Часть 74 (1/2)

Пригород Парижа казался райским местечком для всякого, кто хотел отдохнуть от суеты и городского шума. Где найти лучшее место для отдыха, нежели в живописном месте с тихими речушками, оливковыми и виноградными рощами? Именно в таких местах, определённо достойных кисти талантливого художника, и расположилось обширное поместье семейства д'Алансон, которое стояло на этом самом месте на протяжении нескольких веков, однако несколько раз перестраиваясь, что последний раз происходило где-то в двадцатых годах этого века. С тех пор внешний фасад поместья ничуть не менялся, посему оно привлекало всякого любителя окунуться в атмосферу старых времён, в особенности поражали витражи старого крыла, неизменные примерно с начала восемнадцатого века, когда это величественное сооружение и было построено, в ярких витражах угадывалось изображение женщины, согласно семейной легенде то была любимая супруга первого владельца имения. Сад напоминал огромный лабиринт, где каждый уголок чем-то, да отличался от другого своей цветовой гаммой, каждая клумба выглядела отдельным произведением искусства, а из дальнего крыла, где находились спальни, открывался чудесный вид на рукотворный ручей с чистейшей водой, что перетекала за счёт специального механизма из дальней реки, тянущейся вдоль хребта живописной долины, что так же отлично открывалась с верхних этажей, так и с обширной террасы из белого камня, где нынешняя хозяйка любила сидеть в плетёных креслах с прохладительными напитками в летнюю жару, листая модные журналы или рисуя эскизы нарядов в толстом альбоме,— обычно особое вдохновение её накрывало после вылазок во всемирную столицу моды. За домом были разного рода хозяйственные постройки, питомник для собак, и даже конюшня,– Жак д'Алансон страстно обожал верховую езду, а в ранней молодости даже неоднократно участвовал в разного рода скачках, получая награды, и по сей день украшающие каминную полку его рабочего кабинета.

Только вот охотой, тоже одним из любимых занятий юности, мужчина много лет не промышлял, не только из соображений защиты природы, но и поскольку искренне полагал, что в своё время потерял свою первую супругу именно из-за этого занятия: это произошло, когда молодые супруги приехали в гости к родителям Жака. Луиза тоже увлеклась охотой, во многом из-за того, что хотела разделить любое увлечение возлюбленного, так и потому что с трудом воспринимала разного рода церемонии и условности, столь любимые престарелыми родителями своего мужа. Вдвоём они великолепно проводили время, казалось, эти сказочные мгновения навсегда останутся в памяти обоих, однако получилось так, что эти дни стали последним, что были отведены Луизе. Уже накануне запланированного отъезда, на очередной охоте, в юную женщину попала шальная пуля, тем самым прервав её жизнь. Безутешный Жак пришёл в ужас до той степени, что даже дара речи лишился на долгие недели, не в силах выбросить из головы даже на мгновение, как возлюбленная истекла кровью у него на руках. И он винил родителей: за их упрямство и непреклонность, за их жеманные манеры и высокомерные взгляды на милую Луизу. Будь они хоть чуточку с ней милее, быть может она не стремилась бы так вырваться из дома, лишь бы не чувствовать этого постоянного давления, изрядно влияющего на её психическое состояние!

Мсье и мадам д'Алансон стали родителями долгожданного мальчика в довольно преклонном возрасте, когда обоим было уже ближе к пятидесяти, и окружили его всеми благами и заботой, обучали до того дотошно, что юный Жак с превеликим облегчением отнёсся к ”ссылке” в школу пансионат, где при всех правилах оказалось куда больше свободы, нежели в родном доме. Они, безусловно, хотели лишь лучшего для позднего отпрыска, но так же не хотели повторения старой истории: их первенец – дочь – отказалась от выгодного союза и вступила в неравный брак, переехав за тридевять земель, не желая иметь ничего общего ни с дотошными родственниками аристократами, ни с семейными богатствами. Потому, когда их сынок вернулся из Англии с невестой – дочкой бакалейщика откуда-то из-под Корнуолла, они были в глубоком шоке, хотя вынуждены были смириться, поскольку сын хотя бы не отказывался от наследия семьи. После долгих споров свадьба была сыграна, но Луиза так и не стала по-настоящему членом семьи для родителей Жака, не только из-за своего происхождения, но и из-за того, что не спешила радовать семейство внуками, коих мсье и мадам вовсе не прочь были понянчить к тому времени, ведь детей старшей дочери, уже выросших к тому времени, они сроду не видели и их словно бы и не существовало для них. А Жак с Луизой хотели путешествовать, смотреть мир, потом и вовсе грянула война, страна была окупирована в июне сорокового, и они одними из первых решили не быть в стороне. До чего страстными, полными чувства, были их короткие встречи, сколько планов строили на грядущее, прежде чем оба возвращались к своим гражданским обязанностям,— он служил лётчиком, она же — медсестрой в горячих точках. И до чего несправедливо, что даже война и расстояние не сумели их разлучить, а дурацкий шальной выстрел в мирное время — сумел!

