Freeze (2/2)

— Я и не посмею, — вроде бы легко и сразу сдаётся Минхо, но в его взгляде будто гаснет искра. — Но одно только твоё слово, подозрение, намёк…

— Нет, — категорично качает головой Чан, удивляясь собственной смелости. — Это их дела.

— Но ты всё-таки влез в наши, — удовлетворённо жмурится Минхо.

— У тебя не лучшая репутация.

Минхо молчит, отстранённо смотря в сторону и словно бы прислушиваясь к тому, что происходит в клановом особняке. Наконец, когда молчание становится совсем уж нестерпимым, он его нарушает:

— Мы не будем присутствовать на сегодняшней встрече кланов. Это ни к чему. Полномочия тебе и Хвану переданы официально. Нам… не до этого.

— И после твоих туманных ответов, — Чан напрягается, — ты просишь меня делать вид, что ничего не происходит, и не беспокоиться?

— Именно об этом, — кивает Минхо. — Держать лицо на собрании предстоит тебе. И защищать Яна.

— И Киму.

— Нет. Не так защищать.

Чан склоняет голову, понимает. Как Князь. Вступая и увязая в политических интригах. Отказываясь от Княжеского титула, Минхо не мог знать, что всё так обернётся с даром, но и возвращаться не спешит. Сделал выбор в пользу кого-то более важного. Так до конца и не повзрослевшего вампира с кошачьими ушками.

— Я сам принёс напитки, — Феликс протискивается в зал через приоткрытую дверь, держа стаканы без подноса, просто так, в руках.

В воздухе разливается отчётливый аромат фруктового сока, и это в такой обстановке и при такой пафосности момента настолько неуместно, что слов не подобрать.

Чан не без удивления отмечает, что Минхо будто специально окружает себя непохожими на него самого вампирами. Возможно, так он чувствует себя более цельным?

— Спасибо, — Чан берёт протянутый стакан, отпивает. — Но мне уже пора.

— До вечера ещё далеко, — почти обиженно тянет Феликс. — Оставайся!

Чан пытается уловить за словами, жестами и выражениями лица хоть крупицу страха, но ничего даже отдалённо похожего не чувствует. Нервно облизывает губы. Обычно ему удавалось без проблем считывать людей, но Феликс не человек. Уже давно, как подметил Минхо и насчёт Сынмина. Было бы дело только в этом… У Чана отсутствует привычное ощущение правильности собственных действий, и невозможно выбрать, как именно подстроиться. Тёмно-карие глаза Феликса чуть отсвечивает красным, и Чан понятия не имеет, что должен сделать или сказать. И это становится заметно.

— Если не останешься, может, мне пойти с тобой? Одному? — с нажимом спрашивает Феликс, и Чан понимает, что вопрос адресован не ему.

— Нет, ты не пойдёшь.

Голос Минхо звучит спокойно. Слишком спокойно. И снова неизвестно, что предпринять, Чан чувствует что-то похожее на страх. Пожалуй, впервые за всё время общения с Минхо именно чистый страх. Вдох. Непринуждённая улыбка. Его это не касается, так? Если бы.

— Ты же понимаешь, что он не может и не должен тебе приказывать? Ни как соулмейт, ни как Князь? — последнее слово Чан подчёркивает голосом, стараясь, чтобы не дрогнул.

Опасно. Полностью понимает, насколько. И что пятно на полу в запертой комнате может увеличиться вдвое. У него есть, кого терять.

— Ну что ты, Князь, — Минхо парирует почти издевательским тоном. — Это всего лишь каприз возлюбленного. У нас были планы, до твоего… появления здесь.

Чан шумно выдыхает. Проигрыш. Без прав на сопротивление и возражение. Возможно ли было победить? Просто схватить Феликса за руку, не участвуя в дурацких поисках вовсе и не потерявшегося кота, втянуть в зеркало и уже потом разбираться?

— Хорошего дня.

Голос не выдал, с чем Чан себя мысленно поздравляет. Хоть что-то. Не совсем позорное отступление. Надежда на то, что его проводят, истаивает быстрее, чем рождается. Тут же недалеко. Прямо, налево. И нет сомнения, что сто́ит сделать неверный шаг — из ниоткуда возникнет кто-то из слуг: «ну как же так, Князь, вам туда, не заблудитесь».

Распахнув дверь, Чан с порога наступает на пятно, разрушая и растрескивая его запылённую поверхность подошвой. Не из чувства мести — да и за что? Просто потому, что никто не запретил — а значит, можно. Так это должно работать? По праву сильного и наглого? К чёрту память о таких зверствах — даже чужую. Интересно, знает ли Сынмин о том, что здесь творилось? Не может не знать, но насколько он в курсе всей чудовищности того, что происходило тут с Яном, его «Йени»? И на что способен он сам?

Зеркальная гладь привычно твёрдая лишь на секунду. Чан чувствует тошноту — Хёнджин был прав, нельзя использовать дар слишком часто, особенно если и не умеешь толком. Вместо облюбованной ими гостевой спальни за гранью какая-то другая комната, но Чан шагает вперёд не раздумывая, к тошноте примешивается головокружение. Шатнувшись, упасть не успевает — плечо жёстко и знакомо сжимает крепкая ладонь.

