Буря (Джеддит/Адалерт) (1/2)
Разлом и опустошение, заполняющее изнутри горячей кровью так же, как когда-то в далёком детстве заполнялись чаши для жертвоприношений — и Джеддит наблюдает, как и тогда, безучастным пустым взглядом, бессильный и слабый. Что он может сделать, ребёнок, отданный на заклание?
«О чём ты хочешь поговорить сегодня?»
Уставший, но спокойный голос звучит где-то на задворках сознания, и Джеддит теряется как в первый раз. Чувствует себя ребёнком, уязвимым и скованным, словно он вновь сидит в клетке, не способный ничего сделать со своей плачевной печальной участью. Обнажённая душа, и отчаяние медленно подкатывает к душе, чтобы снести её безжалостной приливной волной.
Он не знает, что должен говорить. Господин отправил его к Сыну Ночи, оказал невиданное доверие и милость, раскрыв секрет и поделившись силой своей реликвии, самой бесценной в коллекции, и разве Джеддит мог отказать и сказать «нет»? Если хозяин сказал, что так надо — значит, так действительно было надо, и Джеддит должен был подчиниться. Но что теперь он должен был сказать этому Сыну Ночи?
По части эмоций и собственных переживаний Джеддит всегда был очень скрытным. Прятал их от всех до последнего, хотя часто даже не осознавал, что что-то испытывает особенное. Потому что никому нет дела до того, что ты чувствуешь, ты всего лишь жертва, а если плачешь и кричишь, то даже лучше, можно насмехаться и упиваться твоей беспомощностью — так было всегда, даже когда родители ещё были живы, и Джеддит хорошо усвоил эту науку. Поэтому большую часть времени он лишь вежливо улыбается, глядя с лукавым прищуром, и профессионально скрывает все свои переживания, никогда не показывая, если его что-то задевает. Яркие искренние эмоции он демонстрирует разве что во время секса. Но это страсть, это другое, это позволительно. Разумеется, он может быть участливым, обаятельным и вежливым, когда надо, но всё это обычно фальшивые маски, что же происходит внутри на самом деле, Джеддит скрывает даже от самого себя, ведь не задумывается и не обращает внимания — эмоции нужны на работе, да, но личные переживания лишь вредят делу, да и… Как будто в Аду хоть кому-то будет до них дело, когда время Джеддита придёт наконец-то там оказаться. Пока же он тем более всего лишь смертный слуга своего могущественного господина, и его ценность лишь в том, что он приносит пользу. Следует лучше стараться, чтобы угодить мастеру, а всё остальное… оно не имеет значения.
Поэтому когда Сын Ночи задаёт вопрос, у Джеддита нет на него ответа. И тогда Сын Ночи сам находит его.
Пустота внутри наполняется кровью — и это боль совсем иного уровня. Джеддит научился получать извращённое удовольствие от физических пыток, но сейчас, когда страдает его надломленный разум и душа, он не может справиться с этой болью. Обнимает себя под грудью, сворачиваясь в тугой комок, пытаясь хоть так поймать чувство хрупкой безопасности, но весь он — сплошная открытая рана, такая уязвимая и такая глубокая. Это не то, чего он хотел. Не то, что он хотел о себе знать и осознавать…
Возможно, в глубине души он подозревал, что не в порядке, но всегда игнорировал, бежал, как от огня от губительных мыслей. Сын Ночи же, словно скальпель, вскрыл гнойный нарыв, и Джеддит не знал, что с ним теперь делать. Душу выворачивало наизнанку, и к этой боли прибавилась невыносимая фантомная боль во всех шрамах, которыми щедро усеяно его тело. И он снова семилетний мальчик, попавший в руки сектантов, беззащитный и слабый, не способный ни защитить себя, ни сбежать. Никчёмное ничтожество, которое к своим тридцати четырём годам так ничему и не научилось.
Горячие слёзы обжигают щёки кислотой. Выедают глаза и ломают рёбра. Боли так много, и Джеддит не способен её вынести, и грудь сдавливают тиски, и ему кажется, он слышит, как трещат кости. Невыносимо. Но разве может он позволить себе эту позорную слабость? Тем более здесь, в чертоге господина, в который ему оказана такая высокая честь позволения войти?..
Но он не справляется. Слишком слаб, слишком уязвим. Воспоминания нахлынывают одно за другим, и Сын Ночи раскрывает перед Джеддитом его суть. Сам находит ответ и показывает его ему. И Джеддит не знает, что теперь делать.
Он — одинокий ребёнок на заклании. Собственные родители превратили его и его братьев в агнцев, снова и снова принося в жертву их кровь, взывая к силам Хаоса. А потом пришли они, и всё стало ещё страшнее и безысходнее. Секта забрала его и младшего брата, единственное дорогое и родное существо, которое было у Джеддита, и он был вынужден смотреть, как во время одного из бесчеловечных ритуалов они принесли его в жертву. И в ушах Джеддита до сих пор звенит детский крик и плач, его собственный и его брата, а перед глазами текут реки горячей крови. Вспоротый живот и стеклянный взгляд на долгие годы превращаются в ночной кошмар, тогда как наяву его преследует кошмар совсем иного толка.
Боль и кровь — постоянная слабость от обескровливания, существование на грани жизни и забвения. Вскрытые жилы, наполняющие чаши, и плывущий взгляд; тошнотворный запах металла и режущий по глазам горящий в тёмном подземелье огонь; каменный алтарь и постоянная боль, от которой нигде не спрятаться и не спастись. Агония отчаяния и одиночества — неудивительно, что в итоге Джеддит стал таким.
Чтобы не сойти с ума, он научился получать от боли наслаждение; чтобы защититься, он научился верить только самому себе. Но ребёнок внутри него, никогда не знавший любви и безопасности, так хочет познать их хотя бы сейчас, но Джеддит бежит, полный страха, отчаяния и боли. Ведь больше он не ребёнок; теперь он взрослый и сильный, и может сам постоять за себя. Никто не будет больше над ним так издеваться, теперь он свободен, даже если весь смысл его существования лежит в служении. Почему тогда ему так больно?
Слёзы льются через край, и в уязвимости своей он закрывается. Прячется — но разве может он спрятаться в чертоге хозяина от него самого? Особенно тогда, когда ему так хочется ощутить рядом с собой его сильное тело и тепло и почувствовать себя не одиноким? Ведь только рядом с господином ему действительно спокойно и безопасно; только господин не причинит ему боли и не унизит. Но разве примет он его в таком никчёмном позорном состоянии? Его, Джеддита, вся ценность которого в верном и эффективном служении, но аж никак не в этих человеческих глупостях? Как будто здесь, в Аду, хоть кому-то до них есть дела…
Полный страданий, он чувствует властную ауру чужого присутствия. Униженный, скулящий, словно побитый пёс, он откликается на неё. Слишком ничтожен и слаб — и Джеддит цепляется за него с каким-то отчаянием, как утопающий за доски. Задыхается застревающим в сдавленной груди воздухом и слезами, пытаясь что-то сказать и хоть как-то оправдаться, но не может, ведь его почти буквально разрывает изнутри. Ему больно, ему так больно, и одиноко, и страшно, и он чувствует себя уязвимым. И в то же время ему так стыдно, потому что он нужен господину только как эффективное средство, верный слуга и эмиссар, который должен хорошо служить, ведь это единственное, за что его держат. И никому не важно, что он там чувствует, глупый человечек, потому что никто не будет терпеть его за это. Не здесь, это уж точно.