Остаточное ощущение (2/2)

— Было бы неплохо, — согласился Чайльд и забрал картофелину у девушки, немного прикоснувшись к её бархатистой руке.

***</p>

Путешественница и Предвестник решили на этот вечер забыть о проблеме с Тевкром, и додумать план действий уже завтра, они плотно поужинали вкусной похлёбкой и подсоленной запечённой картошкой, вспоминая их первую встречу сразу после того, как Моракс был «убит». После они молчаливо расправили спальники и легли спать. К моменту их попыток уснуть буря стихла, и теперь полотно палатки спокойно стояло, ожидая утра. Лишь откуда-то вдалеке, за заснеженными горами, слышался гул леденящего от холодного моря ветра. Ночная темень окутывала пространство палатки — костёр постепенно гаснул, оставляя за собой угли и проведённые вместе вечерние воспоминания.

Предвестник и Путешественница лежали в противоположных сторонах палатки спинами друг к другу. Стояла гробовая тишина, которую иногда нарушали кряхтение и стоны проходящих мимо монстров. Хоть волноваться было не о чем — их палатка находилась на довольно высоком склоне, на которое может забраться только кто-то размером с человека и с четырьмя конечностями, в таких условиях заснуть в принципе было довольно сложно. Когда тебя грело лишь остаточное от костра тепло и какие-то тряпки. Само осознание того, что ты находишься посреди пустынного холода с условным источником тепла, заставляло тело замерзать.

Люмин охватывало чувство пустоты и сожаления. Чайльда же — непонятное беспокойство. Но оба они задавали себе один и тот же вопрос: «Что же делать завтра?».

— Спишь? — прошептал себе под нос Предвестник, не надеясь услышать ответа от девушки.

— Нет, — хриплым голосом произнесла Люмин. — Не привыкла в куче одежды засыпать. Да и… Я уже привыкла не спать по два-три дня.

— Такая же ситуация, — сказал Чайльд.

Но он соврал. Хоть правда и была в том, что Предвестник мог обойтись без сна три дня, но для воина, готового в любую секунду ринуться в бой, каждая минута безопасного сна была словно стакан воды посреди жаркой пустыни. Час сна означал, что Чайльд мог на один час дольше, и в полную силу, сражаться с врагами. Его ложь состояла в том, что он не мог уснуть из-за мыслей о завтрашнем дне, и только. Он может держать сознание в состоянии быстрого пробуждения, и давно уже научился этому, и всегда, ночуя на Драконьем Хребте, обязательно спал хотя бы несколько часов. Но не сейчас.

— Ты врёшь, — твёрдо заверила даже Предвестника, Люмин.

— Эхх… — мужчина обидчиво вздохнул. — Тебя не проведёшь. Как ты узнала?

Путешественница молчала. После нескольких минут, проведённых в попытках заснуть, Чайльд начал говорить:

— Мне из головы Тевкр не выходит, — полушёпотом произнёс Тарталья. — Мысли только о том, как ему сейчас страшно и одиноко, как он зовёт меня на помощь, — Предвестник глубоко вздохнул. — А я всё это время его и не искал…

Люмин неторопливо повернула голову к Чайльду, и увидела широкую спину, совсем иногда подрагивающую от знобящего холода. Или оттого, что Чайльд только что сказал.

— Может, развести костёр? — спросила девушка, слегка привстав.

— Да, думаю лучше развести.

Мужчина начал ёрзать по спальнику, отодвигая одеяло в сторону и разбираясь в кипе одежды, в которой он спал до этого. Он выглядел очень уставшим и подавленным.

— Как думаешь, сколько сейчас времени? — неловко спросила Люмин, поправляя свою шубку.

Чайльд посмотрел на неё — несколько волосков на её пушистой голове торчали и смотрели прямо вверх.

«Неужели она была такой неряхой и раньше?, — подумал Предвестник. — Мило.»

Его утомлённое лицо повесило на себя натянутую улыбку. Он чуть усмехнулся, но сразу, как только Люмин взаимно подняла на него свой взгляд, он тут же отвернулся. Лишь бы не увидела.

— Думаю, где-то полночь, — Предвестник натянул на себя сапоги. — Я пойду, соберу веток, наших заготовленных на всю ночь не хватит, чтобы успеть высушить.

— Будь осторожен, — зевнула девушка и проводила Чайльда взглядом.

