Часть 4 (1/1)

Пауля била мелкая дрожь. Те пару минут, что они ехали по аллее к воротам и потом, пока парковались и выгружали из багажника вещи, память осыпала его внезапными, давно, казалось бы, стёртыми картинками. Фрагментами образов, отрывочными отзвуками ощущений.

Далёкое лето, знойный, медово-липкий, изнуряющий солнечным бредом июль. Все люди вокруг словно вязнут в этом неподвижном раскалённом мареве, ни малейшего дуновения ветерка, и темно-изумрудная листва медленно никнет на замерших кронах, а внизу, залитые солнцем, неумолимо выцветают, горьковато и пряно благоухая, полевые травы, клевер и васильки. Лениво и размеренно стрекочут кузнечики, уступая к вечеру свою сцену звонким цикадам. Всё, абсолютно всё кажется сонным. Всему живому лень двигаться и думать на этой жаре.

Всем лень, но не ему — неугомонному восемнадцатилетнему оторве, только-только ощутившему, этим летом, в полной мере, вкус свободы. Его подруга — такая же, как он. Этим летом, оба по полному праву могут считать себя уже совершенно взрослыми, но ведут себя — как вчерашние подростки. Перелезая через высокий кованый забор, они хохочут так, что рискуют привлечь к себе лишнее внимание. Но кто услышит или увидит их здесь, на этой заброшенной территории не то пансионата, не то бывшего детского лагеря? Об этом месте ходят темные слухи, и мало кто наведывается сюда, разве что, такие вот искатели приключений, как они.

Пауль бежит по поросшим бурьяном, раскаленным бетонным плитам, крепко держа в своей руке ее горячую руку с тонкими, сильными пальцами. Она не отстаёт, и они мчатся, не замечая жары, к длинному строению с потрескавшимися колоннами и слепыми битыми окнами.

Внутри, в душной прохладе, пахнет нежилым помещением и чем-то ещё, вероятно, одиночеством и тоской. Дом словно хочет предупредить своих непрошенных гостей об опасности. Но им двоим — только того и надо. Их голоса звучат ещё звонче в пустых залах с крашеными масляной краской стенами и лохмотьями паутины в оконных проемах и углах, с серыми потолками в трещинах и пятнах. Старая лестница жалобно стонет под ними, когда оба скачками несутся в неизвестность второго этажа.

А там, в просторном холле с распахнутыми на широкую балюстраду дверями, золотые пятна закатного солнца растекаются по пыльному паркету. Из похожего на лес, заросшего сада слышен стрекот кузнечиков и далёкие, монотонные вскрики кукушки.

— Пошли посмотрим, что в тех комнатах в коридоре? — не терпится ей.

— Подожди! — Пауль вдруг подхватывает ее за талию и и кружит, так, что сам чуть не падает на скрипучие доски.

— Ай! Стой же! Грохнемся!

— Испугалась?

— Пить меньше надо, человек-вертолет, вестибулярка будет лучше!

— Кто бы говорил!

— Я вот тебе сейчас!

Они смеются сквозь поцелуй, и смех постепенно уступает место мимолётным и беглым стонам нетерпения. Посреди холла стоят несколько пыльных венских стульев, и они падают на один из них. Точнее, Пауль с размаху плюхается на жесткое сиденье, а она оказывается верхом у него на коленях. Он будто взлетает, чувствуя ее приятную тяжесть, ее быстрые руки в своих волосах, ее горячие губы, плотно слитые со своими. Он отрывается от поцелуя, чтобы взглянуть на нее ещё — в закатных лучах она вся карамельная, матово-бархатистая, гибкая, точёная, как янтарная статуэтка. У нее короткая стрижка — волосы выгорели на солнце почти добела. Чуть раскосые, полные озорства голубые глаза и яркие губы, которые так складно и стремительно, буквально вспышкой, вытягиваются в дразнящую, манящую, наглую улыбку. На ней короткая, белая с голубой полоской майка на бретельках, из рыхлого трикотажа в рубчик и потёртые, невнятного цвета мини-шорты с карманами на пуговицах и тугой, заедающей металлической молнией. Гладя ее упругие, гладкие бедра, лежащие поверх собственных, Пауль завороженно приникает к ней, слышит, как бьётся сердце и чувствует ее запах — неуловимо-теплый, какой-то тропический, такой же лёгкий, как она вся и окончательно сводящий его с ума. Она снова впивается поцелуем, больно кусает его губу и глухо, переливчато смеётся. А сама, тем временем, уже проворно расстёгивает его летние брюки.

Всё происходит очень быстро, почти без прелюдий. Её шорты и обе их майки висят, смятые, на спинке стула позади Пауля. Она двигается ритмично и ещё не слишком быстро, ловко качая бедрами и с силой сжимая пальцы на его напряжённых плечах. То изредка постанывает, запрокидывая лицо и сладко скалясь, то снова целует его. Оказываясь глубоко, он то и дело роняет ответные стоны, когда она особенно сильно сжимает внутри мышцы. Стиснув ее в объятиях, Пауль наглаживает ее спину, пробегает вниз по узкой талии, по твердым, эластичным мышцам под чуть влажной, шелковой кожей. Касается губами мокрой загорелой кожи между ее тонких ключиц, ловит короткий грудной стон и снова трётся щекой о маленькую, высокую грудь. Она чуть выгибается, грациозно и ловко, прижимаясь плотнее, он отвечает, сильнее смыкая объятия, снова скользит горячими ладонями на ее бедра, стискивает ягодицы, чувствует растущее напряжение в ее гибких руках, обвивших его плечи, и она с готовностью разгоняется, доводя его до исступления, заставляя заглушать собственные крики поцелуями и без памяти оставлять розовые засосы на ее шее, на остром плече. Он кончает быстро, едва продержавшись, чтобы позволить ей опередить себя: она царапает и гладит его, вся горя и пульсируя, в безумной эйфории целует его волосы и все лицо, потом выдыхает последний стон, и он подталкивает ее наверх в самый последний момент. Хрипло стонет сквозь зубы и выстреливает, ещё и ещё, попадая на пол и с поистине виртуозным усилием минуя собственные брюки. Она стоит, все ещё обнимая и расслабленно гладя его, и, прежде чем подняться со стула, он ловит кончиком языка капельку пота на ее поджавшемся, в мелких мурашках, часто дышащем животе.

Когда, минутами позже, они курят на подоконнике, медитативно разглядывая друг друга, она вдруг спрашивает:

— А ты бы смог с парнем?

— Чего?! — шутливым гневом маскируя свое изумление, переспрашивает Пауль и не успевает ответить, потому что то, что происходит дальше, лишает его дара речи. Всё, что успевает ухватить его сознание, это шаги и голоса на лестнице, совсем рядом, а потом…