Временами мужчина не мог поверить, казалось, всё это происходило не с ним, столько воды с тех пор утекло. Как он юн был тогда! Молодой Жак не был хозяином имения, а заниматься намеревался инженерным делом, как его отец и дед до него, хотя чисто забавы ради рисовал разного рода эскизы украшений (этим он увлёкся в очень ранней юности), портреты и пейзажи, что его побуждала делать Луиза, которая прежде всех верила в его талант, всегда полная энтузиазма, вдохновения. Ах, милая, нежная, талантливая, смешливая Луиза, чей образ сопровождал его в самые трудные мгновения и долгие годы был источником его вдохновения! Именно она вещала, что он должен идти за мечтой, пусть даже мечта кажется до того недосягаемой, что сложно вообразить её реальной! Ещё в годы его учёбы в Кембридже, куда Жак таки вернулся после окончания войны, продолжая учёбу, преподаватели сетовали, что в нём погибает великий живописец. Помнится, он даже выставлял свои первые работы на улочках старого города. Они с Луизой тогда жили в Париже, в крохотной квартирке с облупившейся штукатуркой на стенах, с украшенными давней лепниной потолками, не думая ни о титулах, ни о больших деньгах, и были этим более чем довольны. Даже после гибели Луизы он помнил её слова, что нужно следовать мечте, и воплощению своей мечты он и посвятил свою жизнь, проснувшись одним серым утром с пониманием, что иначе элементарно сойдёт с ума. Живописцем он так и не стал, зато вложил часть денег, полученных в наследство к тому времени, в обучение ювелирному делу, на свой страх и риск запустил собственный бизнес, и даже сам удивился, когда после первой же выставки его имя прогремело на всю Францию, с того мгновения кардинально меняя его жизнь. Именно Луизе Жак посвятил свою первую коллекцию ювелирных украшений, как и все последующие, пока однажды, долгие годы спустя, не встретил Маизу, девушку совсем юную, казалось бы, совсем для него не подходящую, и тем не менее к ней он почувствовал нечто схожее на столь давно забытые чувства, чего не находил во множестве случайных женщин, встречавшихся ему по жизни после Луизы. По началу его привлекло внешнее сходство с покойной женой, однако очень скоро он понял, что Маиза совершенно другая, и тем не менее это не повлияло на его чувства, скорее наоборот. Мог ли он знать, что захочет вновь жениться, а тем более – станет отцом, на что давно перестал надеяться? И тем не менее это произошло, а свою молодую жену мужчина искренне обожал, хотя всё было совсем иначе, нежели было в своё время с Луизой. Но как с двумя разными людьми может быть одинаково? Время не возвращается вспять.

В огромном холле поместья, сверкающем светом от множества ярких ламп, отражающихся в мраморных полах и начищенных до блеска поверхностях старинной мебели, нынче было людно, поскольку хозяева прощались с гостями, одетыми в лучшие смокинги и изысканные коктейльные платья, которые приходили на званый ужин, приуроченный ко дню рождения Жака д'Алансона. Наиболее заметной среди множества в высшей степени симпатичных дам, безусловно, являлась этим вечером молодая супруга представительного ювелира, чей тонкий стан мягко облегал тонкий материал одеяния глубокого изумрудного оттенка. С убранными назад завитыми волосами и изысканными украшениями на шее и в ушах, Маиза выглядела на каждый дюйм аристократкой, чем несомненно искренне наслаждалась, принимая комплименты от визитёров, впрочем, за последние годы подобные мероприятия стали обычным делом, ничуть не удивляя девушку. И тем не менее она всегда любила бывать в центре внимания!

