золото (modern au) (2/2)

Он наводит дома порядок, делает генеральную уборку, пряча на время все скетчи с длинной светлой косой. Складывая фотографии в альбом и пряча его подальше тоже. Покупая любимый дешевый кофе Итэра, потому что он может захотеть, хоть у Альбедо все еще зреет план угостить его своим. Ставит на видное место его любимые книги, но так, чтобы это не выглядело подозрительно. В одну — добавляет закладку, хоть и прочел ее уже давно и сотню раз.

Вешает на стены фотографии белой кошки, которые нашел в интернете, придумывает ей имя и историю, трагичную смерть в собственном детстве и прочее, прочее. У Альбедо никогда не было кошки.

Но Итэру нравятся котята, особенно белые и очень пушистые. Прям как был у Альбедо в детстве. Удивительное совпадение, возможно, они просто друг другу предназначены?

И потом он идет в кофейню в его смену, но Итэр вряд ли знает, что это не случайность, что Альбедо появляется здесь только тогда, когда он работает. Не знает и не будет знать, что он сюда добирается минут двадцать на машине, потому что работа его вообще-то в другой стороне, а квартира — в третьей. Он придумал давно легенду, что работает неподалеку, подобрал даже нужное здание, узнал все компании в нем, нашел подходящую. Альбедо любит обращать внимание на детали и расстраивается, когда какая-нибудь глупая мелочь выбивается из строя, портя всю картину.

На счастье, Итэр идеален даже в мелочах. В нем просто нет недочетов и несовершенств. Потому он — шедевр. Оживший для него одного, буквально ходячий референс для всех его будущих творений.

Нет. Не референс, думает Альбедо. Он — центральный сюжет, лучшая муза, прекрасный герой, и все, что делает Альбедо каждый день, все его вдохи и выдохи, удары холодного сердца — все для него.

Итэр встречает его улыбкой. Именем на губах. И хитрым блеском в глазах. Альбедо дарит ответ вполне однозначно, когда подходит ближе. И на глазах всей немногочисленной публики целует тонкое запястье, отодвигая предварительно рабочую перчатку. Пульс бьется у него под губами. Учащенный. Рванный. Пульс влюбленного сердца Итэра.

…

— Вы вернулись, — Итэр выглядит довольным. Выбрасывает перчатки без сожалений, достает новый комплект и улыбается ему еще шире.

— Возможно, нам стоит перейти на «ты», — Альбедо на самом деле все это забавляет. И условная вежливость, и воспоминания о том, как она ломалась, когда Итэр звал его. Криками. Шепотом. Стонами, от которых даже сейчас прокатывается дрожь по спине. Приятная и мешающая думать здраво, рационально.

Блеск в чужих глазах мерцает чуть больше, а радужка хищно темнеет.

— Правила заведения, — говорит Итэр, явно блефуя. — Мы должны уважительно относиться к гостям, господин Альбедо.

И он сглатывает тяжело и быстро, теряясь окончательно от этого титула. Господин. Слово оседает все ниже и ниже, все больше обрывая все его подготовленные ответы, правильные мысли. Продуманный план. Итэр не дает ему ни секунды поблажки, продолжая говорить своим мягким голосом, ставшим вдруг немного ниже. Наклоняясь через стойку, и цветы вновь захватывают его обоняние. Все это. Слишком для его самоконтроля.

— Так что будете заказывать? У нас есть напитки на любой вкус.

Вообще-то Итэр его давно уже ни о чем не спрашивал. Каждый раз, когда Альбедо приходил, ему готовили все без слов, запомнив давно неменяющийся выбор. Отдавали молча стакан, теряя попытки разговорить тихого гостя, с крепким американо, который он пил, немного морщась.

Сегодня что-то пошло не так. Альбедо гадает, хочет ли Итэр просто его подразнить, а может побыть рядом еще немного, использовать время их официального разговора правильно. Он думает, оглядывая всю хрупкую фигурку целиком, подмечает непослушную прядку, спадающую уже на плечо. Ведет взглядом чуть дальше и видит шею. С темными пятнами, которые Итэр и не думал замазать. Со следами, что оставил Альбедо, и хотел бы он видеть свое имя на этой нежной коже.

Разговор в тот роковой день всплывает в мыслях сам, и Альбедо вдруг понимает, что знает правильный ответ, когда вновь набирается смелости заговорить:

— На ваш вкус, — шепчет он немного хрипло, благо, нет за ним никого, а сидящие в кофейне люди постепенно теряют интерес к их маленькой сценке. — Побольше сладости, если можно. Все, как вы хотите. И как чувствуете.

