Надлом (Тирис|Чернокрылый) (1/2)

Это не было одномоментной реакцией. Всё возвращение из Туманных Земель обратно на территории живых было тяжёлым. Намного более тяжёлым, чем путешествие в самое их сердце, как бы парадоксально это ни было. Мрачные размышления и поразительно точные удары Изнанки, словно острейший скальпель, вскрыли гнойный нарыв, из которого потекло наружу всё то, что томилось внутри.

Неясные туманные переживания омрачали душу Тирис. В них не было чёткости, но на сердце было как-то особенно тяжко — она прекрасно знала, предвестником чего была такая реакция, а потому где-то в глубине сознания лихорадочно пыталась отыскать источник, прежде чем станет слишком поздно. Тщетно, разумеется, и в Карамию Тирис прибыла в глубокой отстранённой задумчивости и хаотичном раздрае мыслей.

Неуютное ощущение, смутная тревога, нескладная тревога — верхушка айсберга неприятным пронизывающим до костей ветром рябила гладь спокойного озера. Приближалась буря, и Тирис пыталась предотвратить неизбежное.

Прощание с Джи получилось смазанным; последующий разговор с Симоном и того вовсе практически прошёл мимо девушки. Зайдя в таверну и сняв комнаты, Тирис, неловко поведя плечами и нервно улыбнувшись, сразу попрощалась с другом, спеша остаться наедине с самой собой.

Возможно, было бы намного полезнее и легче остаться с Симоном и попросить его о помощи. Но Тирис даже толком не понимала, в чём эта помощь должна заключаться, а состояние её, меж тем, явно оставляло желать лучшего. Эмоции — зыбкий, непонятный, абсолютно нелогичный предмет — в прямом смысле были её больным местом, и всякое яркое проявление их на людях сковывало её прочными цепями неловкости. Сейчас же, когда она сама ещё смутно понимала, что не так, демонстрировать слабость другим тем более не хотелось.

Одиночество было универсальным способом защиты и побега. Ненавистное, но в то же время спасительное — наедине с собой никто не обидит, не осудит, не засмеёт и не сделает больно, а потому, даже несмотря на недоверие к самой себе, Тирис была для себя тем самым существом, которому она могла доверять, как бы парадоксально это ни звучало.

Стоило двери в комнату закрыться, ограждая Тирис от всего мира в небольшом пространстве комнатушки таверны, как всё вокруг будто бы в одночасье замерло и затихло. Девушка словно бы вступила в магический круг, запирающий её в зачарованном пространстве, где существует только она и все демоны, пожирающие её изнутри.

Судорожный выдох нарушил звенящее молчание комнаты. Холодными пальцами Тирис обхватила себя за плечи, мелко дрожа как от холода, втянув голову в плечи и остекленевшим взглядом глядя куда-то в пол. Тревога волнами накатывала на неё, заставляя сердце в груди попеременно то сжиматься почти до физической боли, то неистово колотиться о грудную клетку. Тирис чувствовала себя словно обнажённая, отчего ей хотелось как-нибудь закрыться, куда-нибудь уйти, сбежать подальше от этого ощущения. Липкими щупальцами изнутри её опутывало чувство тотальной уязвимости, и сознание Тирис металось словно загнанный в угол зверь, тщетно пытаясь найти выход из этой ловушки.

Стыд — чёрная тень, что приходит следом за уязвимостью первой. Жгучий, словно крапива, он заставляет гореть в себе заживо, снова и снова воскрешая в памяти перед глазами всё то, что происходило на Изнанке. Ядовитый шёпот его напоминает о том, что Тирис не стоит обманываться, и Эреб действительно видел все те воспоминания, которые разум возводил в виде призрачных образов.