Открыв один из занавесов, мужчина аккуратно переступил через порог, ещё на корточках осмотрел местность, обернулся к Люмин, удостоив её понурым взглядом, и взял несколько верёвок, а после — привязал их к поясу. После он кивнул Путешественнице на прощание и закрыл за собой вход. Люмин, пытаясь высмотреть хоть что-то позади него, сдалась в тщетных попытках — дальше двух метров от мужчины всё было кромешно темно. Тяжёлая поступь постепенно скрывалась из диапазона слышимости девушки, и вскоре пропала совсем.

Подготовив розжиг и бросив его в высушенные ветки, Люмин порыскала в сумке и вытащила небольшой пузырёк со слизью пиро слайма. После она подползла к костру, открыла бутылёк, содержимое просто вылила на розжиг, он рассыпался в искры ещё в воздухе, и в то же мгновение в глазах девушки заиграли огоньки тёплого света. Девушка подобралась чуть поближе к слабому огоньку, встала на колени, пригнулась, и начала дуть на розжиг — тот упорно старался не возгораться, но сила натренированных лёгких девушки обратили упорство огня против себя.

Костёр постепенно начал пожирать остатки дров и ветки, изредка потрескивая.

Люмин подняла туловище также находясь совсем рядом с костром, села на корточки, подобрала под себя ноги и поднесла ладони к разгорающемуся огню. Стало обжигающе горячо уже на небольшом расстоянии от очага возгорания.

Тусклый свет начал пробираться во все уголки палатки. Они то угасали, то с большим рвением старались заполнить собой всё пространство. Чувства Люмин были напряжены — всё внутри неё как-будто радостно пело, отчего-то ей становилось спокойнее от осознания того, что день ещё не закончился. Не очень хотелось видеть восходящее солнце, собирать утром вещи — ей уж точно. Она ещё не знала, что будет делать Чайльд с тем, что она ему рассказала. Зацепок она всё равно ему никаких не дала, было понятно во всей ситуации с Тевкром только одно — он пропал в море. Не было понятно, куда шёл корабль, по какому пути, как выглядел, для чего был предназначен или что вёз с собой.

«Только вот… Одна несостыковка — если Тевкр, или любое упоминание о нём стёрлось повсюду, даже дома, в Снежной, так почему то письмо не изменилось? Почему же?», — думала Путешественница, всё так же рассматривая пускающие огнём искры, летящие вместе с дымом, словно в танце, вверх.

Прошло около пятнадцати минут в размышлениях, и Люмин услышала поступь, чуть более тяжёлую, нежели у Чайльда. Помимо этого, каждый шаг сопровождался непонятным чваканьем.

«Монстр», — подумала Люмин.

Девушка почти неслышно отпрянула к своей сумке, схватила меч из лежащих на земле ножен, встала на полусогнутые ноги в боевую стойку, направив кончик меча к источнику звука.

И вот тут, прямо у входа в палатку, скрип по снегу совсем ненадолго затих, и в следующее мгновение за одной из занавесок Люмин разглядела широкую фигуру. Показались четыре пальца в перчатке, отодвигающие и освобождающие себе проход, а после — лицо Чайльда.

Предвестник сразу же начал искать Люмин глазами и увидел до сих пор непричёсанную и немного ошарашенную Люмин, стоящую в боевой стойке. Он явно не ожидал такого исхода, и состроил недовольную гримасу:

— Так что, теперь каждая наша встреча будет так проходить?

— Почему ты изменил походку? — положила меч на землю девушка и облегчённо выдохнула.

— А… Это… Слайм напал на меня, — Предвестник закряхтел, протаскивая большую кипу холодных веток в палатку. — Убить-то его убил, но случайно в слизь вляпался.

Предвестник снял свою обувь, и показал подошвы — они все были в тягучей слаймовой слизи, в которой были понамешаны грязь и снег. От самой слизи чувствовалась крио стихия. Чайльд просто прилипал к снегу каждый свой шаг, поэтому поступь казалась тяжелее и медленнее.

Мужчина бросил неподалёку сапоги, обернулся ко входу палатки, и закрепил занавески. После этого, отодвинув связанную верёвкой кипу веток в угол, начал пробираться к своим вещам. Он отыскал небольшую сумку и достал маленькое грязное полотенце — по нему было видно, что оно постиранное, просто потасканное временем.

Люмин подошла к кипе веток, подтащила её к костру, развязала верёвку, и разложила всю кучу. Так, что каждая ветка лежала отдельно от другой.

«Так быстрее высохнут».

Чайльд же этим временем тем самым полотенцем вычищал подошвы сапог — собирал слизь в небольшие комки и бросал на землю. Слышались характерные звуки чмоканья остатков слайма.