А её муж отлично знал об этой страсти молодой супруги и ничуть не возражал, даже когда вокруг его жены вились молодые поклонники, посвящая ей стихи и приглашая танцевать, ни разу она не увидела от него недовольства, наоборот, Жак гордился этой её способностью очаровывать, манерами и изысканностью девушки, ставшей его женой и матерью его двоих детей. Он баловал её, точно дитя, окружая роскошью и заботой, и ничуть не оскорбился, когда в их медовый месяц застал её в спальне с фотографией некого молодого человека. После этого он узнал из первых уст историю трагической гибели прежнего возлюбленного Маизы, а ещё о том, что у него, оказывается, был брат-близнец, которого, в слепой надежде вернуть потерянного любимого, она жаждала во что бы то ни стало заполучить для себя, даже вопреки тому, что у парня уже была любимая девушка, вскоре ставшая его женой. Девушка со стыдом рассказывала, как пыталась саботировать работу соперницы в надежде, что проблемы повлияют и на семейную жизнь, как попадалась снова и снова на глаза парню, вопреки тому, что тот начал её избегать к тому времени, и как увидела Лукаса на пляже вместе с беременной женой, приходя наконец к болезненному осознанию, что он — не Диогу, как бы ей не хотелось найти в нём черты последнего. Несмотря на то, что стыдилась своего поведения, тем не менее нельзя было отрицать, что гордость Маизы таки была задета отказом парня, не считая избранницу Лукаса ровней себе; Жак однако лишь мягко рассмеялся, замечая мельком поджатые губы супруги, прежде чем она вернула себе прежнее выражение лица, ничуть не осуждая. Не осуждал он Маизу и за её поведение в той истории, и за то, что в ней остались некие чувства к погибшему Диогу, наоборот сочувствуя тому, что ей пришлось пережить подобное потрясение, добавив, что понимает её боль и, вероятно, попадись ему на глаза в своё время сестра-близнец Луизы, тоже не удержался бы от соблазна. Жак был человеком зрелым и мудрым, повидал в жизни слишком многое, дабы всерьёз осуждать чьи-то поступки, а ещё понимал, что чувства и эмоции не всегда подвластны разуму, прежде всего он жаждал быть для жены другом, а потом уж любовником и супругом. С годами он приобрёл незаменимое умение читать эмоции людей, потому Жак знал, что у Маизы есть чувства к нему, но и прежние свои чувства она не может просто выбросить на ветер по желанию, ведь любовь, если она есть в сердце, никуда не девается и сама по себе неподвластна внешним обстоятельствам. Наверное, именно это умение Жака понимать окончательно расположило к нему Маизу, потому, вопреки приличной разнице в возрасте, их брак оказался, как показали последние годы, в высшей степени успешным. Мужчина, пусть уже давно не молодой, вовсе не выглядел на свой возраст, придерживаясь здорового образа жизни, и в высшей степени обаятельный француз умел ухаживать за женщинами. Молодая элегантная Маиза, тонкая, точно тростника, в своём изумрудном одеянии, и высокий широкоплечий Жак с почётной сединой в идеально уложенных волосах, облачённый в тёмный с иголочки костюм, чья ладонь уверенно покоилась на талии его жены, выглядели со стороны на удивление гармоничной парой, чего не могли не заметить окружающие. Пожалуй, им подходила фраза «любви все возрасты покорны».

— Ах, до чего чудный был вечер!— радостно заметила Маиза, когда последние гости наконец покинули их дом, обменявшись с хозяевами вечера благодарностями. Девушка чувствовала себя, точно рыба в воде, после таких мероприятий.

— Действительно, дорогая,— теплота звучала в голосе ювелира, когда он мягко поцеловал супругу, обнимая её за плечи,— ты была этим вечером просто великолепна.

— Но это был твой вечер, я вовсе не планировала перетягивать внимание на себя,– оправдалась она.– У меня иногда возникает ощущение, будто ты нарочно делаешь это...