Тирис вспоминает дядю и Чатлема, осколки воспоминаний с которыми Изнанка изъяла из глубин её памяти, и стыд едва ли не парализует её. Лучшие воспоминания, одни из немногих светлых воспоминаний, самые дорогие сердцу существа — Тирис прячет их за семью печатями своей души куда более тщательно, чем всю ту боль и унижения, через которые ей довелось пройти. Потому что с ними смириться куда проще, принять их как данность, как часть себя, как то, что она заслужила. Но что-то светлое...

Это огоньки — мерцающие, вспыхивающие огоньки, разгоняющие беспросветный мрак её души. Они — величайшие драгоценности, которые Тирис хранит тщательнее, чем драконы свои сокровища. Они настолько сокровенны, потому что Тирис боится однажды потерять всё то и всех тех, кто дарят ей их, что в итоге всё, что у неё останется, — только эти воспоминания. Потому что Тирис слишком плохая, слишком нескладная, слишком навязчивая, чтобы действительно заслужить то, что для других кажется естественным и элементарным.

Да, она не заслуживает этого. Она не может рассчитывать на это. А потому каждое подобное проявление — сродни краже, воровству — что ты успеешь и сможешь стянуть — то и будет твоим. И Тирис страшно и стыдно, что если правда вскроется, если вскроется, что она — боги, это даже звучит смешно! — обычное живое существо, в жизни которого происходит не только какое-то дерьмо, её непременно обвинят и засмеют. А вместе с ней позору подвергнутся и те, к кому она имела неосторожность привязаться — и это в сто раз хуже, чем насмешка над ней самой.

Поэтому привязанности и тот немногий свет Тирис прячет в самых потаённых закромах души. И сейчас, когда его так нагло взяли и обнажили, ощущалось это так, словно на каких-нибудь торгах её взяли и раздели, заставляя совсем нагой, униженной и уязвимой стоять перед толпой людей, разглядывающих её.

Полувздох-полувсхлип вновь разбивает тишину. Тирис жмурится до белых пятен перед глазами, сжимая руками виски, словно пытаясь сдавить свою голову. Сводит до онемения челюсти и беспомощно подаётся куда-то вправо — невыносимое чувство тотальной уязвимости толкает её бежать даже в буквальном смысле.

Тревожность на грани паники накатывает волнами, и оставаясь наедине с собой, Тирис не знает, что делать. Ей хочется метаться из угла в угол, будто загнанному зверю, но облегчения это всё равно не принесёт. Необходимо срочно отвлечься, усмирить бурю в душе, и она уляжется сама по себе — всё ведь закончилось хорошо и благополучно, а значит, причин для волнения больше нет — по крайней мере, Тирис пытается успокаивать себя именно так, и ненадолго паника действительно утихает, позволяя мозгу сконцентрироваться на другой задаче.

За небольшим письменным столом прямо напротив кровати места не так уж и много, но Тирис более чем хватает для того, чтобы разложить кусок пергамента, и взяв карандаш, склониться над ним. Размеренная работа, постепенное изложение мыслей помогают отвлечься, и обманчивое ощущение облегчения закрадывается внутрь девушки. Она даже немного улыбается уголками губ, постепенно и основательно расписывая своё столь необычное путешествие, как вдруг...

Крупная дрожь пробивает всё тело как в каком-то припадке. Пальцы, держащие карандаш, ослабевают, почти выпуская его, отчего последние буквы незавершённого предложения съезжают куда-то вниз. Руки дрожат, а глаза застилает плотная прозрачная пелена, мир за которой плывёт кругами. Первые капли слёз падают на ещё чистую часть листа — и внутри Тирис сносит все предохранители.

Рано или поздно этого следовало ожидать. Наученная горькой наукой матери своей матери, что её чувства и эмоции не имеют значения и вообще они противны, даже наедине с собой Тирис старалась подавлять их. Ей не с кем было говорить о своих тревогах и боли, и они всё копились и копились внутри, наполняя чашу до самых краёв. Теперь они лились через край, и девушка была бессильна перед ними.