— Князь, вы вовремя. У нас гости.

Сейчас Чан схватившему его Сынмину скорее благодарен — было бы совсем несолидно упасть на колени и пытаться сблевать, хотя очень хотелось. Гости — громковато сказано. В комнате, которая представляет собой что-то вроде проходной гостиной или приёмной, из чужих только Чанбин. Не назвать же гостем вампирёныша Яна, который сидит напротив него за столиком, оживлённо раскладывая какие-то яркие карточки — не то таро, не то пасьянс. Но и Чанбин особо неловко не выглядит, что-то жуёт. Заметив любопытный взгляд, даже не здоровается, сразу предлагает Чану миску с малоаппетитного вида снеками.

— Угощайся. Свиные, но с них хотя бы не сблюёшь.

Чан уверен, что сблюёт даже от глубокого вдоха, но находит в себе силы вежливо улыбнуться и покачать головой. Его привлекает странность ситуации — вряд ли три вампира собрались здесь в ожидании его возвращения. Высвободив плечо из хватки Сынмина, Чан тяжело опускается в кресло, чувствуя себя так, как будто только что пробежал несколько километров и ещё столько же проплыл без остановки. Но тут же беспокоится не о себе:

— Где Хёнджин?

Очень хочет услышать, что солнце ещё высоко, и тот безмятежно спит. Но чувствует, что его дар не ошибся, и это зеркало — ближайшее к соулмейту.

Сынмин лишь подтверждает его мысли, кивнув на малозаметную дверь в стене. За такими обычно прячутся домашние кабинеты. От глаз непрошенных чавкающих гостей и непоседливых детей — вапирёныш, уронив одну из карточек, раздосадовано и громко ойкает.

— Пак Сонхва приехал неожиданно. Неофициально и один, — отрывисто сообщает Сынмин.

Не садится — нервно сжимает пальцами теперь уже спинку кресла напротив Чана. Тот чувствует напряжение, которое почему-то не разделяют другие вампиры — Чанбин заводит какой-то разговор с Чонином, тот фыркает, потом смеётся. Сынмин стискивает зубы, но Чан всё равно осторожно спрашивает:

— А этот Пак… он кто?

— Лучше просто Сонхва, — сухо отвечает Сынмин, по-прежнему не спуская взгляда с парочки у стола. — В их клане не принято использовать фамилии. Правая рука Князя Хонджуна.

— Не соулмейт? — уточняет Чан.

— Нет. Но если ты об их личных отношениях — да, скорее всего что-то вроде. Хонджун не может без него обходиться, это точно. Отпустить Сонхва от себя — знак большого расположения, Князь.

— Не просветишь?

Чану почему-то хочется отвлечь Сынмина от какой-то маниакальной внимательности к тем, кто его даже не замечает — вампирчик вновь смеётся, потирает мочку уха и путается в порядке карт, тут же их перекладывая заново, а Чанбин подталкивает пальцем по столу к нему часть колоды.

— Всё дело в даре Князя Хонджуна, — Сынмин всё-таки снисходит до ответа, но слова звучат отрывисто, словно скользя мимо мыслей. — Как вам должно быть известно, это ультимативное разрушение неживой материи.

— Очень сложно. То есть, живому существу он не нанесёт вреда?

— Да. Как и Йени, — тут в бесцветном и монотонном голосе древнего вампира проскальзывает хоть какая-то интонация, — наоборот, не может лечить.

— Всё равно не улавливаю связи.

— Вампирам нужно спать. А как может спать тот, кто во сне разрушает всё вокруг?

— С кем-то, — глуповато улыбается Чан, но продолжает рассуждать: — Точнее, на ком-то, так? Почему именно этот Сонхва? Просто понравился?

— И так бывает, — кажется, голос Сынмина вот-вот дрогнет, но этого всё же не происходит. — Всё дело в радиусе. Вы, Князь, пока ещё можете открывать порталы, только касаясь зеркал. Со временем способности растут.

Чан благоразумно решает не перебивать и не уточнять. В чём-то Сынмин и прав — при контакте дар работает гораздо лучше. Так подумать, а что, если дар будет работать и на большом расстоянии? Сидеть здесь, а портал открыть в бассейне во дворе. Какая только от этого польза, кроме потакания лени?

— Опора. Человек… вампир, на котором лежат, тоже должен где-то лежать. Допустим, если держать на руках, — Чан продолжает раздумывать вслух. — Ему тоже надо на чём-то стоять.

— Только вот Сонхва стоять не надо. Его дар — левитация. Очень хорошая, я встречал намного хуже проявляющиеся силы. А эта — сродни телекинезу Феликса.

— И как это всё у них? Добровольно-принудительно?

Чан очень живо представил себе, будто ему самому приходится держать кого-то на руках часами, неподвижно зависнув посреди огромной, так что стены и потолок не видны, комнаты. Вот так же борясь с головокружением, тошнотой, боясь упасть… но если Хёнджина?

