13. Разбитой вазой я упал на пол (2/2)

— Переговоры, — отец скривился. Было видно, что нахождение в этом городе и этом доме удовольствия ему не доставляло, — ну и ты, конечно же. Надо присматривать за сыном.

— Да я уж…

— Помолчи. Я не договорил, — Кирилл тут же замолк, поджал губы и наклонил голову, как бы извиняясь, — Знаешь, за годы отцовства я понял одну вещь.

Гречкин-младший порадовался, что в этот момент его лицо было опущено, поскольку губы его дрогнули. Ага, «годы отцовства». Наверное, если собрать всё то время, что он видел отца (до этого момента включительно), с трудом наберётся и полтора года. А у него, оказывается, годы! Годы отцовства. Абсурд.

— Когда твой ребёнок не беспокоит тебя, не пакостит и затихает, это плохой знак. Потому что пока дитё шумит, дитё не приносит больших проблем, мелко пакостит. Но когда в доме тишина — пиши пропало. Родителя ждет уже не мелкая проделка, а серьёзная такая проблема.

Кирилл не понимал, к чему отец клонит. Где он уже накосячил? Какая тишина, в каком доме? Мужчина сделал один глоток кофе и отставил кружку в сторону. Стекло глухо стукнуло о столешницу.

— Я мог принять твои пьянки. Все мы не без греха, в конце концов. Все любят выпить. Мог принять сомнительных девиц в этих клубах. Твои прогулы, о которых, как ты думаешь, я не знаю. Это всё мелочи, пока ты не пересекаешь грань дозволенного. Это я прощаю. Но, — он сделал паузу и потянулся к чему-то, что лежало на стуле. Скоро на стол с громким шлепком упала серая папка, — это — слишком.

Кирилл поднял взгляд на отца. Стиснутые губы, складки на лбу, подрагивающие ноздри, ледяной взгляд. Парень начал догадываться, что увидит в папке. Но верить в это не хотелось до последнего.

— Открой, посмотри на свои достижения, сынок, — тихо сказал отец, но, когда Кирилл несмело потянулся за папкой и начал мять её в руках, перешёл на крик, — открывай!

Кирилл открыл, на стол предсказуемо посыпались фото. И на всех был он. Вместе с Лёшей.

Поскольку гуляли они почти всегда в ночное время, качество снимков оставляло желать лучшего. Гречкин-младший наивно понадеялся, что хоть личность Лёши осталась невыясненной. Но эту надежду разрушил файл в папке. Несколько листов А4, они не выпали из папки вместе с фото. Их пришлось доставать отдельно. Глаза пробежались по строчкам.

«ФИО: Алексей…

Место проживания: дет… «Радуга», Коломяж…

Дата рож…: 07.08.2004.

Место уч…»

Кирилл пропускал слова и строчки. Текст перед глазами расплывался, сливая целые предложения в неразборчивое месиво. К файлу прикрепили и фото. Чёрт знает, где они его взяли, но оно явно было старым, может, трех-четырёх годичной давности. Лёша на нём выглядел ребёнком, нескладным мелким подростком. Перед глазами запрыгали тёмные пятна. Пот потёк по спине.

Парень поднял глаза на отца. Тот мрачнее тучи. Дрянь, дело дрянь. Блять. Блять!

Дыхание ускорилось, сердце билось уже где-то в горле.

— До меня птички донесли, что мой уважаемый сынок перестал регулярно появляться в клубе, что проститутки по нему истосковались. Затих сынок. Вот я и решил: а дай проверю, чем же он решил заняться. Неужели стал ответственным взрослым? Книжки читает да развивается. Думал: ну поумнел, сейчас как им загоржусь. А детектив мне раз — и фото на стол. Фото, блять, с каким-то ребёнком, которого ебёт мой совершеннолетний сын!

От тихой ярости, которой был пропитан голос отца, Кирилл мелко задрожал. На фото из досье Лёша действительно был похож на ребенка. Но… Но как же фото их встреч? Он завозил руками по столу, пытаясь отыскать фото, где было бы хорошо видно Лёшу.

— Всё не так! — голос дрогнул, поэтому протест прозвучал больше как беспомощный истеричный вскрик, — он не ребёнок, вот! Вот! Взрослый пацан!

Но поверх протянутых фото Всеволод бросил лист с досье, увесисто прихлопнув его ладонью, заставляя Кирилла дернуться и отпрянуть.

— Взрослый… Пацан! Гадёныш! Я содержу тебя, купил тебе шикарное жилье, всё для тебя: тачки, блядки, любые развлечения, — в такт словам он бил ладонью по столу, — И чем ты мне отплатил? Этим ебучим мальчишкой?!

— Всё не так, — только и смог возразить Кирилл. Отец внушал ему дикий страх на инстинктивном уровне. Мужчина вскочил с места и направился в обход островка прямо к Кириллу.

— Ну так просвети, сынок, как? — он замер возле стула, на котором сидел Кирилл. Расстояние между ними было ничтожно малым, отчего Кириллу хотелось сжаться, скукожиться до размеров маленького насекомого и трусливо сбежать.

