Часть 3 (1/2)

Лука.

Высокий и возмужавший, это определенно, совершенно точно был он. И ошарашенное выражение лица, с которым он смотрел на Амицию, только подтверждало это.

Амиция застыла как громом пораженная. Она смотрела на него и даже боялась моргнуть.

— Амиция.

Низкий, незнакомый голос, но произношение она узнала безошибочно.

Она не поняла даже, как он оказался рядом, как провел ее внутрь фургона и закрыл за ними дверь. Она не сводила с него глаз; ей казалось, что это все сон.

Они обняли друг друга так крепко, что едва могли дышать. Лука, кажется, плакал, сотрясаясь всем телом; Амиция же не могла произнести ни звука. Только держалась за него так, как утопающий за обломки погибшего корабля.

— Лука, — наконец, выдохнула она. — Нашелся.

Они сидели в полумраке, окруженные алхимическими снадобьями и резкими ароматами химических веществ, и какое-то время не могли сказать и слова. Амиция пыталась не смотреть слишком пристально, но сдержаться было непросто: Лука изменился, и очень сильно. Она помнила его еще мальчиком, с ломким голосом и неловким шагом; ему было лет тринадцать, подумала она, совсем как Гюго сейчас. Теперь же перед ней был молодой мужчина, стройный и высокий, с ясно очерченными чертами худого лица. Скулы, нос, подбородок были будто прорисованы чернилами — от детской мягкости не осталось и следа.

Только глаза, серые, прозрачные, как ручей, остались прежними.

— Ты совсем не изменилась, — сказал Лука с печальной улыбкой.

Амиция знала, что это не так. Знала, что под глазами у нее залегли глубокие тени от плохих снов. Что между бровей заломилась напряженная складка. Что тело стало худым и слабым, а глаза потухли. Она вздохнула, и нашла в себе силы улыбнуться в ответ.

— А ты стал совсем другим, — ответила она, ощущая, как руки все еще мелко дрожат от волнения. — Я почти тебя не узнала.

— Семь лет прошло.

— Да. Семь лет.

Семь ужасных лет. Амиция так боялась оглядываться назад, что никогда не позволяла себе остановиться — так у прошлого было меньше шансов просочиться в ее мысли. Только неслась и неслась вперед, тащила за собой дом и семью, хваталась за любую работу, чтобы только не оставаться наедине с собой. Потому что как только это происходило, вина обрушивалась на нее с такой силой, что даже дыхание давалось с трудом.

— Где ты был? Мы искали тебя, — наконец, спросила она.

Лука тихонько застонал, как от боли, и закрыл лицо руками. Лишь спустя минуту он поднял на нее полные горя глаза.

— Это был кошмар.

В тот день Лука отправился на рынок. Он собирался купить Амиции леденец — она всегда хотела попробовать тот, что зеленого цвета. Но одновременно с ним на рынке оказалась банда бездомных детей-воришек. В какой-то момент их поймали на воровстве, началась погоня. Один из сорванцов заметил Луку и, ухмыляясь, сунул награбленное добро ему в руки.

Он так растерялся, что даже не сопротивлялся, когда его схватила стража. Только когда его запихнули в клетку, он понял, что произошло, но его уже никто не слушал.

— Я же почти не говорил по-английски, — сказал Лука. — Они не понимали меня, я не понимал их, они только кричали и кричали…

— Но должен же был быть хоть кто-то, кто понимает по-французски! — возмутилась Амиция. Она даже представить не могла, как ему было страшно. — Неужели они не потрудились никого позвать, кто мог бы с тобой поговорить?

— Думаю, им было все равно.

Его выпустили только через неделю. И сразу же отправили в монастырь в двух днях пути к югу, посчитав его сиротой. В монастыре Луку тоже не стали слушать и сразу нагрузили работой. Труд ему был привычен — почти ничем не отличалось от жизни у Лаврентия. Но он скучал по алхимии; все книги у монахов были религиозные, лаборатории у них не было, и заниматься своим делом Лука не мог.

— Это было тяжелее всего, — признался он. — Тогда я еще не знал, что меня так и не вернут домой. Я думал, что я там только временно, для исправления или вроде того.

Когда стало ясно, что его отправили туда навсегда, Лука пытался бежать. Он выбрался из кельи под покровом ночи, стянул с кухни корку хлеба и отправился, как ему казалось, на север. Он шел и шел, в лесу было темно и до смерти холодно, он забрел в какое-то болото и едва выбрался. К утру он понял, что двигался совершенно не в ту сторону, пытался вернуться, но заблудился. Спустя двое суток скитаний по лесу он снова вышел к монастырю, совершенно обессиленный. Он долго болел, но монахи выходили его, и он решил остаться, пока не наберется сил.