Итэр улыбается ярче, счастливее. Альбедо знает, что угадал правильный ответ и ждет чуть позже награду. Кофе в этот раз готовится на удивление медленно, а Итэр совершает слишком много лишних движений, благодаря которым то открывается больше его шея, то спадает немного футболка, и солнечный свет вычерчивает белые ключицы. Представление только для него, другие и не замечают ничего, уткнувшись в свои экраны и бесконечные дела. А Альбедо смотрит и ждет, сглатывая незаметно и чувствуя тремор в вечно спокойных руках.

Кофе немного проливается, когда он берет его в руки, извиняется тут же, но Итэр уже успокаивает его, подхватывая параллельно салфетки. И стукает пальчиком осторожно по стаканчику, намекая перевернуть.

Альбедо накрывает ладонью всю поверхность, делает большой глоток и на долгую-долгую секунду. Замирает, так и позабыв, куда шел, что хотел сделать. Какие у него вообще были планы.

Потому что то, что он пьет, оказывается вдруг вкусным. Не горьким, как обычно, не кислым и даже ничуть не вязким на языке, что он почти ненавидел. Кофе ласкает небо, чуть-чуть обжигает, но лишь по неосторожности Альбедо, что делает сразу большой глоток. Наверное, он выглядит слишком шокированным и глупым, смотря в одну точку, глотая медленно-медленно, а следующий глоток делая еще более осторожно, пробуя вкус полностью.

Итэр позади него усмехается, но, когда Альбедо поворачивается к нему, чтобы поблагодарить, тот уже уходит к очередному посетителю на кассу, а на него даже не смотрит.

О стаканчике он вспоминает, когда его любимый бариста уже весело общается с каким-то ленивым гостем, которому просто не хочется уходить домой, когда кофе почти закончился, и впервые Альбедо искренне сожалеет, что не заказал объем побольше.

Поверхность стаканчика оказывается немного исписанной. Крохотной надписью, которую он читает, поднося поближе к глазам, улыбается пляшущим буковкам Итэра и смотрит на часы. Написано только время и место, как для тайного свидания, но, кажется, так оно и есть.

За десять минут до назначенного часа Итэр вешает табличку перерыва на дверь, прибирается немного за баром, пока Альбедо ловит каждое его движение быстрыми штрихами карандаша. Рисунок выходит отличный, даже лучше, чем обычно, потому что Итэр в нем вдруг кажется чуть более живым, более теплым и дышащим. Альбедо даже не может назвать это простым наброском, продолжая добавлять детали и уплотняя штриховку.

Колокольчики над дверью звенят, когда Итэр выходит в сторону внешнего склада, Альбедо ждет для приличия пару минут, собирает вещи и выходит за ним. Он даже не уверен, что это нормально, вот так оставлять кофейню пустой, пусть внутри почти никого. Но это волнует его мало, потому что сейчас хочется к Итэру. Обнимать его, касаться, целовать.

Первым, что делает Альбедо из списка к собственному же удивлению, это его хвалит.

— Твой кофе идеален! — он шепчет это хотя бы в губы. В ответ на кусачие поцелуи и руки, что уже сжимают его бедра, напрасно пытаясь потянуть вверх ткань. Он отстраняется, расстегивая ремень, помогая наконец Итэру снять его рубашку и прикоснуться к коже. Жарко. Обжигающе, и он запрокидывает голову, потерянно смотря на голую лампочку на потолке, считая трещинки, которые становятся вдруг мутными и толстыми. Зрение теряется от нового укуса, который Итэр оставляет у него на груди. И шепчет довольное в шею: «Я знаю», обжигая ее тоже.

Альбедо откладывает все ненужные разговоры на дальнюю полочку, потому что похвалить он еще успеет. Повозмущаться за месяцы страданий — тоже. Сейчас он тянется в ответ к пропахшей кофе футболке, дергает ее вверх под смешки Итэра и его короткое «щекотно» на ушко, когда он цепляется вновь за его мочку, посасывая и покусывая ее же, зализывая тут же, извиняясь. Итэр кусачий. Он любит оставлять следы, любит цепляться сразу всем телом за него, обвивая руками, сжимая кожу пальцами до синяков. Целуя и помечая кожу везде, куда дотянется. У них почти один рост, и это так удобно, думает Альбедо.