Отец снова стукнул по досье, показал пальцем на прикреплённое фото.

— Это, — говорил он про фото, — будет в журналах, будет в газетах, будет на телевидение. И прекрасный заголовок: сын миллиардера, сука, Гречкина грёбанный педик-педофил!

Он яростно ревел. По крайней мере, таким его речь слышал Кирилл, жутко напуганный.

— Он достиг, — Кирилл прокашлялся, пытаясь сделать свой голос не таким жалким, — достиг возраста согласия.

Отец усмехнулся, но скоро усмешка превратилась в злобный оскал.

— Да мне насрать. Никто не будет разбираться. Они найдут это фото. Поднимут шумиху. Всем будет поебать на его реальный возраст, понимаешь? Мало того, что несовершеннолетний, так ещё и пацан. «Сын миллиардера — гомосек», замечательно! Это будет везде. Ты понимаешь это?!

— Отец…

— Я не слышу ответа на поставленный вопрос!

— Я понимаю, но…

— Никаких «но». Можешь все «но» себе в жопу засунуть, таким, как ты, это нравится, — он презрительно скривился, а затем склонился над сжавшимся на стуле Кириллом, — прекрати меня позорить. Ебись в задницу, мне плевать, но делай это, сука, не на улице и, блять, со взрослыми людьми. Совершеннолетними, сука! И молчаливыми, желательно. Найди себе немого гея и любитесь как хотите, только по-тихому.

Он до боли сжал пальцами подбородок Кирилла, поднимая его голову так, чтобы парень смотрел прямо ему в глаза.

— Не позорь меня, — выплюнул Всеволод прямо ему в лицо, — не порти репутацию нашей фамилии. Избавься от пиздюка, вернись к своим дружкам-уебкам и разлагайся дальше. Но повторяю: не позорь! Нас.

— Нас с ним больше никто не увидит, — Кирилл тяжело сглотнул. На висках проступили испарины, — клянусь, отец.

— Избавься, — коротко бросил он, отодвигаясь и возвращаясь к своему месту, чтобы забрать со стула пиджак, — вас уже увидели. Этого было достаточно.

Мужчина надел дорогой тёмный пиджак, расправил плечи и направился к выходу из комнаты.

— Раз ты сам себя не контролируешь, это придется сделать мне. За тобой присмотрят, — бросил он на ходу.

Ещё с полчаса после ухода отца Кирилл просидел на стуле. В животе урчало. Организм требовал положенный завтрак, но Кирилл не был уверен, что сможет проглотить что-то и затем не выблевать это на ковёр ручной работы. Его потряхивало, разум заволокло дымкой. Мысли тяжёлые, неподвижные. В груди — камень, растущий с каждой секундой. И он давит, давит на внутренности, мешает дышать и всё норовит раздробить кости и придавить отчаянно бьющееся сердце.

На дрожащих ногах он поднялся со стула и побрёл в гостевую ванную. Сил подниматься в свою, на втором этаже, не было. Ноги медленно переставлялись. Как будто не его вовсе. Кирилл материл себя за охватившую его панику. Он не должен так бояться отца. Но боялся. От одного упоминания о Всеволоде Гречкине его бросало в жар, липкий ужас сковывал тело, пока мозг вопил только: «не надо! не надо!»

— Тебя даже не ударили, тряпка, соберись, — шипел на себя Кирилл, стоя под горячим душем. Вода обжигала кожу, но только так у него получалось мыслить. Только так кашица в голове уходила, оставляя после себя пустоту. Звенящую, неприятную пустоту. Но всё же это было лучше, чем копошащееся в черепной коробке беспокойство, — могло быть хуже, могло быть…

Он выбрался из душевой, когда стоять под опаляющими струями более он не мог. Разум отказывался проясняться. Абсолютное ничего в голове. Ни-че-го. Кирилл завалился на диван, прикрывая глаза. Он ощущал себя ничтожеством. Беспомощным и немощным созданием. Тело слабо подчинялось командам, а в районе поясницы тянуло. До этого такое с ним было лишь однажды. В далеком-далеком детстве.

Тогда он перенервничал на каком-то мероприятии, разбил вычурную чашу. Владельцы заверили его, что всё нормально, отец поспешил пообещать им компенсацию. А дома он отругал Кирилла и на эмоциях стащил кожаный ремень. Металлическая пряжка хлёстко ударила мальчика по лицу, рассекая кожу на щеке. Отец отмахнулся от рыдающего Кирилла, на следующий же день он уехал в Москву. Глубокая царапина зажила, синяк тоже. Эти ранения позабылись. Но вот эмоциональная пустота и неспособность даже рукой нормально пошевелить запомнились.

И вот сейчас он снова ощущал это. Это дерьмовое состояние. Чёрт… Чёрт. Сколько это продлится? Когда это закончится? Как, блять, этого избежать? Столько вопросов, и ни одного ответа.