Посидев так немного в полной тишине, Люмин спросила:

— Что ты теперь будешь делать?

— М? Ты о чём? — переспросил Чайльд, оторвавшись от своего занятия.

— Тевкр, письмо… — девушка поймала его взгляд, и сразу отвернула голову к углу палатки.

— А, это… — Чайльд слегка замедлил процесс очистки подошв своих сапог, явно заинтересовавшись махинацией Путешественницы. — Честно, не знаю. Когда нет ни единой зацепки… Сложно вообще что-либо придумать. Тем более если я уже всё тщательно осмотрел.

— А ты смотрел бортовые журналы? Отчёты о выплывших из всех портов судах, лодках? Ведь Тевкр мог перепутать корабли, и сесть на корабль не до Ли Юэ.

— Да. Я смотрел во всех известных мне портах.

— Хм, — усиленно начала размышлять Люмин. — А сколько времени прошло с момента получения письма?

Тарталья некоторое время подумал, и сказал:

— Чуть больше четырёх месяцев.

Повисла гробовая тишина. И Предвестник, и Путешественница старались найти хоть какой-то выход из сложившейся ситуации.

— Ты говорила про Ирминсуль… — начал Тарталья. — А что, если именно он замешан в этом?

— Ирминсуль сам не способен сделать это… Он лишь хранитель. Тот человек, о котором я упоминала, сначала вложил самого себя в него… И это был не обычный человек, а Архонт, — Люмин говорила о великой властительнице Рукхадевате. — И после, только лишь с позволения этого человека, мы смогли «стереть» его.

— Архонт? О чём ты? — удивился Чайльд.

— Неважно, — отрезала Путешественница. — Я не могу рассказать больше, в этом не будет смысла.

— Но почему нет? Неужели невозможно принудительное использование Ирминсуля?

— Во-первых, Ирминсуль существует лишь как… словно соседнее измерение. Он не материален. Он предстаёт перед людьми так, как они того хотят. Его невозможно использовать в своих целях обычным людям. Во-вторых, он бы не оставил таких значимых следов, как, например, письмо твоей матери, — Люмин твёрдо стояла на своём. — Это точно сделано не при его помощи, а скорее… по его подобию.

Предположение Путешественницы натолкнуло обоих к одной мысли — бездна. Только они смеют противостоять Архонтам. Только у них есть возможность провернуть подобное.

— Ты думаешь, что это сделала…

— Бездна, — грустно и одновременно со злостью в голосе закончила фразу Люмин.

Предвестник сразу же понял по её тону и заискиванию в глазах, что эта тема самая больная для девушки. Она на мгновение стала словно сбежавший из засады зверёк, желающий отомстить тем, кто сделал это с ним.

Для Путешественницы бездна означала только одно — Итэр.

“Снова… Итэр… Снова… Чёртова бездна…».

Вокруг девушки начала образовываться тьма. Она окутывала её незримо для Чайльда, изолируя лишь только Люмин.

“Снова… Снова он… Это всё он виноват… Это всё из-за него…».

Её начала охватывать неконтролируемая злость. Девушка начала сгребать в кулаки землю, на которой сидела. Её брови неосознанно опустились и свелись вместе. Губы поджались и сузились. Злость расползалась словно бы по всему её телу, каждой частичке, каждой капле крови. Пожирала её так же быстро, как кровь вскипает в жилах.

Лишь от одних воспоминаний хотелось рвать на себе одежду и кричать во всё горло.

“Итэр… Итэр… Это всё ты!».

Вдруг у Люмин перед глазами пробежали куча картинок, в которых Паймон улыбалась. Словно ребёнок, радовалась еде или новой безделушке. Как она строила глупое лицо каждый раз, когда пыталась в чём-то разобраться… Как волновалась о каждой царапинке, которую Люмин получила. Как корила себя, что слаба, и не смогла помочь. Но Люмин всегда успокаивала её, прижимала к груди, и гладила по голове… Как и их с Итэром мать гладила их обоих по голове…

И тут в памяти возникла серая, словно выцветшая, картинка. Она заполнила собой все мысли девушки, встала у неё перед глазами, и, даже закрыв их, она не могла от неё избавиться. И у неё не оставалось ничего, кроме как разглядывать её, изучая все замыленные детали. На картинке было видно маленькое, детское бездыханное тельце. Маленькая девочка лежала лицом в пол и подобрала под себя руки. Кончики её волос колосились в луже крови, некогда белый комбинезончик в области живота постепенно окрашивался, стараясь достичь спины, тёмно-алым цветом. Розовая корона, покорно украшавшая голову Паймон в прошлых воспоминания Люмин, тонула в крови маленькой феи.