И все равно подхватывает его, сажая на первую же поверхность, вжимается между коленок, зацеловывая ключицы и шею, к которой Итэр дает больший доступ, немного откидывая голову назад. Косичка его спадает еще ниже, Альбедо хочет ее расплести и зарыться пальцами в волосы. Но одна идея кажется ему чуть лучше, поэтому он слепо ищет пушистый кончик, пока целует уголки губ, плечи, расстегивает быстро чужой ремень.

Пальцы наматывают косу под довольный стон сверху, доходят до самых корней и немного тянут, а Итэр совсем теряется, всхлипывает и притягивает его скрещенными за спиной ногами ближе.

— Еще, — шепчет он, пока сердце Альбедо полностью. Разбивается. Глушит его нервным пульсом, разрывает все его связные мысли.

Он не понимает, когда все падает в бездну. Но отдается ей так, словно в этом его спасение. И тепло Итэра, что полностью укутывает его снаружи и внутри, подтверждает эту мысль, шепча снова и снова сорванным голосом.

Еще.

…

И все же. Есть маленькая проблема, которую Альбедо просто не может больше игнорировать, когда становится совсем плохо. Когда он возвращается в свою одинокую холодную квартиру, которую Итэр еще не посетил, не одарил спасительным теплом и не сделал ее чуточку краше, чуточку лучше. Здесь сотни вещей, что могли бы ему понравиться, все детали его повседневного быта, что был воссоздан с точностью искренне влюбленного человека. Но они мертвы, пока тонкие теплые пальцы не прикоснутся к ним. Они холодны так же, как Альбедо, когда он остается один. Покинутый всеми. Оставленный Итэром, пусть и на время.

Со стен на него смотрят бабочки. Пока еще неживые, пока еще — за стеклами. Но сколько он не спал уже? Двое суток? Трое? Подсчеты теряются, и Альбедо бредет на кухню, подальше из чертовой гостиной, пока не началось снова.

Холод накрывает его и здесь, даже больше, чем в продуваемой всеми ветрами кухоньке Итэра. Такой светлой и почему-то уютной. Его выглядит отвратительно на его фоне. Старые записи падают на пол, пылятся уже не первые сутки, и он не хочет их подбирать. Он мнет их голыми пятками, шагая к окну, забирается на подоконник, смахивая немного пепла на пол. Старания последней уборки скоро сойдут на нет, если все так и продолжится. К сожалению, Альбедо знает себя слишком хорошо. Повседневность занимает малую часть в его жизни, она кажется столь неважной, пока в голове кипит хаос с идеями, из которого он может черпать вечно, что…

Нет ни единого смысла следить за всем, что вокруг него. Что составляет его. Что может зваться. Им. Он даже не уверен, что является личностью.

Стекла двоят отражение, и на секунду он пугается, пока сонный мозг соображает слишком медленно. О том, что стекла в окне двойные, что все в порядке, и он — пока в порядке тоже. Он ничего не сделал плохого, верно? Не навредил Итэру, не ранил его, просто. Полюбил.

Огонь обжигает пальцы, пока он старательно пытается закурить. Из соседней комнаты слышно шуршание тонких крыльев. Альбедо закрывает глаза, делает сразу несколько затяжек, почти не выдыхая. И тихо-тихо плачет, погибая внутри собственного сознания.

От мыслей в голове не сбежать, не спрятаться. Закрытые глаза лишь губят сильнее, потому что в темноте возникают образы Итэра, солнечного и прекрасного. С бледными губами и перерезанной шеей. С кровью, которую пролил Альбедо.

Он НЕ хочет убивать Итэра, ясно?! Он в порядке, он всегда был в порядке. Это лишь образы в его сознании, что никогда не станут правдой.

Крылья бабочки щекочут ладони. И слезы падают на них, стирая в пыль, пачкая руки темной паутинкой и гадкой влагой. Пеплом, опадающим с зажженного кончика. Немного обжигает.

Он находит краски, спрятанные под кроватью, прямо на пол кидает бумагу и кисти, ставит кружку с кофе и баночку с водой, зная точно, что все равно перепутает в процессе, обмакнув кисть не туда. Он почти не тратит время на эскиз, набирая тут же побольше золота. А после — пачкая его алым.

Это успокаивает. Всегда успокаивало, как бы Альбедо не отрицал и не бежал от самого себя. Видеть в рисунках то, что ему снится в кошмарах, утешает безумное сознание, помогает прийти в себя. И бабочки постепенно исчезают в рассветном солнце, пробивающимся упрямо сквозь задернутые плотно шторы.

