lungs (1) (1/2)
***</p>
Звон тарелок неимоверно раздражал Питера Паркера иногда, когда его состояние так или иначе доходило до своего «пика», до предела и какой-то особой черты, заходя за которую Питер совершенно четко ассоциировал себя с бурлящим старым постсоветским чайником, не выдерживающего собственного же кипятка.
Питер ощущал, как горят его легкие уже четвертый день и его пугала мысль, что что-то не так.
Для начала, наверное, нужно уточнить, что Питер был болен. Болен липко и громко, с его болезней не то что «долго не живут», его болезнь встречается всего у одного человека на десять тысяч обычных суетливых людей. С ней не просто «не живут», она лишь недавно перестала считаться исключительно детской, каковой считалась лишь потому, что люди не могли перейти порог подросткового периода и потухали, как свечи на ветру. Даже сейчас, в современном мире с новыми методиками и лекарствами, похожих на него взрослых больных не так много, как он хотел бы ожидать — не больше сотни на всю страну из четырех тысяч больных. Быть взрослым больным, одним из сотни — пугающе одиноко.
Питер считал себя везунчиком, потому что функция его легких была достаточно большой и пищеварение приближалось к норме, хотя он перешел порог в девятнадцать лет, в то время как средняя продолжительность жизни с «этим» от силы доходит до заветных двадцати.
Питер считал себя везучим и оттого был легкомысленным касательно собственного же везения. Пронесет.
Пока не стало плохо — можно не думать о том, будет ли плохо в будущем. Можно позволить себе пару сотен расслабленных дней, а что будет потом — вопрос, который его не касался, ведь это можно решить тоже когда-то, когда не сейчас. Потом.
Но потом — понятие рисковое.
Стоят ли расслабленные дни, в которые он позволял себе легкомысленно пропускать многочисленные этапы лечения того, как он себя ощущает?
Стоит ли его лень и несерьезность к собственному здоровью того, чтобы он стыдился громко вдыхать при ком-то из-за хрипа в легких или боялся смеяться, просто потому что потом бы неминуемо закашляться было легче легкого?
Наверное, ему стоило подумать об этом чуть раньше.
Цена его легкомысленности вернулась к нему самому же бумерангом, напоминая о себе, крича ему в лицо: у всего есть и будут свои последствия, Питер Паркер.
Его болезнь, полностью оплетающая все его сферы жизни, заключалась в вязкости секретов организма, если точнее, то его легкие были постоянно подвержены заполнению вязкой жидкостью вперемешку с постоянно размножающимися микробами, гниющими, срастающимися со стенками легких. Гной и бактерии бурлили внутри него, заставляя быть аккуратнее с собственными вдохами и выдохами. Его болезнь была связана с тем, что поджелудочная служила ролью такой же важной, какую роль играет старый бесполезный пуфик в новом современном доме. Ему было прописано множество лекарств, бесчисленное количество предостережений и диет, упражнений для постоянного и каждодневного выполнения, чтобы хоть как-то позволять выводить бесконечную «грязь» из своих легких.
Питер был везунчиком, который ничего не делал. Таблетки — забывал. Ингаляции — не делал. Антибиотики — пропускал. Уколы инсулина — пропускал по времени и решал не колоть. Упражнения? Кинезитерапия<span class="footnote" id="fn_30983281_0"></span>? Да ни в жизнь.
И, сейчас, сидя на своей кухне, в которой ему был знаком и узнаваем каждый уголок и каждая деталь, в пол уха слушая звон посуды, которую старательно вымывала Мэй, он ощущал бурлящее жжение в легких и горле и единственное, о чем Питер мыслил в этот момент — что он не может попросить помощи, даже если ему страшно, потому что прекрасно осознает, что то, что ему плохо сейчас — только его вина и ничья больше.
Питер прекрасно осознает, понимает, что с его везением касательно выживаемости с этим здоровьем, если бы он только всё делал — то он мог бы равнять себя по здоровью с космонавтами. Сильный, крепкий и здоровый. Но проблема, которую он сам для себя создал, напоминала, что между ним и космонавтами находилась бесконечно широкая и нескончаемо глубокая впадина, прислушавшись к которой, можно было четко различить — твоя вина, Питер. Лжец и предатель собственного тела.
Легкие горели. Питер ощущал слизь внутри себя, в районе ключиц, чувствовал, как она стекает и булькает при вдохе, как хрипит при выдохе. Питеру страшно и тревожно. Парень прекрасно знает, как умирают такие люди, как он — в конечном итоге слизи становится так много, что каждый вдох приводит к ужасным приступам кашля и боли. Люди краснеют, скручиваются, задыхаются, хотят лишь облегчить свои муки, сдаться — умереть.
Питер знает, какого это. Слышал не раз, читал новости, видел фотографии людей, которые при жизни уже тянут руки к крышке гроба, не в силах больше терпеть муки. Словно само название болезни — «муковисцидоз» — исходит от слова «муки». Он будет последним лжецом, если скажет, что его не пугает мысль и представления того, какого же будет ему самому, если всё станет настолько же плохо, как у людей из таких историй, каких в стенах больниц так много, что кружится голова.
