Больше, чем... (Эребос/Михаэль) (1/2)
Беременность странно влияла на Михаэля. Мало того, что он менялся внешне, что-то ещё менялось внутри, делая сурового ангельского генерала чувствительным и ранимым, таким, каким Эребосу было сложно себе даже представить его. Меланхоличным и беспокойным, пусть он и пытался прятать подобные изменения от чужих глаз. Но Эребос видел и ощущал, и наблюдал, заинтересованный, что будет дальше.
Он чувствует перманентную тревогу, исходящую от ангела. Осязаемое беспокойство, волнующее его дух. Странное и необычное ощущение, ведь разве может могущественный генерал чего-то бояться? Он, что всегда бесстрашно вёл ангелов вперёд, возглавляя их и являясь их идеалом и образцом для подражания?.. Но тем не менее Михаэль беспокоен, и Эребос наблюдает за ним, удивлённый и заинтригованный.
Его тревога связана с ребёнком. Безликий видит, как ангел касается своего живота, будто прислушиваясь к ощущениям. Гладит натянутую кожу, едва живот начинает округляться и становиться заметным, и напряжение в его ауре немного успокаивается и уменьшается. Он чутко следит за своим состоянием, реагируя на малейшие изменения или движения, и Эребос ощущает колебания эмоционального фона. Так странно.
Но ребёнок растёт, и живот Михаэля становится больше. Маленькое требовательное существо, которому постепенно становится тесно в утробе — тревога Михаэля отчего-то растёт вместе с ним, и Эребос чувствует эти тяжёлые волны, накатывающие время от времени на ангела, делая его беспокойным. Становятся острее и невыносимее, но он лишь вздыхает, придерживая себя за поясницу и низ живота, и морщится, когда дитя толкается и бьётся, доставляя боль и дискомфорт.
— Давай я усыплю его? — Эребос выходит из теней, обращаясь вкрадчиво и негромко. Осматривает ангельскую фигуру внимательным взглядом, считывая эмоции и пытаясь понять их природу. Ему интересно, и он намерен утолить свой интерес, иначе зачем всё это было нужно? — Ты же даже толком разогнуться не можешь — давай я помогу тебе.
Михаэль вздрагивает от его слов, дёргается, хмурится уязвимо и отворачивается. Ребёнок и вправду толкается слишком сильно, переворачивается и давит на органы, отчего трудно дышать, а внутри всё болезненно тянет. Но он готов терпеть все эти неприятные ощущения ради осознания элементарной истины, а потому едва голос безликого затихает, он, не колеблясь, выдыхает:
— Нет.
— Почему? — Эребос склоняет голову набок, и в его голосе слышится любопытство. — Я чувствую исходящую от тебя тревогу… Ты боишься, что я наврежу потомку?
— Нет, — Михаэль качнул головой и болезненно поморщился, нервно погладив живот. — Не ты причина моего беспокойства.
— А что? — безликий не собирался отступать, наоборот подлетев поближе, и ангел горько усмехнулся, вновь отвернувшись от него.
— Я не должен беспокоиться из-за таких глупостей, — ответил тихо, но в его голосе послышалась такая же горечь.
— И тем не менее ты беспокоишься, — Эребос продолжил настаивать на своём. — Расскажи, я хочу знать.
Михаэль одарил его странным нечитаемым взглядом. Он замер, словно величественная статуя, и на лицо его легла непроницаемость. Он всегда делал так, когда чувствовал себя уязвимым, словно был не вправе чувствовать эмоции и проявлять их. Но тем не менее он не стал спорить и бесцветно ответил, утоляя любопытство безликого.
— Мать рассказывала, что у некоторых ангелиц бывало так, что дитя погибало ещё до рождения, да и у малых народов тоже такое иногда случается, — произнёс Михаэль. — Мне тревожно, ведь мой ребёнок от безликого, сам я мужчина — вдруг Эльрату неугодно, чтобы это дитя увидело мир? Вдруг он заберёт его? Если не в утробе, то сразу после рождения — что так, что так я всё равно не смогу защитить его. Поэтому я слушаю, поэтому я чувствую, и как бы тяжело мне ни было, я знаю, что дитя живо и что оно в порядке. По крайней мере пока.