Беседа (Христофор/Эфир) (1/2)

Чужое присутствие Христофор чувствует сразу. Он давно научился различать сверхъестественных существ, ощущая их влияние и различая контуры. Этот же даже не прятался, и Христофор раздражённо дёрнул плечом: меньше всего он хотел сейчас видеть именно это существо. Но Дайр, словно чувствуя (хотя не факт, что «словно»), явился именно сейчас, и его тяжёлый суровый взгляд сверлил полуседой затылок.

Тоска этим вечером с новой силой накатила на Христофора. Полный невыносимого одиночества и душевной пустоты, он снова так остро ощутил собственную ненужность и никчёмность. Старый калека, побитая жизнью псина — он влачил своё во всех смыслах жалкое существование в полном одиночестве и не знал, почему вообще до сих пор это делает. Мечтал о смерти и взывал к ней, ненужный никому и ничему в этом мире.

А потом мрак его души озарила Звезда. Но и она ушла, ведь что Христофор мог дать ей, кроме пустоты и разочарования?

Всё внутри опаляет болью и рассыпается на части. Одиночество так невыносимо, и Христофор погружается всё глубже на дно отчаяния. И Дайр приходит к нему, ощущая эту холодную бездну, но можно подумать, он может что-то с ней сделать.

— Ты знаешь, почему сестра так поступила, — его голос как всегда сух и резок, но Христофор делает вид, что не слышит его. Мрачнеет ещё больше, игнорируя, на что Гибельный лишь источает недовольство. — Тёмные создания, вроде нас, не лучшие партнёры для смертных. Да и для нас самих подобные привязанности — большое испытание. Сестре нужна помощь, и отец утешит её.

Христофор никак не отреагировал на слова Сына Ночи. Свои привязанности и душевную боль он не собирался ни с кем обсуждать, тем более с Дайром. Он знал, что Гибельному известны все его мысли и переживания, но предпочитал делать вид, что это не так, отстраняясь и отгораживаясь от Сына Ночи как можно сильнее. Хватит с него сожжённых мостов, равно как и тайну своего сердца он не собирается доверять никому, лелея её в своей душе, даже если она доставляет ему боль. Кроме того…

Он знал, почему Эфир ушла от него, и он не мог винить её за это. Старый разбитый калека, разочаровавшийся во всём — он ничего не мог предложить ей и ничего не мог отдать. Лишь боль и ответное разочарование — он не удивлён, что в итоге всё закончилось именно так. Эфир была слишком хороша для него, добрая, мягкая и нежная, а он — агрессивный побитый пёс, который кусает руку, пытающуюся его приласкать. И от этого становилось ещё более тошно, и горечь невыносимым ядом сжигала жилы изнутри.

— Сестра не первая, кому приходится испытывать подобное, — игнорирование Дайра явно не устраивало, поэтому в ответ не обращая внимания на нежелание человека говорить, он продолжил, давя на самое больное. — Такое с нами уже случалось, когда смертные слишком сильно привязывались к нам. Мы стараемся отстраняться от таких ситуаций, ведь смертные имеют привычку слишком привязываться к тем, кто добр и внимателен к ним. Особенно такие побитые жизнью старые собаки, как ты.

— Ну и нахрена ты мне всё это говоришь? — сжав в руке стакан, ударив им по дереву стола, процедил Христофор, тяжёлым взглядом посмотрев на фигуру напротив. — Что ты хочешь от меня услышать? Да, я побитая жизнью, старая сутулая псина. Мне впору гнить в яме, но я всё ещё не там — чего ты от меня хочешь?! Если хочешь, чтобы я отпустил твою сестру — я её не держу. Да, мне больно, но я не настолько глуп, как ты думаешь. Я не привязываю Эфир к себе, и я не стану её искать. Я знаю, почему она ушла, и я не виню её за это. Но если ты хочешь, чтобы я перестал её любить, то возможно, я был бы и рад, но не могу. А теперь отвали от меня!

Дайр недовольно нахмурился, а Христофор закинул в себя остатки крепкого пойла, что были в стакане. Он был в хмельном раздрае, оттого особенно опасном и наполненном меланхолией. Ненужные слова Гибельного ощущались как рука, которая по локоть влезла в открытую рану, и боль растекалась по венам вместе с загустевшей кровью. Старый уставший человек в глубокой печали — он лишился всего, что было ему дорого и несло хоть какую-то радость. Имел ли он вообще хоть что-то в действительности?..

Он знал, что всё было обречено с самого начала. Чувства были слишком сложными и болезненными, словно впивающиеся в кожу осколки стекла. Иррациональные и противоречащие друг другу — Христофор был слишком стар и устал для них. Но даже после того, как Эфир ушла, меньше любить её и тосковать по ней он не смог, даже прекрасно понимая, что ничего у них и так не получилось бы и что Эфир вряд ли вернётся когда-нибудь к нему опять. Поэтому ему так горько и больно, и одиноко, но он калека, старый смертный, который и так скоро умрёт хотя бы в силу возраста — он даже другому человеку никакой радости и пользы не смог бы принести, не говоря уже о возвышенном существе, так отличающемся от всех остальных. И он не хочет говорить об этом, не хочет обсуждать это — тем более с Дайром, воспринимающим себя близнецом Эфир, потому что ему и без того слишком больно, чтобы эту боль приумножать ещё сильнее.

— Эфир беспокоится за тебя и твои чувства. Она не хочет, чтобы ты страдал от её отсутствия, но её присутствие может ранить тебя ещё больше, и этого она тоже боится. Поэтому выбирает отстранение — я говорю тебе это, чтобы ты был в курсе, дурень. Смертные злятся, когда возлюбленные оставляют их по каким-то эгоистическим целям. Я пытаюсь объяснить тебе, как работает наша психика в этой области, чтобы ты не надумал себе чего-то ещё, — спокойно произнёс Гибельный, очевидно, отвечая на первый вопрос.

Христофор снова проигнорировал его, всем своим видом давая понять, что не хочет продолжать эту тему. Махнул рукой официантке, требуя повторить своё пойло, и даже не удивился, когда та, поднеся его, не обратила никакого внимания на его собеседника, скрывающегося во тьме.