Умирающий Итэр лежит в его эскизах, а Альбедо не замечает сам, как засыпает прямо на собственных рисунках. Прямо на шедевре, что все равно лишь подделка, хоть и зарисованная умелым мастером. Однажды это перестанет работать. Однажды он сорвется, не убежит через свои творения от себя же.

Сдастся и воссоздаст свои кошмары в реальности.

Он не хочет думать об этом дне, но сны всегда говорят с ним прямо. В них Итэр умирает снова. И снова. И снова от его собственных рук. Альбедо просыпается с криком на губах. И тянет дрожащие руки наверх, на кровать, где под подушкой спрятан нож.

«Успокаивает», — шепчет он сам себе. Вспоминает добрую улыбку Итэра, который все всегда понимал.

Разрезает в итоге все нарисованные подобия умирающего шедевра, выбрасывает обрывки бумаги подальше, но красная краска капает и капает, пачкая пол. Он теряет сознание, когда ее становится слишком много.

…

— Ты так много читаешь!

Итэр в его квартире. В его одежде и с его книгами в руках. Наконец-то в его холодном царстве, что вдруг теплеет, наполняется красками. Заполняется запахами Итэра, которых так много, и все они — живые. Альбедо улыбается смущенно, подходит совсем близко и убирает светлую сползшую прядку за алеющее ушко.

Итэр кажется таким милым, когда замолкает вдруг и бросает на него нежные взгляды из-под ресниц. Немного неловкие, но все еще очень теплые. Становящиеся постепенно горячими, когда Альбедо не отстраняется, а гладит немного за ушком, чешет аккуратно, словно Итэр — огромный кот. И наклоняется, целуя чувствительную кожу.

Итэр ойкает и теряется всего на секунду. А потом притягивает его к себе, обнимая крепче, удерживая над огромной пропастью, куда Альбедо так устал падать. И целует сладко-сладко, отдавая капельки собственной жизни.

Вопреки всему, они останавливаются здесь, хотя Альбедо не хочет покидать теплые объятия, не хочет отстраняться и чувствовать удушающий холод квартиры, почти ставшей могилой для него как человека, как нормального, кто был лишь слегка безумен, что успешно применялось в работе и даже поощрялось. Умение видеть в мире новое, решать проблемы нестандартно, всегда находить темы для исследований, которые Альбедо искренне любил и из-за них же когда-то потерял весь сон, отдавая все свое время целиком и полностью этому предназначению. Его ценили в любом обществе, в котором он оказывался, Рендоттир называла гением, а коллеги по работе немного завидовали, но всегда относились с неким трепетом, прося советов и принимая их без любых споров.

Итэр как-то изменил его. Любовь к нему, зацикленность на нем, которая переросла в эти странные чувства. Альбедо лишь условно мог назвать это влюбленностью, понимая отторгнутой здравой частью сознания, что так любить — ненормально. Он знал об Итэре все, следил за каждым его шагом и хотел бы знать еще больше и больше.

Итэр был новой областью исследования, бесконечной увлекательной бездной, в которой Альбедо мог теряться до конца своей жизни. И все равно не узнать и сотую часть.

Он не был влюблен в Итэра. Вовсе нет. Влюблялся он в симпатичных людей, что были ему интересны лишь пару мгновений, разгадывались после первого же долгого диалога. И исчезали из его сознания, оставляя лишь смутную память.

То, что он чувствовал к Итэру. Было куда большим. Эмоций было слишком много, все, что охватывало его тело и бедный разум, словно поглощало каждую здравую крупицу сознания, заражая и заставляя думать лишь об Итэре, мечтать о нем, узнавать его.

Жить. Им.

Альбедо дрожал как в лихорадке, когда Итэр обнимал его вот так, шептал какие-то глупости на ушко. Пах рядом так сладко и вкусно, и среди цветов впервые затесалась мята, отзвуки мороза. Немного табачного дыма, которым давно пропахла вся квартира. Его, Альбедо, дом, и Итэр становился его частью.

Чай на кухне они пили молча, сидя близко-близко друг к другу, не выдерживая и целуясь после каждого глотка. И Альбедо готов был поклясться, что так куда вкуснее и лучше, что губы Итэра становятся все слаще, а собственное сознание теряет концентрацию. И все — плавится. Срывается и мутнеет перед глазами.

Оставляя только золото, что осело в чужом взгляде. Темное-темное золото, в котором порой Альбедо мерещилось понимание. И он боялся, что Итэр узнает. Испугается его и убежит, но сделает, вообще-то, все правильно.

