домик (2/2)
— Мне так жаль, — горечь на языке усиливается, вяжет до противного и отдает до самой глотки, оседает на языке, небе и даже губах. Сяо облизывает нижнюю, забирает еще больше горечи и соли в каком-то мазохистском жесте, наказывая себя снова и снова за то решение.
Почему он просто не отпустил его в темноту? Разве, так не было бы правильно?
Он встает через силу, каждый шаг отдает онемением в ногах, сопротивлением в самом сердце. Итэр смотрит куда-то вперед, не замечает его даже. И все равно вздрагивает, когда чужие горячие ладони падают на его хрупкие плечи.
— Все… хорошо, — он сам теряется в нотах собственного голоса, едва сдерживает слезы, но Итэра не отпускает. Если обнять его вот так, очень сильно, сказать что-то доброе. Сяо знает, что Ци Ци повезло куда меньше. От искренности говорящего зависит так много для таких… неживых. Но он ужасно устал, боль лишь усиливается с каждым взглядом на творение собственных рук.
Он просто не мог допустить его смерти. Это так… эгоистично.
Алатусу противно от самого себя, он знает, что виновен, до последней строчки, до каждого пустого взгляда; внутри него зреет чернота и смеются демоны, которые наконец-то довольны. Итэр в его руках снова холодный, согреть его так сложно, наверное, даже почти нереально. Косичка щекочет кожу, лицо мальчишки поднимается и сталкивается с ним взглядом.
— Я сделал что-то не так? — Сяо стискивает его плечи крепче, качает отрицательно головой и закрепляет гарант чужого спокойствия легким касанием губ ко лбу.
Итэр ему улыбается, чуть более теплым изгибом, чем привычно. Итэр даже иногда смеется и шутит, мелькает старой памятью как склеенные, отреставрированные фотографии из пожелтевших альбомов.
Итэр иногда поднимает свой меч и проводит с ним бой, в котором всегда проигрывает. Когда-то это его раздражало до жути, он топал забавно ногами и обещал попробовать снова. Теперь в его чертах лица смирение, вечное спокойствие.
Как вечная тихая гавань, где нет ни единого движения. В ней отчего-то больно и горько.
— Все хорошо, — шепчет Итэр, едва раскрывая губы, почти неразличимо даже. У него во взгляде мелькает что-то от боли и памяти, которая теперь лишь мираж в их пустом городе. Нет в ней ни лица сестры, ни ее имени. Нет ни единого друга. И Сяо нет тоже, просто Итэр записал его имя на бумажку, читает информацию каждое утро. Знает, что может доверять и отдать контроль, потому что о нем позаботятся, не причинят вреда. Якша всегда знает, как будет лучше.
Осознавать границы больно. Но нужно держаться, думает Сяо. Ради Итэра. Ради таких вот сбоев, фраз, которые нигде не прописаны.
— Я тебя помню, — говорит ему мальчишка, сияя погасшими звездами, и тянет руку наверх. Сяо переплетает их пальцы вместе, жмет крепко-крепко и думает, что в конце концов они так похожи. Может, это его вариант покоя?
Солнце за окнами согревает рассветными лучами, а ветерок охлаждает кожу. Сяо клянется себе не заснуть ближайшие три дня, чтобы не допустить новых сбоев, но вообще-то здесь Итэру почти ничего не угрожает. В этом светлом, застывшем навсегда мире, мягком и золотом, где нет больше ничего живого, им, наверное, самое место. Тейват за гранью лежит в руинах, память Итэра осталась в них же. Но он этого всего не увидит, уже никогда. Им просто некуда возвращаться.
— Погода сегодня такая хорошая, — Итэр смотрит в окно и переводит наконец взгляд на него. «Все правильно», — думает Сяо. Сбоев становится меньше, мальчишка почти научился жить без них. Они обедают вместе тофу, а потом идут на прогулку, где каждая бабочка кажется путешественнику чем-то необыкновенным. Он восхищается искренне солнцем, спрашивает у Алатуса о каждом камушке вокруг, забирается куда-то на дерево и глядит сверху счастливо. Его пальцы всегда холодные, а губы немного синие. Тело стало чуть каменным, неподвижным порою, косточки и плоть сопротивляются движению.
Итэр спрыгивает прямо к нему в руки, знает точно, что его поймают, и ловят ведь каждый день. Он глядит озорными зайчиками, прижимается близко-близко и старается дышать так, словно запыхался.
— Погода, — начинает он, но Сяо прерывает. Целует онемевшие губы, делясь своим теплом, зарывается пальцами в светлые локоны и сминает их, делая спутанными, живыми. Итэр на вкус отдает горечью, мягкостью и солью. Совсем как тофу, думает Сяо.
Совсем как застывший счастливый сон.