Вопрос 24 (2/2)

Его взгляд против воли цепляется за мальчика, лежащего рядом с саламандром. Тот ещё совсем ребёнок, наверно, того же возраста, что когда-то был Аэлухель, худой и бледнокожий альв, чьё тело уже покрыто ссадинами и ожогами, а взгляд синих глаз потух и безволен. На шее его ошейник, а на рту — намордник, и Аэлухель не может сдержать отвращение, с которым дёргается уголок его губ.

— Нравится? — Силсан, конечно, замечает это и смеётся. — Помнишь? Когда-то ты тоже был таким, — хлёстко шлёпает мальчишку по худой заднице, и кожа алеет от удара, в то время как ребёнок даже не реагирует на это.

Он снова рассмеялся, а после грубо оттолкнул раба под рёбра. Перекатился набок, медленно вставая на ноги, и Аэлухель напрягся, вытаскивая тонкие кинжалы. Медлить было опасно и просто не хотелось, и он сосредоточился, высчитывая слабое место противника. Сделать всё следовало быстро и аккуратно, не давая Силсану разойтись: ему огонь был нипочём, а потому он не станет переживать за вещи, окружающие его, если захочет разойтись ударной магией огня.

— Я ведь хотел унизить Ридраила, когда так снисходительно подарил ему использованную дырку, — неспешно поднявшись на ноги, скучающе произнёс Силсан, лениво глядя на Аэлухеля. — А он, как я погляжу, нашёл тебе другое применение. А жаль, а жаль, связанным в постели ты смотришься гораздо лучше. И куда более на своём месте, — он ухмыльнулся, а Аэлухель прищурился, крепче сжав рукояти кинжалов.

Воспоминания упрямо лезли наружу. Раздетый, изувеченный, униженный мальчик и речи Силсана воскрешали в памяти болезненные картины, которые он до сих пор тщетно пытался забыть. Боль и унижения, от которых Ридраилу с таким трудом удалось его разубедить, преследовали в кошмарах и наяву, и их было так много, что Аэлухелю казалось, что он сойдёт с ума. Три года, которые он провёл в рабстве у этого саламандра, оставили неизгладимые шрамы не только на его теле, но и на разуме, и на душе. И вот теперь Силсан снова вскрывал их, ударяя в самые уязвимые места.

Конечно, он видел и знал — хищная глумливая ухмылка говорила об этом. Медленно и вальяжно он приближался к застывшему, словно парализованный, Аэлухелю, считая его своей лёгкой добычей и победой. Прямо как в тот злополучный день...

— Ты был такой хорошей маленькой шлюшкой — знаешь, после тебя никто больше не был так хорош, — он наигранно сокрушённо покачал головой. — Каждый раз такой узкий, как в первый, а кровь сводила с ума одним своим ароматом. Держу пари, вампирские знатнюки отвалили бы немало бабла за то, чтобы попробовать её!

Эмоции не должны помешать делу — но память одновременно палач и самая мучительная пытка. И он помнит боль и слабость, и опустошённость тогда, когда валялся в грязи и болезнях, наполненный чужой похотью и жестокостью. Хозяин ведь запрещал им мыться, не позволяя смывать позорные следы пока они не присыхали к коже вместе с кровью. Они были хуже животных — неудивительно, что многие не выдерживали и погибали от полученных ран или от заразы — что одно, что другое было долгой, мучительной и унизительной смертью.

Аэлухель скрипнул зубами, качнув головой. Воспоминания были слишком свежи, пусть и прошёл уже не один год. Но это место, это чудовище воскрешало их так, словно всё произошло вчера, и это было выше Аэлухеля выносить эту муку.

— Знаешь, мне не стоило тебя выбрасывать, — Силсан подошёл вплотную, и Аэлухель крупно вздрогнул, чувствуя знакомый жар его тела и его же запах. — Стоило просто сломать тебе позвоночник — ведь ты такое бесполезное ничтожество, — его горячие пальцы почти любовно огладили смуглую скулу, и серые глаза полубезумно сверкнули.

Что-то в голове щёлкнуло — на самом деле Аэлухель держал себя из последних сил. Эмоции не должны помешать делу, и голый инстинкт вёл его. Холодный расчётливый разум — именно так, как учил Ридраил. Поэтому он выпустил кинжал, но прежде чем тот со звоном ударился о пол, он схватил руку саламандра, выкручивая её так, что захрустел сустав. Силсан выпучил глаза от резкой боли и удивления, но прежде чем успел издать звук, второй кинжал выверенным резким движением полоснул по шее. Входя глубоко, перебивая гортань, он нанёс рану такого типа, каким саламандры убивали друг друга, игнорируя ещё не прожитые жизни.

Горячая, как раскалённая магма, кровь брызнула в стороны, попав на лицо и шею Аэлухелю. Он прошипел, отпустив обмякшее тело, с брезгливостью оттолкнув его от себя. Холодным нечитаемым взглядом мгновение смотрел на него, не замечая, как до побеления костяшек, до судорог в пальцах сжимал рукоять окровавленного кинжала, а потом...

Отдача лавиной сносит все преграды. Ярость — бесконтрольная и бессильная ярость затмевает глаза и туманит разум, и Аэлухель не отдаёт отчёта своим действиям. Словно наблюдает со стороны, пока его тело действует само по себе, ведомое болью и жаждой мести. И он громит всё на своём пути, и убивает всех без разбора, кто пытаются встать на его дороге. Просто бездумно ходит по коридорам из комнаты в комнату и вырезает всех, у кого есть оружие.

Ярость даёт ему силы и энергию; боль требует выхода. Быстрая смерть Силсана не несёт успокоения раненому зверю внутри него, и он требует крови и страданий соразмерных тем, сквозь которые прошёл сам. Вспышка холодной жестокости — срыв отчаяния, и если Аэлухель проигнорирует его, он просто сойдёт с ума.

Он успокаивается и приходит в себя только тогда, когда оставляет за своей спиной пару десятков трупов. Выломанные двери, искорежённые тела, реки крови, текущие по коридорам, лужи крови в комнатах и кровавые пятна на стенах. Прибитые к ним трупы и пойманные в ловушки тела, которыми Аэлухель прикрывался как щитами. Он оставляет за собой кровавую оргию, в сентиментальном и болезненном порыве не трогая лишь рабов. Возвращается в самое начало, снимая с альвийского мальчика намордник и поводок и набрасывая на него свой плащ. Поднимает его на руки, забирая с собой, и вместе с ним направляется в комнату отчаяния, грязи и смерти. Конечно, он помнит, где она находится.

Ярость стихает, оставляя после себя усталость и хладнокровный гнев, но Аэлухель сделал всё то, что должен был сделать. Сам он уже давно больше не раб, и его жизнь принадлежит только ему самому. И так же, как когда-то давно Ридраил подарил ему возможность и надежду, он был готов подарить их тем, кто в этом нуждались. Да, не все захотят принять этот дар, сломанные и сломленные, но Аэлухель не сомневался, что среди этих грязных униженных подростков из разных рас и народов найдутся и те, кто смогут пойти своим собственным путём.

И глядя на испуганных детей, ютящихся в тесной грязной комнатушке, что хуже хлева, Аэлухель твёрдо знал, что был готов помочь им всем.