— Нарочно даю понять людям, как сильно мне повезло?— вопрошал Жак. На самом деле он был человеком очень учтивым и скромным, вопреки всей своей публичной жизни и умению подать себя, не любил бывать в центре внимания. После подобных вечеров ему неизменно требовалось немного тишины и уединения в своём кабинете со свежей газетой и стаканом старого доброго виски с содовой, а вот своей женой он восхищался и не скрывал этого.

Она лишь мягко рассмеялась, получая удовольствие от явной гордости и обожания в голосе супруга. Получила бы она подобное от кого-то из ровесников? Быть может, она бы и получила любовь, но зрелый мужчина, знающий чего хочет от жизни, мудро не позволяющий посторонним эмоциям влиять на свои поступки, в то же время принимающий окружающих со всеми недостатками, стараясь видеть достоинства, не мог не привлекать. Размышления мадам д'Алансон нарушили огромные старинные часы, пробившие второй час ночи. Пожалуй, стоило бы отдохнуть после полного эмоций и впечатлений дня, не говоря уже о нескольких днях суматохи, пока готовился этот приём.

— Ты составишь мне компанию?– поинтересовалась она. Хотя супруг очень часто оставался в её спальне, у него была собственная, довольно спартанская по обстановке в сравнении с остальным домом, тем не менее удобная конкретно для него.

— Обязательно,– кивнул он, оставляя лёгкий поцелуй на губах жены,– только прочту некоторые письма в своём кабинете.

– Конечно,— Маиза наблюдала, как супруг поднимается по широкой лестнице, тоже следуя его примеру, только вот направилась в другое крыло дома, где располагались спальни.

Девушка миновала тихое крыло дома, освещаемое десятками мягких навесных ламп, по пути мельком заглянув в детские комнаты, прежде чем распахнуть двойную дверь собственной спальни. Комната в бело-голубых тонах, с обшитыми светлыми панелями стенами, огромной кроватью, мягкими пушистыми коврами и занавесками из набивного ситца на огромных окнах, откуда открывался чудесный вид на пруд и долину, выглядела очень уютно и радовала глаз хозяйки. Скинув туфли около двери, шатенка одно за другим сняла украшения, присев перед туалетным столиком с тройным зеркалом. Маиза распустила волосы из причёски и расстегнула платье, только после этого направляясь в гардеробную, где и повесила платье на плечики среди множества других, замечая, что несколько коробок лежали не на своих местах, прямо на полу около ящиков, придя к выводу, что её трёхлетний сын — маленький всеобщий любимчик – очередной раз шарил в её гардеробной. Что взять с ребёнка? А вот няню она неоднократно предупреждала, что именно ответственностью женщины будет, если маленький Андрэ по незнанию что-то испортит или сломает! Неужели придётся искать новую няню? Пожалуй, об этом она подумает позже, а пока Маиза просто собрала вещи обратно в коробки, наткнувшись на полный старых фотографий конверт. Она несколько секунд колебалась, а потом таки пролистала снимки, где были запечатлены двое юных возлюбленных, блаженно не подозревающие, что готовит судьба в скором времени для одного из них. Выражение её лица менялось со скоростью света, прежде чем она усилием воли смахнула пелену наваждения и вновь сложила их в конверт, вернув на дно коробки, полной разных перчаток. Прошлое остаётся в прошлом, и никогда время не повернётся вспять,— вот истина жизни, с которой нужно было давно смириться. Она любит своего мужа, так от чего же старые воспоминания до сих пор пробуждают столь сильную тоску в душе? Нет, не нужно было смотреть эти фотографии!

Маиза босиком прошла в ванную комнату с чёрно-белой плиткой на полу, открывая старинные краны огромной ванны. Струя горячей воды ударила по мрамору, быстро наполняя посудину водой, пока девушка добавила отдушки из стеклянных баночек на полке перед зеркалом, прежде чем погрузиться в воду, чувствуя, как всё тело приятно расслабляется в это мгновение. Пожалуй, она давно не выезжала из дома, раз ей от нечего делать опять хотелось думать о прошлом. Может махнуть в Милан? Или уговорить Жака на семейное путешествие, куда можно взять и детей вместе с няней? Она решила завтра же обсудить этот вопрос с мужем!

