честной борьбы. Когда-то она действительно хотела спортивных достижений, только об отпуске с родителями мечталось куда сильнее.

— Людмила Фёдоровна, это… — Кулёмина замялась, подбирая подходящее слово. — Это полный… Пиздец, простите.

— Можно присесть? — Борзова кивнула на кресло у письменного стола.

— Вам не обязательно спрашивать, — Лена пожала плечами.

— И в чём же… Хм… Тяжесть ситуации? Расскажешь?

— А, все и так узнают, — девушка махнула рукой. — Из-за меня умер человек.

Людмила Фёдоровна приподняла бровь, но перебивать не стала.

— Парень Наташи — Юра… Ну, вроде как парень… Болел ВИЧ. Мои родители занимаются разработкой лекарства, которое способно помочь ВИЧ-инфицированным. Совсем недавно у них появились первые результаты и им понадобились добровольцы для испытаний. Узнав о Юриной болезни, я предложила ему поучаствовать в эксперименте, подумала, вдруг получится. И он согласился. Только… Испытаний не пережил. И теперь Наташа считает, что я виновата в его смерти, и я с ней согласна.

— Подожди-подожди, Лен, — завуч пересела на диван и взяла девушку за руку. — Этот Юра… Он же был совершеннолетним, взрослым человеком, правильно?

— Ну да, — Кулёмина крепче сжала пальцы женщины. — Но что это меняет? Я виновата, понимаете?

— В чём же ты виновата, если это было решение Юры?

— Я предложила.

— Да, но он мог отказаться.

— Если бы я не влезла, он мог прожить относительно долгую и, возможно, счастливую жизнь.

— Или подхватить насморк, который перерос бы в пневмонию, и всё закончилось бы очень печально, так же печально, как сейчас. Лен, у него оставалась надежда, а кроме неё, было и понимание, что реакция на препарат может оказаться любой, вплоть до летальной. И даже если такой осознанности не было, когда он летел в Швейцарию, наверняка участников эксперимента оповестили о возможных побочных эффектах. Более того, если после первых доз он почувствовал себя плохо, но не отказался от испытания, он сам выбрал продолжать. Задумайся. Он трижды принимал решение — первый раз, когда соглашался и летел к твоим родителям, второй — когда подписывал бумаги о своём согласии на эксперимент, третий — когда не отступил при тревожных симптомах, если предположить, что они были. Леночка, ты не можешь нести ответственность за чужие решения и поступки взрослого парня.

— Но из-за меня Наташа потеряла человека, который ей нравился. Она сама мне об этом сказала, — Лена не заметила, как опустила голову Борзовой на плечо.

— Наташе больно и, разумеется, она обвиняет тебя, потому что, если признать, что это выбор Юры, станет ещё больнее. Появятся мысли о том, что он, он сам её бросил, предал, выбрал риск. А мы никогда не хотим думать плохо о тех, кого мы любили, и о тех, кого больше с нами нет. И это тоже, солнышко, не твоя ответственность, — Людмила Фёдоровна обняла девушку свободной рукой.

— Знаете, Людмила Фёдоровна, с точки зрения рассудка, оно, может, и так, только легче ни фига не становится, — тихо выдохнула Лена.

— Я понимаю, просто нужно… Нужно время — и тебе, и Наташе и всем, кто знал Юру. А ещё, возможно, только возможно, тебе необходимо отвлечься. Хочешь, я тебе почитаю или посмотрим кино про этого твоего… Бедного мальчика в очках?

— Почему бедного? — Лена приподняла голову и с любопытством посмотрела на собеседницу.

— А чего он такой недокормленный. Замордованный, все от него чего-то хотят? Маленький он ещё, чтобы их локальный коммунизм строить! — воинственно припечатала завуч.

— Думаете, всё-таки коммунизм?

— Уж явно не капитализм, — фыркнула женщина, закатывая глаза. — Капитализм вон у них буйным цветом цветёт со стороны этих… Блондинов которые.

— Малфои. Ну, в какой-то степени — да, капиталисты. Хотя они скорее бездеятельные аристократы. Вы правда продолжите со мной этот марафон?

— Ну, мы же только историю с василиском посмотрели. А фильмов-то сколько?

— Ещё шесть, — отрапортовала Лена, опасаясь, что на такой подвиг даже отваги дракона не хватит.

— Значит, нас ждёт шесть увлекательных вечеров, — оптимистично воскликнула Борзова.

— Людмила Фёдоровна, легче мне, конечно, не стало, но спасибо вам. Вы замечательная.

Женщина погладила Кулёмину по голове и улыбнулась. И от этой улыбки туго сжатая пружина, которая, казалось, сидела у Лены в груди, начала потихоньку ослабевать. А уже через два часа Борзова узнала, кто такие дементоры.