Спустя два года он попробовал снова — в этот раз успешно. Но вместо дома его ждали только обгоревшие обломки.

— Я все это время думал, что вы погибли. Там ведь камня на камне не осталось, — Амиция заметила, как Лука с силой сжал кулаки. — Когда ты появилась, я думал, что увидел призрака.

— Мы успели спастись, — Амиция попыталась ободряюще улыбнуться. — Я даже сохранила твои записи. Они мне… Нам сильно помогли.

— Правда? Я очень рад, — удивленно сказал Лука. — Там ведь совсем детские записки были, я и не умел-то почти ничего.

— Ты же знаешь, что это неправда.

Лука неловко дернул плечом и продолжил рассказ.

Он решил уехать куда-нибудь, где он сможет заниматься алхимией и помогать людям. В монастыре бы его не приняли, и Лука отправился вглубь страны, на запад. В Бирмингеме он напросился в подмастерье к местному алхимику — тот оказался впечатлен его знаниями и позволил ему остаться. Мистер Томас — так его называл Лука — оказался добрым, но одиноким и очень несчастным человеком. Он учил своего ученика всему, что знал сам, в то время как его здоровье становилось все слабее. Спустя три года он умер, и Лука снова остался один.

— Я пытался работать в Бирмингеме, но я там как будто задыхался. В итоге продал дом, купил передвижную лабораторию и стал ездить по стране. Я обычно надолго не остаюсь, разве что на зимовку. Но, видимо, здесь придется побыть подольше, — он тепло улыбнулся Амиции.

Ей ужасно хотелось обнять его.

— Мы искали тебя год. Наверное, даже больше, — сказала она тихо. — Дома постоянно кто-то был — на случай, если ты вернешься. А потом дома не стало, и мы… Мы потеряли почти все. И надежду тоже. Мне так стыдно, боже мой! Нам нельзя было останавливать поиски, но нужно было искать новый дом, и все так навалилось…

Лука судорожно выдохнул.

— Я тоже потерял надежду. И тоже зря. — Он замолчал на мгновение, как будто ему вдруг стало трудно говорить. — Когда я увидел, что дом сгорел… Тогда я впервые в жизни задумался о том, чтобы оставить этот мир.

Амиция не знала, что ответить.

Однажды она поймала себя на мысли, что лучше бы ей было сгореть в том доме. Она тут же оборвала себя, напомнив, что без нее мама и Гюго бы не выжили. Но когда ей было особенно трудно, эта мысль все равно возвращалась.

— Я понимаю.

— Надеюсь, что нет, — невесело усмехнулся Лука. — Как ты? Как Гюго? Как тетя Беатрис?

— Гюго в порядке. Он стал немного заносчивым, но, наверное с возрастом пройдет, — хмыкнула Амиция. — А мама… Собственно, из-за нее я и пришла. Я слышала, что приехал хороший врач, и подумала, что…

— Тетя заболела? — Лука резко встал и принялся собирать с полок какие-то склянки и травы. — Наверное, это все то же. У вас же были мои записи, почему вы не пробовали готовить ей снадобья?

Его голос звучал обеспокоенно, а не раздраженно, и от этого было немножко легче.

— Мы пробовали, но ничего не помогало. Ей стало хуже, когда ты пропал, а после пожара она стала сильно болеть. Я искала врачей, но они тоже не могли помочь.

— Кажется, я понял, — Лука уже перетирал в ступке какой-то резко пахнущий корень. — Дай мне пару минут. Я приготовлю кое-что, и пойдем к ней.

Амиция кивнула и отодвинулась ближе ко входу, чтобы не мешать.

Теперь Лука был похож на себя. Сосредоточенное выражение лица, с которым он готовил лекарство, и тихое бормотание под нос — все это было ей очень знакомо; видимо, он изменился не так сильно, как ей казалось. Он так же шевелил в воздухе пальцами, осматривая полки с ингредиентами, сутулился над рабочим столом, поддергивал повыше рукава.

— Подай мне красную банку слева от тебя, будь добра, — вдруг сказал Лука, не отрывая взгляда от стола.

У Амиции защемило в груди от воспоминаний — это был так похоже на дни в шато д’Омбраж. Светлое время, когда кровавое будущее еще было скрыто от них.