(Надеялся, что Итэр знает уже. Понимает все проявления этих странных чувств. И принимает их. Вот бы только он принял его-принял-принял…)

Итэр зевает сладко. Потягивается сонно, откидываясь немного назад и открывая шею. Не выдерживая, Альбедо целует выпирающую косточку. Ловит тихий смешок сверху. И закрывает глаза плотно-плотно, прижимаясь губами дальше и мысленно молясь всем богам, чтобы те сохранили Итэра.

Желательно от него, потому что любую другую угрозу в мире для этого шедевра Альбедо уничтожит сам.

Небеса отвечают ему молчанием. И темнота вокруг лишь сгущается.

…

Итэр спит, немного сопя в подушку, обнимает комок одеяла, который явно принимает за Альбедо. Спит в его футболке, растянутой и такой домашней, с открытой шеей, где даже при тусклом лунном свете из окна можно отследить остатки поцелуев. Альбедо улыбается, когда насчитывает их ровно шесть. Словно созвездие, думает он. Его собственное и прекрасное, подаренное Итэру как последняя его. Молитва. Исповедь.

Покаяние.

Ладонь холодит лезвие. Блики отбрасываются на свету, и один цепляет светлые ресницы, но Итэр только хмурится, не просыпаясь. Альбедо подходит ближе.

Он не помнит, как дошел до спрятанных подальше вещей и нашел сотню позабытых рисунков. Где Итэр улыбался, готовя очередной отвратительный кофе. Где не знал, что на него смотрят, и был таким естественным и прекрасным, заправляя за ушко прядь. Десятки-десятки скетчей. Целая куча портретов. Но даже через них Альбедо уже видел изменения. С каждым днем Итэр почти незаметно менялся. Как и все люди.

Как и все искусство, что даже под толстыми музейными стеклами покрывается шрамами.

Альбедо просто. Не хотел его потерять. Не хотел как художник, влюбившийся в идеальное творение.

Как любовник, видящий в кошмарах могилу возлюбленного.

Как одержимый. И он знал, что является скорее последним.

Кровать прогибается под весом, когда он опускается совсем рядом с Итэром. Его дыхание в полнейшей тишине слышно особенно четко, грудь поднимается равномерно и опускается так же, а внутри — бьется сердце. Альбедо считает удары со спокойной улыбкой на искусанных губах. Очерчивает взглядом хрупкие плечи, тонкие руки и вены на них. Возвращается снова к груди, желая дотронуться до нее в последний раз. Руками. Голыми пальцами, чтобы под ними почувствовать живой пульс.

Он. Не хочет этого делать. Он точно не хочет!

— Что такое? — Итэр шепчет сонно-сонно, еще толком не открывая глаза и лишь недовольно поведя плечиком от того, что его разбудили. Он ворочается еще пару раз, пока Альбедо замирает испуганно, крепче сжимая нож, что кажется вдруг таким тяжелым. Две золотые звезды показываются наконец в темноте, смотрят на него с толикой непонимания. И без единой горечи страха.

Во рту пересыхает так сильно, но он не может сглотнуть. Не может пошевелиться или что-либо сказать. Оправдать себя. Начать уже действовать. Или сдаться.

Он просто сидит, остановившись в мгновении. И сердце под ребрами кажется таким большим и болезненным. Он хочет его вырвать, но Итэр вряд ли одобрит.

— Альбедо, — его шепот успокаивает. Обволакивает теплом, и Альбедо чувствует, как губы дрожат, пытаясь улыбнуться. — Идем спать. Ты бодрствуешь уже третью ночь.

Альбедо знает. Бабочки летают вокруг них, щекочут его щеки крыльями. Но Итэр никогда их не увидит.

Никто не увидит тот хаос, в котором он живет каждый день, просыпается, моля сознание прекратить. И все равно использует все это для созидания.

Однажды он превзойдет всех. Рендоттир. Этот мир. Себя. Он уничтожит каждую бабочку и вздохнет наконец спокойно, живя. Нормально.

Но ладони холодные, а сердце Итэра такое громкое и наверняка горячее. Альбедо просто хочет согреться.

— Альбедо, — повторяет Итэр, прослеживая взглядом блеск лезвия. Глупая-глупая луна все портит. — Знаешь, я давно хотел сказать тебе.

Итэр останавливается, принимая позу удобнее. Садится на кровати, и теперь его глаза совсем напротив, а Альбедо чувствует, как щекочет под веками, как чешутся ресницы, и это так странно, непривычно. Он даже не знает, что с этим делать, и продолжает молчать.

