5. (2/2)
Арсений вдруг улыбается как-то странно, но стоит моргнуть, наваждение уходит. Антон сидит перед елкой, ждет принесенные ножницы и безжалостно потрошит коробку, чтобы извлечь из ее внутренностей расчлененную елку. Если задуматься — жуть, что живые елки, которые по факту медленно умирают, что эти… конструкторы. Антон фыркает и раскладывает вокруг себя составные части елки. Вытаскивает подставку и крутит в руках. Оглядывается.
Арсений на кухне разбирает пакеты. На столе уже лежит все, что и должно: пакет мандаринов, батон и баночка икры, чуть ли не мешок картошки, куриная тушка и много мелочей, которые Антон не решается разглядывать, чтобы не захлебнуться слюнями. Арсений убирает бутылку шампанского в холодильник, а потом оборачивается и вопросительно смотрит.
— А ты не будешь елку ставить? — Антону кажется, что он звучит как обиженный ребенок, хотя он даже не уверен до конца, нужен ли ему помощник.
— Ну, я думал пока заняться праздничным ужином, — а Арсений как будто извиняется. Антон быстро облизывает губы. — Можем и вместе, конечно, но курицу надо сначала поставить, а то она не успеет приготовиться.
— Не, тогда один поставлю. Без курицы будет грустнее, чем без елки, — Арсений снова улыбается слишком особенно. Кивает. Антон так и стоит на пороге кухни, ковыряя ногтем елочную подставку. — А куда поставить, кстати?
— Куда-нибудь, чтобы место осталось для стола, — Арсений проходит мимо в гостиную, примеривается и что-то прикидывает. Потом пространно машет рукой к окну, где до дивана еще остается большой промежуток. — Давай туда. Там и розетка есть, гирлянду подключим.
Антон кивает, подавляя радость от новости про гирлянду. Места для стола должно остаться достаточно, только что, Арсений его из кухни притащить собирается? Вот и не лень же человеку.
Собрать елку оказывается не так и сложно. Антон изучает картинку на коробке и принимается импровизировать, собирая елочный конструктор. Со второй попытки даже удачно — ярусы встают как надо, и, стоит отогнуть отдельные веточки, елка распушается и принимает форму правильного конуса. Антон ползает вокруг, доводя свое творение до идеала, прижимается спиной к батарее и довольно оглядывает искусственное дерево. Выглядит как восторг. Если бы ему было лет на десять меньше, прямо на месте можно было бы и умереть от счастья.
Антон проникает на кухню, заполненную ароматами специй, чтобы украсть из пакета упаковку с гирляндой. Разматывает ее и вешает на елку, сует поглубже между ветками, чтобы — по замыслу — как будто изнутри светилось. Потом перематывает, потому что провод с вилкой оказывается на верхушке, и кто только такие неудобные гирлянды делает?
Когда до нового года остается час, Антона начинает клонить в сон. Он садится на кухне, выполняя всякие несложные поручения Арсения — перемешать салаты, разложить икру на бутерброды и включить трансляцию очередного советского фильма. Ему, вообще, не слишком-то интересно наблюдать за беготней стрельцов за фальшивым Грозным, но Арсений посмеивается.
— А тебе вообще нравится Новый Год? — Не выдерживает Антон, когда очередной раз роняет голову с руки в попытке рассечь бровь о стол. Арсений оглядывается на него, вытаскивая противень с курицей из духовки. — Ну, типа, я никогда особенно не понимал этого праздника. По-моему, некоторым людям просто не хватает поводов и тостов.
— Интересная точка зрения. Корпорации придумывают праздники, чтобы заставить доверчивых граждан покупать больше товаров, — Арсений тычет вилкой в румяную курицу, обложенную картошкой и всякими травками. — А вообще не знаю. Если это повод, чтобы отдохнуть и встретиться с близкими, я даже рад. И пусть корпорации меня обманывают.
— Но ты все равно его не используешь, — Антон не успевает прикусить язык и натыкается на недоуменный взгляд. — Ну, там, близкие, все дела.
Конечно, это откровенная провокация, но Антону хочется услышать, что его сидение здесь — не привычка и случайность, а осознанное желание провести вместе время. С Макаром вот не хотелось, но это потому, что у Макара своя семья, а тут вроде как оба одни, и это не так неловко. Ну, было не так неловко, пока Антон не сморозил эту глупость. Он прикусывает шнурок толстовки и тупит взгляд.
— Очень даже использую, — Арсений, слышно, улыбается. А Антону от этого тепла в голосе хочется скрыться в капюшон и не вылезать. — Или ты бы не сказал, что мы в некотором роде близкие люди?
