Часть 2 (2/2)

Амиция молчала.

Голову железным кольцом сдавливала головная боль. Тело ощущалось бесчувственным куском плоти, и она просто сидела в оцепенении. В мозгу крутилась одна единственная мысль: “Это я виновата”.

Это я виновата, что не отговорила его.

Это я виновата, что не пошла с ним.

Это я виновата, что вообще разрешила отмечать этот глупый праздник.

Если бы не она, Лука бы не ушел.

На следующее утро Беатрис снова отправилась в город. Гюго постоянно плакал, и Амиция механически гладила его по голове, глядя в одну точку. Они оба ничего не ели и даже не двигались с места — просто ждали, пока вернется мама. Амиция молилась, чтобы она вернулась не одна.

Ее молитвы не были услышаны.

***

Они искали его год, но Лука как будто растворился в воздухе. Ни одна душа в городке не слышала о нем, и они потеряли надежду.

Гюго плакал целый месяц. Он похудел и осунулся; мама готовила для него успокаивающее снадобье, чтобы он мог поспать и поесть. Амиция внешне старалась выглядеть спокойной, чтобы мама не беспокоилась о ней. Но чувство вины жрало ее изнутри каждую секунду. Ночи напролет она просто лежала без сна, глядя в потолок и прокручивая в голове все возможные ужасы, которые могли произойти с Лукой. Однажды Амиция тайком приняла снотворное для Гюго, и боже мой, лучше бы она этого не делала. Кошмары, в которых все жертвы ее пращи тянули к ней окровавленные руки, мучили ее всю ночь. Она кричала во сне, чем до смерти напугала Гюго.

Кошмары возвращались почти каждый день, и ей пришлось научиться просыпаться без единого звука даже от самых ужасных снов.

А потом начала болеть мама.

Лекарства, которые готовил для нее Лука, снимали боль и укрепляли тело, но теперь их не было. Беатрис пробовала готовить их сама, но по какой-то причине ее снадобья почти не приносили ей облегчения. Боли усилились, появилась слабость. Даже простые повседневные дела — принести дров, налить воды в котелок или заправить постель — стали утомлять ее. Были дни, когда мама едва поднималась с постели.

Амиция поняла, что осталась одна.

Раньше она даже не осознавала, насколько Лука был важен для их семьи. Он следил за домом и все держал в безукоризненном порядке — это свойство ему осталось после службы у Лаврентия, у которого он был подмастерьем. Лука ухаживал за лошадью, находил съедобные грибы и ягоды в лесу, даже готовил лекарства на продажу. Он ворчал, когда Гюго падал и разбивал коленки, смеялся над шутками Амиции, неловко ластился к Беатрис, которая полюбила его, как родного.

Для каждого из них он был словно якорь. Лука лечил Беатрис, а она делилась с ним своими алхимическими знаниями — они могли часами говорить о преобразованиях, изучать какие-то записи и что-то смешивать в своей небольшой лаборатории. Для Гюго Лука был лучшим другом. Они постоянно играли вместе, бегали по саду, невинно шкодили и потом спали в обнимку.

А для Амиции, оказывается, было достаточно того, что Лука рядом. Знать, что на него можно положиться, доверить ему свою семью. Он всегда замечал, когда Амиция плохо спала, и в такие дни молча готовил для нее успокаивающий чай. Лука никогда не осуждал ее за все то, что она сделала там, во Франции, — а ведь он видел, как она убивала людей и как друзья умирали из-за нее.

— Ты не сделала ничего, за что тебя можно было бы осудить, — сказал он ей однажды.

Тогда Амиция поверила ему. А теперь она подвела его.

***

Когда казалось, что они научились жить с этой бедой — случилась новая.

Они так и не поняли, как загорелся дом. Возможно, искра от очага попала на какую-нибудь ветошь, или пламя от свечи дотянулось до сушившихся трав. Это было и не важно — Амиция проснулась от запаха гари, когда уже четверть дома была охвачена огнем.

Она действовала как солдат, не чувствуя и тени страха. За считанные секунды оделась, закрыла лицо от дыма, вывела Гюго и маму из дома, затем запихала в сумку ахлимические записи, деньги, какие-то вещи — все, что могла унести. Крики мамы и Гюго, встревоженное ржание лошади как будто звучали очень далеко.

Как только она вышла за порог со всем спасенным добром, крыша дома с громким треском рухнула у нее за спиной, а волна жара опалила волосы. И даже после этого Амиция не ощутила ровным счетом ничего. Мелькнула только скорбная мысль: они снова потеряли дом.

Ни говоря ни слова, она посадила маму и Гюго в телегу, запрягла лошадь и отправилась куда глаза глядят.

Их неудача закончилась в небольшом городке в сорока милях к северу. В день их прибытия Амиция, едва стоя на ногах от голода и недосыпа, отправилась прямиком в ратушу и потребовала встречи с главой, представившись алхимиком. Она не боялась ничего, даже лгать — ведь им почти нечего было терять.

Ее встретил мужчина с унылым, раздраженным лицом. Амиция на своем ломаном английском требовала работу; он говорил, что работы в городе нет, как и свободного жилья. Они препирались и препирались, пока вдруг глава вдруг не признался, что у него умирает сын. Единственный врач уехал из города до конца месяца, и надежды на спасения малыша не было.

Узнав в симптомах скарлатину, которой Гюго переболел сразу после их прибытия в Англию, Амиция предложила помощь. Она изучила записи Луки, при помощи мамы приготовила лекарство, и скоро ребенок поправился. Глава и его супруга рыдали от счастья и целовали ей руки, а она думала только о том, что даже сейчас Лука ей помогает.

Амиция получила работу — во всем крохотном городишке писать и считать могли от силы человек десять, и грамотные люди были на вес золота. Де Рунам — в бумагах они, конечно, назвались фальшивой фамилией — позволили поселиться в одном из пустующих домов на окраине. Дом был давным-давно оставлен хозяевами — судя по большому двору и покосившемуся хлеву, здесь жили фермеры. Крыша в нем текла, стены осыпались, и в целом дом требовал ремонта, но в остальном он был прочным, светлым, и места в нем хватило для всех. У них было целых три спальни, но скоро одна из них превратилась в кладовку — Амиция перебралась в комнату матери, чтобы ухаживать за ней.

В новом доме они не обрели счастья, но нашли покой.