— Если ты хотел позвать меня на свидание, — Итэр немного улыбается, совсем сонно и так тепло-тепло-тепло. В сердце колется лед от его улыбок. — Можно было сказать сразу. Знаешь, не обязательно было провожать меня до дома каждый раз.

Он знает, он черт возьми знает. Альбедо теряется полностью, разбивается на маленькие кусочки. А горячие пальцы Итэра такие слабые, нет в них ни грамма отпора, и это неправильно. Беги, пожалуйста, убегай. Альбедо хочет закричать ему все это, хочет сказать, какой Итэр глупый и неправильный. И нужно сейчас вызывать полицию, соседей, кого угодно. И лучше, наверное, закрыть его как безумного. Подальше от мира и людей.

Пальцы Итэра гладят его ладонь, которой все еще тяжело держать это глупое лезвие. Он подхватывает осторожно его руки. Целует костяшки, подглядывая за реакцией из-под ресниц.

И прижимает ладошку с зажатым ножом к себе. Прямо к груди, смотря так доверчиво и открыто. Улыбается мягко, прощая уже сейчас. Без единого слова, потому что для них двоих они не нужны.

Что-то падает на его колени. Теплое и влажное, непривычное. Альбедо вдруг понимает, что плачет. Горько-горько, но становится легче. Все чувства, которые копились в нем на протяжении стольких дней, падают тяжелыми слезами на коленки и немного на руку Итэра, что все еще держит его собственную, прижимая ближе.

А потом Альбедо осторожно разжимает пальцы. И становится совсем легко. Из груди рвется первый всхлип, замещенный тут же воем. Как раненный зверь он плачет, захлебываясь этим горем и отчаянием, теряет из поля зрения все вокруг, последним оставляя золотые глаза. И уже не видит, как тонкие руки тянут его на себя, прижимая, обнимая, оплетая и защищая от собственного безумия. Становится так тепло и безопасно. Альбедо плачет и плачет, а щеки щиплет, соль разъедает кожу, но ему все равно.

Все становится легче. Проще. Сердце уже не такое тяжелое, рвется только немного из-за ребер, пытаясь достичь другого такого же, бьющегося совсем рядом. Живого и такого… прекрасного.

— Ты шедевр, — шепчет Альбедо, вхслипывая. И слова его, наверное, не так уж и понятны. Но Итэр только кивает, гладя его по спине, успокаивает фразами и поцелуями в макушку. Наматывает на пальцы его пряди и чешет осторожно загривок. Все действия усыпляют, обволакивают его такой терпкой нежностью, что слезы льются новым потоком. И он кричит прямо в чужую грудь, пальцами хватаясь за нее же, поднимаясь выше и цепляя плечи, ключицы, шею. Целуя ее, пачкая слезами.

Итэр не говорит ни слова против.

— Ты искусство, а оно так. Мимолетно! — он шепчет это уже тише, задыхаясь и плача. Слезы не хотят останавливаться, но Альбедо плакал так редко. Это глупо, странно. Тепло отчего-то, хотя болят глаза и все тело. Но на душе становится спокойнее.

— Я люблю тебя, — говорит он, когда становится чуточку легче. Итэр разбирает фразу целиком, но Альбедо вдруг понимает, что все прошлые он услышал тоже. Вернее, знал их еще давно.

Итэр все о нем знает. И это ощущается так хорошо, что он еле душит в себе порыв побежать и достать те рисунки. Показать их Итэру, похвастаться и фотографиями. Он рисовал его карандашами, рисовал ручкой, маслом, акварелью. Пробовал даже скульптуру, но она вышла недостойной, он повторит тот опыт позже. И покажет. Все, чем стал для него Итэр. Чем он был.

Каким его видел Альбедо все это время.

— Прости, — шепчет он, постепенно засыпая. Итэр все еще гладит его по макушке. Целует иногда мокрые щеки, стирая ладошкой слезы. Улыбается мягко и понимающе. Так влюбленно, что Альбедо тает как снежинки.

Глупые-глупые холодные снежинки на горячих руках. Оказывается, умирать на них так приятно.

Итэр поет ему колыбельные, тихо-тихо на ушко, и Альбедо даже не знает, на каком они языке, потому что такие незнакомые, словно сказочные. Но это работает. За долгое-долгое время в кошмарах он засыпает спокойно, с легкой улыбкой на обветренных губах, пальцами, что цепляются за Итэра. И стуком любящего его сердца, что живое. Всегда будет живым.

Альбедо в этом теперь уверен.