Глава 4. (1/2)

— Лань Сичэнь, что за бред? Какое ещё уединение? — с этими словами Цзян Ваньинь распахнул двери ханьши, и сидящий за столом Первый Нефрит вздрогнул, с изумлением уставившись на вошедшего.

Вернее сказать — не вошедшего, а ворвавшегося, подобно фиолетовому вихрю, вмиг расколовшему тишину. Глава Цзян так злился, что совершенно не заботился о правилах приличия. Прибыв в Облачные Глубины незадолго до отбоя, он потребовал проводить его к главе, несмотря на поздний час, а оказавшись у искомых покоев, так мрачно взглянул на двоих сопровождающих, что те поспешно убрались прочь. Увидев же Лань Сичэня, он ужаснулся тому, как тот осунулся и словно бы потускнел. В комнате не наблюдалось ни книг, ни приборов для рисования, ни чая, ни даже благовоний — только безликая пустота. Цзян Чэн закрыл за собой двери и шагнул ближе, на что хозяин не отреагировал, продолжая сидеть и смотреть на него. Наконец прозвучал тихий голос:

— Приветствую главу ордена Цзян. Что Вам угодно?

Цзян Чэн без приглашения присел напротив.

— Мне угодно получить объяснения. До меня дошли слухи, что после недавних событий Вы решили уйти в затвор. Но Вы… ты прежде не казался человеком, способным фактически забросить все дела и удалиться от мира.

— Жизнь порой совершает нежданные повороты, — вздохнул Лань Сичэнь. — Сейчас я не вижу иного способа хоть немного примириться с собой и искупить вину. Я… я размышлял о самоубийстве, но не могу так жестоко поступить со своими близкими. Также я думал о том, чтобы покинуть орден и жить сам по себе, но боюсь, в столь полном одиночестве я… могу совершить непоправимое. Поэтому я остаюсь здесь, но вести прежнюю жизнь не могу. Во всяком случае, пока.

— Какое… нахрен… самоубийство? — глава Цзян так сжал пальцами край столешницы, что та затрещала. — С ума сошёл?

— Вы сами знаете, что бывают вещи, с которыми слишком тяжело смириться, — Лань Сичэнь упорно сохранял дистанцию и отстранённость. — И среди всех бед наиболее невыносимы те, причиной которых стал ты сам. Даже если вина косвенна.

— Прекрасно знаю! — прошипел Цзян Чэн. — Но почему… Ты же всегда поддерживал других, и сам всегда оставался сильным, почему сейчас сломался? Неужели… ты так сильно его любил?!

— Кого? — в ореховых глазах мелькнуло недоумение.

— Этого… Цзинь Гуанъяо!

Лань Сичэнь холодно ответил:

— Если речь о романтических чувствах, то глава Цзян ошибается. Я относился к А-Яо как к настоящему брату, хотел позаботиться о нём. А в итоге…

— Так… между вами ничего не было? — Цзян Чэн не мог не верить его словам, но озарившая всё внутри нежданная радость лишала способности трезво мыслить и действовать.

— Разумеется.

— А Не Минцзюэ? Вы с ним… Скажи честно, после того, как мы разошлись, ты спал с ним? — он смутно осознавал, что несёт чушь и переходит все границы, но в душе поднялась такая буря, что остановиться было невозможно.

Лицо главы Лань потемнело от гнева, а голос сорвался едва ли не на крик:

— Нет! У меня ни с кем ничего не было, потому что я всегда любил тебя! Ты доволен, Ваньинь? Тебе достаточно объяснений?

Потеряв дар речи, Цзян Чэн застыл, неотрывно глядя на собеседника. Такого он никак не ожидал. Он не раз хотел поговорить, а в храме с большим трудом сдержался, чтобы не подойти, и остановило его лишь очевидное безразличие Лань Сичэня. Тот все эти годы вёл себя так, будто они чужие друг другу люди, направив своё внимание на других, а с новым главой ордена Цзинь и вовсе носился как с драгоценностью. Но, если задуматься… Разве не Цзян Ваньинь первым так решил, разве не сказал ему жить своей жизнью? Разве не поступал соответствующе, последние тринадцать лет не проявляя внешне никакого интереса? Будто бы подсознательно ожидал, что другой сделает шаг навстречу, сломает стену, покажет, что нуждается в нём. Но разве он сам когда-нибудь выражал нормально свои чувства? Как ни посмотри, он умел только отталкивать.

С этим надо было что-то делать. Он уже понял, что совершил огромную ошибку, и что если сейчас промолчит и не попробует исправить её, то никогда не простит себя. Хотя открываться было чудовищно трудно, но он впервые за много лет искренне испытал такое желание. Губы его шевельнулись, и с них сорвалось тихое:

— Я тоже всегда тебя любил. И… до сих пор люблю.

— Я почти забыл тебя, — проговорил Лань Сичэнь, опустив взгляд. — Ты сам сказал, так будет лучше.

— «Почти» — не значит «совсем», — Цзян Чэн на миг зажмурился.

— Верно. Не значит, — донеслось до него, а лежащую на столе ладонь накрыли чужие прохладные пальцы.

Цзянь Ваньинь замер, не решаясь пошевелиться и даже вздохнуть. Неужели ещё не всё потеряно? Неужели спустя столько лет его вновь готовы принять?

— Тогда я думал, что поступаю правильно, — прошептал он, не открывая глаз. — Потом мне не раз казалось обратное, но я был уверен, что тебе хорошо без меня, что у тебя кто-то есть. Тем более кто-то такой милый и обаятельный, в отличие от меня. Не хотелось портить тебе жизнь. Я просто идиот.

— Я часто сожалел, что не удержал тебя. Но считал, что если бы я был действительно нужен, ты бы не ушёл, а раз так — зачем навязываться? Ты всегда был гордым и непримиримым, мне не хотелось вызвать твой гнев и стать вовсе врагами, — Первый Нефрит продолжал поглаживать его руку.

— Ты мне нужен, — распахнув глаза, Цзян Чэн поймал его пальцы. — И я больше не стыжусь этого и не считаю слабостью. Пожалуйста… прости меня.

— Не извиняйся, Ваньинь, мы всего лишь люди, мы не можем быть идеальными, мы зависимы от момента, обстоятельств, эмоций. Ты всё-таки пришёл ко мне, и это главное, — Лань Сичэнь впервые едва заметно улыбнулся, всё лицо его озарилось такой нежностью, что у Цзян Чэна сердце разболелось.

— Я больше не покину тебя, — пообещал он, чувствуя, как в уголках глаз предательски щиплет.

— Как и я — тебя, — Первый Нефрит сильнее сжал его ладонь. — Знаешь, там, в храме… когда вы с Вэй Усянем разговаривали, мне было просто невыносимо наблюдать, как ты страдаешь. Тогда я не смог даже подойти к тебе. Но может быть, ты всё же позволишь помочь?

Цзян Ваньинь вздохнул.