Кирилл пролежал на одном месте с закрытыми глазами до ночи. Он не спал, но и бодрствованием это назвать было нельзя. Существовал. Вот так. Он находился в пусть и затуманенном, но сознании.

А жаль, хотелось просто провалиться в сон. Забыться хотя бы на пару жалких часов.

Отец не появился. Кирилл не дождался его ни днем, ни вечером, ни ночью. К трём часа ночи — как показывали часы в гостиной — Гречкин поднялся в кровать. Тело слушалось уже чуть лучше, но двигалось всё ещё замедленно. Он проигнорировал смартфон, скинув его с постели, и упал на кровать, прямо на одеяло. Так и уснул, спустя час или два.

На следующий день отца тоже не было.

— Уехал, — зачем-то вслух сказал Кирилл. Он лениво пережёвывал мюсли, сидя в гостиной.

Телефон беспокойно жужжал весь день, уведомляя о приходящих сообщениях и пропущенных звонках. Все от Лёши. Надо было ответить, что-то написать. Позвонить. Но… «За тобой присмотрят». А вдруг звонки теперь тоже под запретом? Отец ведь может, может и их отследить! Это была уже какая-то паранойя, паника, охватившая его целиком и полностью.

Он крутил телефон в руках, отмечая, как приходят новые уведомления. После третьего или четвёртого звонка Гречкин почувствовал раздражение. После ещё двух оно переросло в злость. На отца, на себя, на Лёшу этого проклятого, что трезвонит. Зачем он звонит?! Кирилл не может ответить. Ему, блять, папочка запретил. Его, блять, покарают, если он ослушается в двадцать, сука, годиков гребанного отца!

Ещё звонок.

Агрессия захлестнула его. Скрипя зубами, Кирилл размахнулся и бросил телефон в стену. Стекло — вдребезги. Задняя панель покрылась паутинкой, местами стёкла высыпались и разлетелись по спальне. Гречкин поднялся и ушёл в гостевую комнату. Отоспится там, чтобы спросонья по стёклам не пройтись случайно. А завтра уж разберётся с телефоном. Или нет. Ещё не решил.

На следующий день Лёша пришёл лично. Всё началось с неожиданного стука в дверь. Кирилл никого не ждал. Он осторожно подошёл к большому окну по правую сторону дома и выглянул за занавеску. Он заметил длинные ноги, поношенные джинсы и копну тёмных волос. Лёша. Конечно, Лёша. Больше некому.

Кирилл стремительно отпрянул от окна и отошёл подальше от входа. Он забрался на диван, прячась за его спинкой. Очень по-взрослому.

Он не мог видеть сейчас Лёшу. Нет.

Он понимал, что нужно было всё объяснить, но собраться с силами, предстать перед Лёшей таким жалким послушным сынком он не мог. Его только перестало трясти от мысли о том разговоре с отцом. Он не готов сейчас к разборкам ещё и с Макаровым. Нет, пожалуйста.

Но стук не прекращался.

— Хэй, открывай! Это я, Лёша! Принёс журнал. «Мурзилка»! — паясничал он за дверью, когда надоело кричать просто своё имя и просьбы впустить. Но Кирилла его манера совсем не веселила. В груди копилось раздражение. Да когда же он уже уйдёт?!

Кирилл поднялся с места и широкими шагами добрался до бара. Момент был выбран неподходящий. Как раз в это же время Лёша решил заглянуть в окно, выходящее прямо на ту часть комнаты, где Гречкин когда-то разместил бар. Макаров активно забарабанил в окно. Кирилл схватил первую попавшуюся на глаза бутылку рома и рванул назад, прижимая бутыль к себе, будто она могла служить для него щитом, защищать его от бед. Он с ногами забрался на диван, вжался в обивку.

— Да что с тобой?! Какого хрена? — приглушённо донеслось с улицы.

Пальцы нервно принялись откупоривать бутылку. В дверь снова застучали, но куда громче.

— Кирилл! Открой! Я знаю, что ты там! Я тебя, мать твою, видел!

В ответ ноль реакции. Удары зачастили.

— Кирилл! Это несмешно, выйди и поговори со мной.

Крышка наконец поддалась. В нос ударил пряный запах напитка.

— Если хочешь расстаться, то выйди и сделай это нормально, а не игнорируй меня!

Кирилл припал к горлышку бутылки. Горло жгло, на глазах выступили слёзы. То ли из-за резких глотков, то ли из-за громких ударов по двери и разъярённому голосу по ту сторону.

— Трус! Ты просто, блять, трус, Кирилл Гречкин! Понял?! Трус!

В дверь постучали ещё несколько раз. Уже не так зло, не так громко. Это глупо, но Кириллу казалось, что эти удары выражали отчаяние.

Больше никто не кричал. Не стучал. Лёша ушёл.

— Трус, — повторил Кирилл тихо, сползая с дивана на пол и подтягивая бутылку ближе к себе, — выходи, подлый трус!

Он рассмеялся слегка истерично и обхватил губами горлышко. Ещё пару глотков… Ему нужно выпить.