***</p>

Глубокой ночью Латифа в немом крике села в постели, схватившись за горло и пытаясь дышать глубоко, успокаивая бешеный ритм сердца. Она не помнила всех подробностей недавнего сна, однако от страха от увиденного у неё даже перехватило дыхание, было такое ощущение, что вокруг горла обвилась змея. Последние дни она почти каждую ночь просыпалась от кошмаров, предполагая, что так на ней сказывается общее напряжение из-за конфликта мужа с соседкой и семьёй его собственной сестры, охватившего своей интенсивностью весь Сан-Криштован, необходимости постоянно контролировать себя, опасаясь показать какие-то посторонние эмоции в присутствии родственников. Сказывалась на настроении марокканки и вынужденная изоляция от Жади, с которой она никак не могла увидеться, пока Саид и Рамиля в Рио, а ещё — приближение злополучного ужина. До чего противоречивые эмоции охватили душу красавицы, стоило подумать о необходимости находиться в одной комнате одновременно с Зейном и Мохаммедом. Вдруг она не выдержит и как-то выдаст свои чувства? Страшно представить, какими будут последствия открытия её тайных чувств к Зейну!

Не приходилось сомневаться, что Мохаммед немедленно даст ей развод, стоит ему только заподозрить о чувствах его ”козочки” к мужчине, которого он сам считал отступником, предавшим традиции предков, по крайней мере именно так Мохаммед рассказывал жене про друга своего брата,– знал бы он, что ей и рассказывать ничего не нужно, потому что с этим человеком она знакома уже несколько лет! А развод значил не только расставание с мужем, но и разлуку с сыном – она может больше никогда в жизни не увидеть лица Амина, разве что сын, уже достигнув совершеннолетия, если сам того пожелает, мог однажды навестить свою мать, до чего пройдут долгие годы, за которые родня Рашидов настроит мальчика против неё до той степени, что повезёт, если он просто никогда в жизни не захочет видеться с матерью, забыв женщину, которая дала ему жизнь, а не возненавидит её и всех остальных женщин заодно. Если в своём браке, как ни стыдилась этого факта, Латифа давно не была счастлива, жизнь с Мохаммедом превратилась для неё в непосильное бремя, которое она вынуждена была нести на своих плечах, то потерять сына она очень боялась, именно ради Амина молчала и сносила своё несчастье с улыбкой. Не говоря уже о позоре, что упадёт на голову её родни в случае развода! Как она посмотрит в глаза дяде Али после такого? Всякий раз, стоило только вообразить, что она однажды посмеет попытать счастья с любимым человеком, на смену мечтам неизменно приходило разочарованное лицо родного дяди, который проклинал её за все беды их рода, что всегда действовало отрезвляюще, заставляя принять нынешнюю серую жизнь как данность. И она не верила, что сможет забрать сына себе! Сколько Зейн не обещал решить вопрос по поводу опеки над её сыном, сколько Жади не говорила, что по местным законам дети после развода остаются с матерью, она не могла поверить, что вправду существует такой суд, который отнимет ребёнка у мужчины и отдаст женщине. Как такое может быть? Традиционное воспитание не давало ей понять обычаи этой страны, откуда она уехала совсем маленькой, после чего всю сознательную жизнь прожила в Фесе, пока муж не привёз её в Бразилию. Может потому ей столь непросто иногда понять Жади? Однажды кузина даже заявила, что раз уж Латифа не может быть с Зейном, хотя сама Жади считала глупостью отказываться от любимого человека из-за вековых предрассудков, её сестре всё равно не нужно жить с Мохаммедом только ради ребёнка! Латифа, как заявляла Жади, может развестись с мужем и отобрать сына по бразильским законам, ещё и вытребовать с отца своего ребёнка алименты на содержание Амина! Такие рассказы Латифа воспринимала, наверное, сродни тому, как бразильцы реагируют на многие традиции мусульман, не веря и считая обычными байками. Предприимчивая сеньора Феррас даже с адвокатом (каким-то знакомым Лукаса) посоветовалась, настойчиво пытаясь всучить визитку последнего упирающейся Латифе. Казалось бы, уже ничто в Жади не способно её удивить (образ жизни сестры во многих аспектах казался Латифе очень странным), но в тот раз девушка действительно была поражена предположением кузины, якобы она может просто развестись и опозорить целую семью и отца своего сына, и всё, чтобы жить одной. Даже если она посмеет развестись, чтобы выйти замуж за человека, отступившего от традиций, подобное решение вызовет ужас любого человека, выросшего в консервативном обществе, дорога в Марокко ей будет заказана, но поступить, как предлагала Жади, и вовсе сродни безумию. Как она может жить одна, без дома и семьи, да ещё с сыном, а главное – где и на какие деньги? Дядя Али, сколь бы не болело его сердце от этого непростого решения, вынужден будет прекратить с ней общение и изолировать от семьи, чтобы защитить род Эль Адиб от нависшей над ним тени позора. Она же не может впрямь поселиться в доме Жади и рассчитывать, что кузина или её муж станут обеспечивать их с Амином! Даже если Лукас по началу будет молчать из уважения к Жади, в душе так или иначе будет недоволен, если придётся содержать чужую женщину, пусть и родственницу жены. Разве может быть иначе? Кому нужен лишний балласт? А она, даже если захочет (в чём Латифа не так уж была уверена, поскольку выросла с убеждением, что женщине незачем работать), не сможет найти достойную работу, ведь она ничего не умеет, у неё нет за плечами ничего, кроме уже позабытого за эти годы школьного образования! Нет, даже думать нечего о таком! Женщина не может жить одна, без семьи! Жади может много говорить, но сама-то таки вышла замуж, пусть и за иноверца, но её сестре – Альхамдулиллах<span class="footnote" id="fn_29717845_0"></span> – не приходится переживать о поисках куска хлеба и в одиночку воспитывать детей. Так как сестра может всерьёз предлагать ей подобную жизнь?