Наконец, все было готово, и они выдвинулись в сторону дома. Амиция чувствовала, как ее голова словно раздувается от мыслей. Вдруг маме станет плохо от встречи с Лукой? Ведь она слаба, ей нельзя так переживать… А как отреагирует Гюго? Вдруг он разозлится на нее? Стоило ли так сразу вести его домой?

Амиция мельком взглянула на Луку — он хмурился и явно нервничал.

как же он вырос, выше нее на целую голову

Наконец, они остановились у двери.

Амиция чувствовала, как сердце стучит в висках.

Они тихонько вошли внутрь. На первом этаже никого не было — похоже, Гюго опять куда-то убежал.

— Побудь здесь минутку, — шепнула Амиция и поднялась в спальню.

Мама дремала, откинувшись на подушки. Был еще день, и свет от окна хорошо освещал ее лицо. Когда-то энергичная, совсем еще молодая женщина, Беатрис выглядела изможденной. Под глазами залегли глубокие, темно-сизые тени, кожа стала бледной и тонкой, как бумага, а морщины делали ее лицо похожим на грустную маску.

Амиция вспомнила слова мамы, что будь у нее возможность вернуться назад и спастись, она бы все равно сдалась Виталию — ведь так она могла защитить своих детей. Теперь дети должны защищать мать.

— Мама, проснись. У нас гость.

Беатрис медленно открыла глаза.

— Амиция, милая, ты совсем рано.

— Да, я закончила пораньше, — Амиция мягко взяла мать за руку. — Мама, к нам кое-кто пришел. Только не переживай сильно, хорошо? Я знаю, это довольно неожиданно, но… Лука вернулся. Я случайно его встретила, он…

— Лука? — Беатрис поднялась над подушками; глаза у нее запылали. — Лука, мальчик мой, неужели это ты?!

— Мама, тише…

Дверь за ее спиной скрипнула.

— Лука! — вскрикнула Беатрис, и через мгновение юноша упал в ее объятия.

Амиция незаметно выскользнула из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Она тихонько спустилась вниз и вышла на задний двор — Гюго там не оказалось. Выйдя через заднюю калитку, она отправилась в сторону леса. Долго ей идти не пришлось — уже скоро брат показался из-за деревьев, размахивая какой-то палкой.

— Чего тебе? — хмуро спросил Гюго, когда они поравнялись.

— Иди домой, сам все увидишь.

Амиция молча проследовала за братом до дома, но не стала заходить с ним. Она опустилась на старую табуретку во дворе и внезапно ощутила, как сильно устала. Слишком много эмоций для одного дня, слишком много воспоминаний, разом вернувшихся и разбередивших старые раны.

Она была рада, что Лука вернулся, но не знала, что теперь будет. Останется ли он? Винит ли он их в том, что ему пришлось пережить? Поправится ли мама теперь, когда Лука может готовить ей лекарства?

О том, что Лука может снова исчезнуть, Амиция старалась не думать.

Она надеялась просидеть во дворе до темноты. Но через считанные минуты к ней вышел Лука. За дверью маячил Гюго; конечно, он уже привязался к Луке хвостиком, совсем как в детстве.

— Возвращайся к нам, — спокойно сказал Лука, протягивая ей руку. Замешкавшись на мгновение, она взялась за его ладонь — сухую и теплую. Живую.

То, что он теперь был рядом, все еще было ужасно странно, но Амиция чувствовала, что к этому будет легко привыкнуть.

***

Они все втроем поднялись к маме, и Лука приступил к осмотру. Он поднес свечу к ее глазам, попросил последить за пальцем, который водил у нее перед лицом, проверил пульс; Амиция с удивлением наблюдала за всеми этими манипуляциями, ведь ни один врач к маме даже не прикасался. Узнав, что мама почти не чувствует ног, Лука печально покачал головой, но ничего не сказал.

Наконец, он достал бутылочку с лекарством, который смешал ранее в повозке.

— Знакомый запах, — улыбнулась мама.

— Я немного переделал его, — ответил Лука застенчиво. — Вкуснее не стало, но, надеюсь, работать будет лучше.

— Спасибо тебе.

Она залпом выпила снадобье, и Лука тут же поторопил всех к выходу.

— Идемте. Тете нужно отдохнуть.

Спускаясь по лестнице, Амиция гадала, успел ли Лука рассказать историю своего исчезновения. Несправедливые слова брата все еще звенели у нее в голове, и она думала, станет ли ей легче, когда Гюго узнает правду. Она даже представила момент, когда сможет со злорадством сказать: “Видишь, это не моя вина!”, но понимала, что, конечно, никогда так не сделает.