Сынмин на это не отвечает, Чан уже хочет бестактно повторить вопрос, на который вообще-то мало кому положено знать ответ, но сбивается со вдоха. К утихшим было симптомам добавился ещё один — что-то со зрением, Чан пару раз смаргивает, но тщетно, комната по-прежнему кажется плоской, а свет в ней желтоватым и дрожащим, и по углам поля зрения всё как будто смазывается. Потерев переносицу и лоб, Чан упускает момент, когда Сынмин начинает двигаться, мгновение — и уже стоит позади Чанбина. Тот что-то договаривает Чонину, улыбаясь, и протягивает руку так, будто хочет потрогать его за лицо или почесать за ухом, как щеночка. Только вот ему не удаётся — Сынмин пугающе легко перехватывает его локоть, и Чан поздно понимает, насколько всё серьёзно, по влажному и неприятному хрусту. Чанбин — так ещё позже, и совершает, пожалуй, роковую ошибку. Применяет дар, но всего за какое-то ничтожное мгновение до того, как клыки Сынмина щёлкают, смыкаясь на его шее.

Дальше — не разобрать за хрустом, пронзительными воплями — страха и боли, — за веером кровавых капель, рассыпавшимся вокруг за мгновение. До Чана не долетают — он успевает лишь рвануться с места, не имея понятия, зачем и что делать, и видит как на засвеченном полароидном кадре линялых цветов: Чанбина, зажимающего единственной оставшейся у него рукой рану на шее, меж пальцев толчками сочится чёрная жижа; весь стол с картами, залитый кровью, и Чонина, забрызганного полностью — руки, грудь, лицо… Бледный до серости, глаза широко распахнуты, но рот всё ещё улыбается — он хотел засмеяться, но так и не успел. Не эта сюрреалистичная жуть заставляет Чана замереть, не добежав. Оборачивается Сынмин.

Зрачки и радужки неразделимы — чёрно-красные пятна. Без выражения, пустые провалы в бездну. Даже не сразу заметны кровавые потёки по лицу и шее, пропитавшие рубашку. Никакой улыбки, никаких эмоций. Словно он сделал то, что должен. Что необходимо было сделать. Чан отчаивается что-либо сказать — слова застревают в горле, — лишь растерянно оглядывается, в поисках он и сам не знает, чего. Какой-то помощи или оторванной руки?

Уверен, что даже не моргает — но всё меняется, свет и пространство снова воспринимаются нормально, вампиры на своих местах, как отброшенные назад во времени: сам Чан по-прежнему сидит в кресле, Сынмин стоит рядом, а Чонин и Чанбин всё так же за столиком напротив друг друга.

Сморгнув, Чан глубоко вдыхает. Что это было? Галлюцинация от перенапряжения? Но у него никогда не было даже отдалённо похожего состояния — разве что когда отходил от наркоза после операции, ещё в детстве. Но на вампиров же не должны действовать наркотики — алкоголь он пил, тот теперь не крепче воды. А если… яд существует, и был подмешан в сок, которым его вроде как гостеприимно угощал Феликс? Убрать неугодного и бестолково лезущего туда, куда не просят, Князя с дороги — подло и изящно. Может, что и допустимо — Князем должен быть самый сильный, ведь так? Не самый опрометчивый и дерзкий выскочка, с которого толку как от детской игрушки… для взрослого мальчика с кошачьими ушками? Чан стискивает подлокотник кресла. Надо встать, найти Хёнджина… не важно, зачем. Просто найти, посмотреть на него, убедиться, что существует, реален, что это всё не очередной дурацкий сон… будто от этого всё сразу станет хорошо, и чёрти что ему примерещилось действительно от переутомления, только и всего. Срочно пару глотков крови — и пройдёт. Снова будет куча проблем, но если в награду он получит чуть усталую улыбку…

Только вот кое-что по-прежнему странно. Чанбин так и замер, не опустив руки, молча, не шевелясь, что для него вообще-то, мягко говоря, не характерно. Вампирёныш Ян осматривает свои ладони так, как будто впервые видит, и они дрожат, когда он дотрагивается до лица, пытаясь вытереть…

«Кровь, которой там нет» — Чан почти вслух это произносит, так невыносима осязаемая тишина, повисшая в комнате. Но это значит, что…

Почти повторение — глаза Сынмина вновь чёрные провалы, с затаившимся там красным огнём. И на его лице — кровь. Но уже не на губах, не на подбородке и шее, и не чужая — из носа медленно стекает две густые ало-чёрные струйки. Первый звук в неправильном мире — жалобный, хныкающий писк. Вампирёныш болезненно кривит рот, совсем как испуганный малыш, и Сынмин тут же кидается к нему.

Чанбин быстрее — кресло и стол летят в разные стороны и ещё не успевают упасть, как тот уже на другой стороне комнаты, вжимается в угол, шепчет так, что едва можно разобрать:

— Я же ничего такого не… это же шутка, шутка…

Бросает отчаянный взгляд на Чана, и тот понимает полностью, но как-то отсутствующе, — ему не показалось. Но что же это было, если было вообще?