Не приходилось сомневаться: именно из-за страха расстаться с сыном, если она что-то сделает не так, ей снятся эти кошмары. В этом убеждала себя Латифа, пока над ней упрямо нависало предчувствие чего-то нехорошего, будто их дом накрыла тёмная тень и сумерки сгущаются больше и больше, сколько ни жди рассвета, словно и забывшего о вечной, сколько стоит мир, смене дня и ночи. У неё на груди словно сидело что-то тяжёлое, мешая дышать, и с каждым днём становилось всё тяжелее. Такого с ней ещё не было: ни когда сбежала Жади, ни когда у Лары Назиры начался роман с бразильцем Миру, ни когда она признала, что любит Зейна, но никогда не сможет быть с ним, ни даже несколько лет назад, когда Мохаммед сгоряча произнёс слова развода и она боялась, что муж может не принять её обратно, тем самым отобрав у неё сына, которого она носила тогда под сердцем. Тогда Латифа волновалась, была в отчаянии, но как-то не так, а что происходит с ней сейчас,– это чувство девушка никак не могла сравнить с тем, что приходилось переживать ранее. Но тревога продолжала тёмной тенью опускаться на её глаза вместе с каким-то ощущением безысходности, от которого никак не удавалось отмахнуться, а ещё она то и дело ловила себя на желании плакать. Обычно она просто занималась вполне рутинными делами, вела беседы с женой Саида или играла с сыном, а потом какая-то мелочь, чаще всего проходившая мимо её внимания, что ещё больше смущало и пугало девушку, вдруг приводила в смятение, от чего на глазах сами собой выступали слёзы.