Он уже близок. Близок к смерти, к панике, к безумству, к дрожи от бессилия. Близок к чему угодно, но не к самому себе. Он не может понять себя и не может полностью осмыслить своё состояние, важность заботы о себе и собственную важность в глазах других. Проблемный до безумия и стойкий в степени, близкой к совершенству. Другие не должны знать, что он ощущает.
От него, болеющего и липкого, проблемного и шумного, он точно знает — одни проблемы для всех, к кому он может приблизиться.
При каждом своем приступе кашля, который длится в среднем два часа и затихает, словно бы ничего и не было, словно бы ему просто показалось — Питер ощущает, как же сильно он хочет умереть, прямо в своём же приступе задохнуться и утопиться в гное.
Как ему стыдно, когда он кашляет на улице и слышит, что люди говорят, какой же он мерзкий и больной, заразный.
Шепчутся, даже не задумавшись, слышит ли его раскрасневшийся и закашлявшийся парень. Конечно, он слышит. Каждое слово впитывает в себя и анализирует.
Как ему стыдно, когда он начинает краснеть и громко кашлять на занятиях, извиняясь, потея, не в силах объяснить, что он больной хронически, что это — нормально.
Как объяснить здоровому человеку, что быть таким, как Питер — нормально? Как не бояться осуждения и отвращения в глазах других, как не думать, что если люди сочтут его больным, то отношение к нему поменяется, и его будут сторониться, как чумного?
Питер удивительный человек, который не только не может попросить помощи, но и боится даже признаться, что имеет какой-либо недуг, который от него самого не зависит. Как объяснить здоровому человеку, что то, что Питер дожил до своих девятнадцати — уже что-то невероятное?
Питер теряет массу тела. Глотает таблетки. Делает ингаляции, занимается кинезитерапией, делает себе инсулиновые уколы из-за диабета, которого не смог избежать. Болезнь дает свои плоды, принося новые проблемы просто и легко, как гостя из пункта «плюс один». Полипы в носу, которые нужно удалять путем операции (у Питера их было уже две и каждую он вспоминает с отвращением) инфекции в мокроте, диабет, ассоциированный с болезнью.
Каждый год — новые диагнозы из-за только одной болезни, какого-то сбоя, который разрушает в нем всё, до чего может дотянуться. Неизбежность преследует.
Питер ощущает себя невероятно одиноким, когда понимает, что другие люди гораздо свободнее, что они даже не должны думать о том, о чём Питер думает каждый день своей жизни и что другие люди не должны в лучшем виде изучать медицину, просто чтобы понимать особенности своего организма. Просто чтобы понять, что с ним не так.
Другие люди пропитаны тем, чего Питер не имеет.
Среди всех, с кем он сближается или кого, наоборот, старается сторониться, Питер ощущает себя одиноким в своей тяжести, что тоже является проблемой.
Одиночество оборачивается серьезной угрозой здоровью, как говорят ему врачи. Исследования показывают, что социальная изоляция ослабляет иммунную систему, обостряет воспалительные и другие патологические процессы, связанные с широким набором заболеваний, включая заболевания сердечно-сосудистой системы и диабет, который и без этого уже имеется.
Возникает лишь вопрос касающийся того, что нельзя определить — одиночество следует за болезнью, или болезнь порождает одиночество?
Питер альтернативно развитый, как говорят в некоторых клиниках, и ему нравится, ведь это звучит не так отталкивающе, как «инвалид».
Так называемый «парадокс инвалидности» заключается в том, что люди, слыша слово «инвалид», автоматически начинают вешать клеймо на человека, думать, что ему хуже, чем другим, что ему трудно. Человек не способен здраво оценить ситуацию, представляет себя в теле Питера и ужасается. Питера это чертовски злит. Даже ему действительно трудно, он всё равно не будет нуждаться в чужой жалости к нему. Он просто хочет ощущать себя нормальным, даже если он не в норме.
Учитывая перечисленные факторы жизни Питера, его каждодневного бытия, очевидно, что он был удивлен, можно даже сказать, что шокирован и до ужаса напуган, когда Тони Старк пришел к нему в квартиру, разыскивая Питера.
Тони Старк, герой и гений — у него. За ним. Питер — нужен.
Головокружительно.
Все люди мира в руках Тони, но он решил позвать не кого-то там, а именно паренька— Питера Паркера. В свою Германию, на бой. Питер был взволнован до горящих покрасневших ушей и сбитого дыхания тем, что сам Тони Старк увидел в нем того, чего сам Питер в себе даже не рассматривал. Силу. Стойкость. Героя.
Питер — герой.
Не больной мальчишка с проблемами, не сломленный и затихший в собственных хрипах, а герой, в котором нуждается Тони Старк, в котором он видит надежду на помощь.
Человек, исключительный по своей храбрости, отваге, готовности к самопожертвованию, совершивший подвиг; человек, выделяющийся своими выдающимися достижениями. Питер — герой в глазах Старка.
Питер готов был кричать и прыгать до небес.
В тот день он не стал говорить Старку, что болен до безобразия, что у Питера не работают нормально органы, что даже его регенерация не работает на такие случаи поражения, что каждый день он должен вкалывать себе инсулин, чтобы его не начало трясти прямо на поле боя. Он был в глазах мужчины героем, а не инвалидом. Разве не безумно?