Моментально на Путешественницу нахлынула боль. Сжирающая всё человеческое в ней, боль. По телу пробежали холодные, колючие мурашки. На руках Люмин отчётливо почувствовала засохшую кровь. Она ощутила, как и в тот день, остаточные ощущения на ладонях от нахождения в них остывающего трупа. Безжизненного, безэмоционального, трупа дорогого тебе человека, который больше никогда не сможет улыбнуться тебе…

Люмин старалась сдержать обратный подступ съеденной за ужином еды. Она сжимала свою шубу в области сердца, пыталась скомкаться в клубок, будто бы спрятаться от этой боли, и всего этого мира. В глазах начало мутнеть от слёз. Но Люмин сдерживалась, лишь бы не заплакать. Лишь бы не вспомнить и снова не испытать горечь реальности. Мысли уходили дальше, вглубь собственной боли и отчаяния.

Она начала вспоминать ту беспомощность, что ей пришлось испытать в последнюю их встречу с братом. Прошлое вгрызлось во все её внутренности, мышцы, кровеносные сосуды, кожу, заставляя всё тело отдаваться внутренней боли.

Для Люмин перестала существовать та палатка, в которой они с Чайльдом сидели, обрыв, гул ветра вдалеке — всё, что окружало её, исчезло. Она начала жадно глотать воздух и пытаться достичь взглядом хоть чего-то реального. Пыталась выйти, найти выход из всего этого.

Вот он — приступ.

То, что с ней случалось чуть ли не каждый день до того решения запереть себя в чайнике.

Именно запереть.

Хлынувший поток слёз нещадно наливал её лицо белизной. Губы выпрямились и дрожали, словно бы в попытках согреться. Ей казалось, что в душу заливается жидкий, но ледяной, свинец. Начался озноб по всему телу, и её руки в попытке хоть как-то согреться, вцепились в дрожащие плечи. Воздуха катастрофически не хватало — словно она плыла в вязкой воде, которая создаёт ощущение наличия воздуха вокруг, но при попытке вдохнуть его, ты лишь проглатываешь воду, которая ещё и застревает в горле.

«Никак не успокоиться».

Тьма вокруг неё сгущалась.

…

«Видимо, больше ничего нельзя сделать».

…

«Всё это в моей голове, но…»

— Люми…! — кричал словно вдалеке чей-то голос.

Голос был отдалённым и словно приглушённым завесой воды.

«Почему же… так больно?».

— Люмин… — голос стал спокойным, размеренным и приятным на слух. — Ты не одна, Люмин…

Приятное тепло окутало её колени и обвило спину.

— Ты не должна переживать это всё одна, Люмин, — умиротворённый шёпот исходил теперь буквально над ухом девушки. — Тебе не нужно сдерживаться.

Женские руки, обнимающие колени, потянулись к мужской спине — Предвестник прижимал Путешественницу к себе, стоя на коленях, и девушка решила ответить ему тем же. Дрожащие то ли от холода, то ли от внутренней боли руки проникли под плотную ткань шубы и ласкающими движениями скрестились, окутав спину мужчины. Люмин елозила по шершавой ткани мягкой кофты, крадя заветное тепло мужского тела. Благодаря этому теплу ей становилось легче дышать, и теперь душа, словно до этого скованная и прижатая к стенке, освободилась. Её сердце заклокотало ровную и чистую мелодию благоговейной тишины.

Вместе с внутренним покоем и размеренным стуком сердца, Люмин в такт своему дыханию начала плакать. Она выпускала из своего рта крики, хваталась за кофту мужчины, лицом старалась спрятаться в его плечо — но ощущения были не такими, как когда она плакала одна.

Ей становилось с каждым возгласом и пролитой слезой легче. Пламя её ярости теперь не жгло её, а словно бы придавало сил.

И тут, неожиданно для Предвестника, Люмин лбом уткнулась в его плечо и начала что-то невнятно говорить. Она повторяла одну и ту же фразу. Чайльд чуть наклонился к своему плечу, и прислушался.

— Паймон, прости… Паймон… — вырывалось изо рта девушки вместе со всхлипами. — Паймон… Прости…

Слова постепенно становились тише, в конце концов пока не заглушились совсем. Предвестник продолжал гладить жёсткие, непричёсанные волосы девушки, и прижимать её к себе так крепко, как только мог.