Именно сейчас, в ночной темноте, привалившись к окну и наблюдая, как ветер колышет ветки пальмы, растущей около бара доны Журы, Латифа вдруг поняла, что нынешняя тревога не имеет совсем никакого отношения к Зейну или Мохаммеду. Она не знала, почему так уверена, но просто знала, прислушавшись к себе, что это совсем другое. Может дело в Жади? На свой страх и риск она пару раз решилась позвонить в дом сестры, но как назло каждый раз отвечала служанка, утверждающая, что хозяев нет дома и она понятия не имеет, когда те вернутся. Последняя фраза, вскользь брошенная служанкой, смутила Латифу. Да что происходит в семье сестры? Неужели Жади и Лукас настолько редко бывают дома? А как же их дети? Неужели бедняжки проводят целый день в обществе чужих людей в ожидании вечно занятых родителей, или их отвозят в дом отца Лукаса? Там вечно положительная дона Иветти, с которой Латифа несколько раз встречалась, маленькая сестра Лукаса, а ещё некая Далва – бывшая няня мужа Жади, живущая в доме Феррас почти что на правах родственницы, которая, опять же, по словам самой сестры, так и не приняла Жади, зато детей просто обожает. Наверное, Мел и Пьетро там хорошо, их любят, о них заботятся в доме их родного деда, но это всё равно не то же самое, что родная мать! Латифа не могла понять, как у сестры хватает духа уходить утром на работу со спокойной душой, оставляя двоих маленьких детей на попечении других людей, даже если это близкие родственники или доверенная няня. Она научилась не поднимать эту тему с Жади, потому что кузина всегда обижалась после подобных заявлений, но подобная жизнь точно не для неё, как решила для себя Латифа: она переживала даже когда приходилось ненадолго оставлять Амина в магазине Мохаммеда, пока она сама уходила закупать продукты и другие мелочи для хозяйства, не говоря уже о том, чтобы проводить половину недели вдали от сына! И всё же, вовсе не сестра была причиной её страха! Нет, здесь что-то другое! Но это точно связано с Амином...

Осознание очень напугало племянницу сида Али, так что она запахнула поясок длинного ночного халата и накинула на волосы лёгкий палантин (на случай, если вдруг столкнётся в коридоре с Саидом, хотя в такой час это было маловероятно; Саид позволял Рамиле ходить по дому брата без платка и даже выходить на балкон, однако Мохаммед дал понять Латифе, что их принятое в семье брата никоим образом не касается: Саид мог позволять или не позволять чего-то жене на своё усмотрение, а он – совсем другое дело, Мохаммеду неприятно, если другой мужчина, пусть даже его родной брат, от которого он ничего плохого не ждёт, будет видеть Латифу с непокрытой головой. Не говоря уже о том, чтобы стоять на балконе и всему району бесстыдно демонстрировать свои прелести, как какая-то одалиска! Хотя его жена даже не пыталась спорить, Мохаммед не уставал повторять: вот к чему привело, что его родная Назира выходила в сад их прежнего дома с распущенными волосами и без платка,– она спуталась с бразильским тренером, смешав кровь Рашидов с кариоки, когда родила своему так называемому мужу дочь! Парень забывал даже о том, что его собственная мать тоже была из Бразилии, а Латифа и не пыталась напоминать!) и тихо выскользнула из спальни, направляясь в детскую, где спал и видел десятый сон её маленький сын. Девушка тихо присела около кроватки сына, погладила тёмные волосы ребёнка, наблюдая, как он дышит, что немного успокоило её тревожное сердце. Она не вынесет, если с Амином что-то случится! Неужели Аллах вот так, через сны, посылает ей предчувствия, что её ребёнку грозит опасность? Но откуда ждать этой самой опасности? Как защитить Амина? Напрягая память, Латифа сумела вспомнить подробности недавнего сна: она шла вместе с сыном по дороге, а потом вдруг земля перед ними раскололась, что ей едва удалось удержаться на месте, но Амин упал прямо в пропасть, его маленькая ладонь выскользнула из её руки, как она не пыталась его удержать, а потом, точно из вулкана, из пропасти начали извергаться целые фонтаны вязкой чернильной жидкости, заполняя всю улицу, что в итоге она почти с головой в ней утонула, прежде чем проснулась в ужасе в своей постели, понимая, что это был всего лишь сон. А может не стоило предавать столько значения обычным снам? В конце-концов, дядя Али всегда, сколько Латифа его помнила, не уставал повторять, что верующий человек никогда не верит в разного рода предрассудки, а сны мудрый родственник относил именно к таковым, считая, что спасения от любых тревог мусульманину, да и любому верующему, если уж на то пошло, стоит искать в искренней молитве. И Латифа, опустившись на колени на полу, вознесла все знакомые ей молитвы, умоляя Всевышнего лишь об одном:

– Аллах, умоляю Тебя, сохрани моего сына от бед и печали! Защити моего Амина!

***</p>