Вопрос 11 (2/2)

Кровь, своя, холодная и застывшая, и чужая, горячая и быстрая, заливает глаза, стекая по лицу, и пачкает руки, делая пальцы скользкими. Но Атратин не обращает внимания, продолжая без раздумий, слепо и машинально рубить всех, кто попадает ему под руку. Нет ни жалости, ни сострадания, ни сожалений — и сам он не чувствует боли даже тогда, когда его задевает благословлённое освяченное оружие. Он слишком стар и могуч, чтобы такая мелочь действительно могла его сразить.

За почти пять с половиной веков он приобрёл знания и силы такого уровня, что мог спокойно бросить вызов кому-то из пресветлых ашуров. Собственно, один из священников привёл с собой такого покровителя, но ведь и Луве не собиралась сидеть, сложа руки. Ах, милая Луве... Хотел бы ты попрощаться с ней иначе, не так ли?

Тёмные глаза сверкают холодным безжалостным равнодушием. Как бы силён и велик он ни был, даже у него есть свой предел. Там, где десять воинов не смогли остановить его, двадцать окружают плотным кольцом. Выбивают из рук клинок, со спины накалывают на копья и пики, и путы из чистого света оплетают запястья, шею и тело. Сжимают и сдавливают, и несут обжигающую боль, но консул не показывает этого. Он остался одним из последних, но он знал, что его смерть не сломает дух тех, кто ещё стояли.

В конце концов, они все знали, на что идут.

Великий консул Чаррадаша Публий Сервилий Атратин — его поставили на колени на кровавый песок посреди руин домов его послушников, на усеянной трупами и залитой кровью улице. Опутанный магическими путами, он с гордо поднятой головой смотрел впереди себя. Кровь, своя и чужая, стекала по его рукам и лицу, всё такому же прекрасному, благородному и спокойному. Без страха, но устало он взирал на боевых жрецов Света напротив себя и знал, какую мучительную смерть они приготовили для него. Но он сделал всё правильно; он стоял до самого конца. Он защищал свой дом, свою родину и своих последователей, пошедших за ним и доверивших ему самих себя. Он не мог поступить иначе и бросить их. И теперь он ни о чём не жалел.

Сложись всё иначе — ему устроили бы показательную казнь перед королём, церковными иерархами и солдатами. Его ненавидели и боялись едва ли меньше, чем консула Авитуса, что некогда бросил вызов Зардушту и повёл бунтарей за собой. Его смерти желали едва ли меньше, чем смерти наставника. Он был бы трофеем едва ли менее ценным. Но он был главным защитником Чаррадаша, а значит, расправа над ним должна была быть жестокой, но немедленной.

Уничтожить повелителя смерти такого уровня можно было только сильнейшей магией Света, исходящей от гнева самого Зардушту. Редкие церковники достигали таких вершин мастерства владения, но на уничтожение Чаррадаша была отправлена в том числе и элита. Интересно, как велика милость божества по отношению к этим людям на самом деле...

— Свет сожжёт твою прогнившую душу, еретик. И да не будет она пятнать своим существованием полотно, сотканное милостью Зардушту, — в голосе жреца слышится презрение, и консул устало усмехается, прикрыв глаза.

Мучительная для немёртвых смерть и крайне жестокая — в чистейшем Свете сгорит не только плоть, не оставив даже праха, но и душа. Полное уничтожение сродни забвению, будто и не существовало его никогда — не о такой окончательной Атратин мечтал, определённо. Впрочем... несмотря на количество прожитых лет, он ни о какой окончательной не мечтал в принципе. А тут...

Жалел ли он, что всё сложилось именно так? — едва ли. Хотел ли умирать? — тоже едва ли. Боялся ли смерти? — отнюдь. Даже мучительное уничтожение не страшило консула, а воспринималось со смирением как данность. В конце концов, даже у самого длинного пути рано или поздно намечается своё завершение.

Он чувствует жгучее прикосновение Света. Магия слепит и оглушает, и тело горит в огне, как снова живое. Но ярость Зардушту не успевает пожрать его всего, и Атратин лишь скрипит зубами от невыносимой боли. Свет гаснет слишком быстро — яркая вспышка резонирует с низким яростным криком разъярённого дэва. Конечно, Луве не могла оставить его так просто, и Атратин не может сдержать усмешку, приоткрывая ослеплённый глаз и пытаясь сфокусировать зрение хотя бы на контурах и очертаниях того, что окружает его.

Атефек являет себя во всей своей красе, и жалких людишек не спасёт тот свет, за которым они пытаются скрыться. Крик боли смешивается с криком ужаса и яростным воем — хватает вспышки мгновения, чтобы всё произошло. Чёрное пламя взмывает вверх, и бесплотный дух, объятый ним, издавая губительный вопль, стрелой взмывает ввысь и тут же камнем падает вниз. Оглушённые и ошеломлённые солдаты едва ли успевают что-то понять, прежде чем разорванные, растерзанные тела, выкрученные в неестественных позах, падают на пропитавшийся кровью песок. А Атратин чувствует, как холодные эфирные руки подхватывают его слабеющее тело. Они исчезают в чёрной вспышке, и всё, что произойдёт дальше, выходит за пределы ответственности консула. На самом деле он так устал...

Губительное прикосновение Света не успело стать фатальным для его души, но Атратин чувствовал, что оно задело тело. Что ж, такая окончательная была в разы приятнее — чертог Франхрасьяна, как и сам его хозяин, говорят, не такое уж и страшное место. Возможно даже, ему удастся неплохо поладить с Господином...

Атефек бежит, преодолевая за мгновение десятки, а то и сотни километров, отдавая все свои силы, а потому не может принять привычный вид. Полуплотный дух из теней и тьмы практически бесформен, но угасающий взгляд консула может различить размытые очертания не то мужского, не то женского лица. Когтистые тонкие руки бережно сжимают медленно истлевающее тело, и Атратин негромко посмеивается, закрывая глаза. Он больше не сможет вернуться.

— Пришла пора прощаться, — его голос совсем тих и слаб и рассеивается на ветру бега. — Твой господин, очевидно, заждался меня…

— Нет… — голос дэва звучит не то шёпотом, не то свистом ветра, и когтистая ладонь аккуратно гладит окровавленную щёку. — Ты не можешь уйти так просто…

— О Луве, ты сделала для меня так много. Ты спасла мою душу — это уже больше того, на что я рассчитывал, — на последок Атратин улыбается вымучено. Он знал, что этим всё закончится. По правде говоря, он ещё легко отделался. Привязанность... И как же ты будешь торговаться со своим хозяином и владыкой?..

Сервилий покачал головой и вздохнул. Человеческая привычка, такая необходимая в этот момент. Последний вздох — и его взгляд окончательно погас, глядя куда-то в непроглядную тьму, пока сожжённое светом тело дотлевало прямо на руках дэва. Всё закончилось так прозаично и легко, но может, после стольких лет существования, он и вправду заслужил покой. Ведь, в конце концов, рано или поздно даже у самого длинного пути появляется своё завершение.