Антон непереводимо мычит что-то через шнурок, не стараясь. Сказал бы, наверное, но не вслух. Это глупо — говорить и обсуждать все эти эфемерные вещи, все эти чувства, отношения между людьми, даже вот такие, просто дружеские! Когда говоришь, звучит как-то не так и некрасиво, и кажется уже, что и зря сказал, и момент испорчен.
А Арсений продолжает философствовать, убирая тарелки со стола, и Антон против воли вслушивается. Хочется, конечно, верить, но разве он достаточно кармы в этом году наработал, чтобы вот так?
— К тому же, как говорят, как год встретишь, так его и проведешь. А я не хочу, чтобы кто-нибудь провел год в сугробе и соплях, — Арсений смеется и как будто тянется потрепать Антона за макушку, но они оба пугаются этого жеста и дергаются. Антон открывает рот, но Арсений перебивает: — Так что я нисколько не теряю возможности. Вылезай, давай стол перетащим, времени мало осталось уже.
Большую часть времени до полуночи они тратят на транспортировку стола из кухни в гостиную. Архитектор не продумал и сделал слишком узкие коридоры и дверные проемы — и как бы они ни старались, подключая инженерный ум Арсения и природную смекалку Антона, в комнату стол проходит с боем, ободрав косяк и кусок обоев в коридоре. Они выключают свет, оставляя только гирлянду, переливающуюся разными цветами из глубины елки.
Антон переносит еду с кухни, Арсений возвращается из спальни с ноутбуком, на котором они включают прямую трансляцию какого-то канала. Арсений достает из коробки изящные фужеры и ставит на стол бутылку шампанского из холодильника. Антон на нее косится с недоверием.
— Не хочешь пить? Я и сок купил на всякий случай, — Арсений крутит в руках бутылку, поглядывая на Шастуна на диване. Антон пожевывает шнурок. — Пробовал когда-нибудь?
— Нет.
— А хотел бы?
Антон продолжает заинтересованно жевать шнурок. До Нового Года остается минут пятнадцать. Конверт в кармане толстовки шуршит, напоминая про подарок, который Антон для Арсения не подготовил.
— Не знаю. Не очень.
— Это должно быть вкусным. Хотя я вообще-то не любитель, — Антон приподнимает бровь. Арсений подмигивает и уходит в сторону кухни, насвистывая что-то незнакомое.
Антон забирается на диван с ногами, подтягивает к себе колени и натягивает капюшон до самых глаз. Устраивается в углу дивана, подмяв под себя подушку, и протяжно зевает. Старательно гонит дрему, уже, кажется, ассоциативно подкатывающую волнами, стоит оказаться в этой комнате. И еще где-то глубоко грызет совесть, что в сегодняшнем празднике он поучаствовал только номинально, пришел и плодами развитого капитализма пользуется. Ну, вроде как разрушает арсово одиночество, формирует ему атмосферу праздника. А так бы он пил в одиночестве свое шампанское, а это уже не просто на праздник традиция, а ранний алкоголизм, уныние, проблемы с печенью, маразм и импотенция. Интересно, в каком возрасте начинаются проблемы? А сколько Арсению? А от сигарет маразм и импотенция наступают раньше или позже?..
Сон мягким тяжелым одеялом опускается на плечи, накрывает куполом и прижимает подбородок к груди. Веки отказываются разлепляться, хотя Антон и старается: в ускользающем спутанном сознании еще держится мысль, что нельзя просто так взять и проспать праздник. Разве что если сильно захотеть, не есть и не спать нормально до этого, а теперь устроиться в плюше, в сумерках, скрашенных только гирляндой и голубоватым светом монитора. Разве что чьи-то руки потянут на себя, устроят вместо спинки дивана где-то на плече, чтобы голова расслабленно упала набок, и приобнимут.
И где-то уже в зыбкой топи на границе сна и яви Антон чувствует, как осторожная теплая ладонь касается лица, поправляет волосы, сползшие на лоб — немного щекотно. Тишина, и слышно только биение чужого сердца и отдаляющиеся салюты, которые неосторожно запустили раньше времени. Ладонь пропадает из зоны чувств, и Антон дергает плечом, покачивается в сторону, где исчезла ласка. Арсений укладывает руку ему на макушку, путает кудри и прижимает к себе. Антон выдыхает через приоткрытые губы.
Где-то далеко-далеко, за сотни километров, огромные часы на огромной башне отстукивают двенадцать ударов. На улице громыхают салюты, и люди радуются, и дети падают в сугробы с ватрушек и ледянок. Антон пытается говорить разборчиво, когда извиняется за отсутствие подарка. Арсений отвечает: неважно. А под солнечным сплетением тепло-тепло.