Стыд и вина втаптывают её в землю и хоронят под собой. Придавливают неподъёмной могильной плитой, не давая вздохнуть. Трещат рёбра, звенит в ушах, а перед глазами пляшут чёрные точки — лавина сносит её подчистую. Ощущение пространства и времени теряется не хуже, чем в Туманных Землях, и Тирис во всех смыслах выпадает из реальности.

Ощущения и подавляемые чувства заменяют собой мысли. Они переполняют Тирис и льются через край из всех щелей. Пустой взгляд смотрит в одну точку, не осознавая себя, в то время как дрожащая рука, слабо держащая карандаш, скользит по бумаге, выводя какие-то слова, о которых Тирис не имеет ни малейшего понятия. Горячие слёзы обжигают щёки и заливают пергамент, капая на стол, ноги и иногда на костяшки пальцев, но Тирис не ощущает этого.

В её голове — пустота. В её душе — глубокая дыра. Зияющий тьмой бездны разлом, который она не может стянуть по краям и залатать. Ей просто не хватает для этого сил, ведь с каждой потугой он лишь расползается сильнее. А сейчас...

Ощущения волнами накрывают с головой. Откат от постоянного подавления самой себя оглушает и ослепляет. Он оказывается настолько сильным, что Тирис чувствует себя в каком-то вакууме пространства, не отдавая себе отчёт вообще ни в чём. Она продолжает что-то писать, и громкие рыдания вспарывают звенящую тишину. Она задыхается слезами и чувствами, которых слишком много, и воет, переходя на крик. В конце концов отбрасывает карандаш и хватается за голову, крича ещё громче и рыдая навзрыд — всё это тело делает словно без её ведома, пока сознание пребывает вообще чёрт знает где.

Боль разбирает на части и собирает обратно. Разбивает, словно зеркало, и хаотично втыкивает осколки в мягкую плоть. Они не стыкуются друг с другом, всходят кровью, но боль продолжает вонзать их глубоко внутрь, игнорируя страдания.

Стыд, всё тот же невыносимый жгучий стыд за само её существование пожирает изнутри. Такую нескладную, такую ничтожную, такую ломаную-переломаную. Да одно общение, одно взаимодействие с ней должно вызывать у других насмешку и желание поскорее избавиться от этого позора. Потому что вся Тирис такая: ублюдок, урод и просто мерзость. И что бы она ни делала — это всегда будет так глупо и смешно, лишь очередное унижение и провал.

Неудивительно, что никто не захочет иметь дело с такой гадостью. Да и одно упоминание с ней рядом любого может покоробить и натурально оскорбить. По крайней мере, Тирис не удивилась бы — у неё самой была бы именно такая реакция.

Бежать от себя было бесполезно, да и банально некуда. Все усилия, которые она прикладывает, чтобы стать лучше, проваливаются. Очевидно, что их недостаточно, очевидно, что это заведомо гиблая идея — и вина разводит рёбра в стороны, выворачивая и выламывая их.

Где бы она ни появилась, с кем бы ни завязала знакомство — от неё всегда одни проблемы. Она несёт одни неприятности — и даже светлый рыцарь Симон мог в очередной раз в этом убедиться. Светлый рыцарь, который по её дурацкой глупой прихоти подался в царство Смерти — Тирис даже не хочет думать, как ему было тяжело и какие проблемы это доставило ему и его покровителю. Тому самому покровителю, что с такой добротой отнёсся к ней, пропащей душе — и вот так она его отблагодарила, да?!

Неблагодарная эгоистичная дрянь — мать её матери была права в каждом своём слове. И Тирис захлёбывается виной и стыдом, задыхаясь от слёз и рыданий, душащих её.

Ей больно, ей так больно. И тяжело как никогда не было. Она подводит сама себя и больше самостоятельно не справляется. Но, боги, есть ли хоть кто-то в этом мире, кто не прогонит её, не засмеёт, но самое главное — не осудит?..

Вернее не так: могут ли те, к кому она так стремится, принять её? Даже сейчас, в истерике и боли, когда она не отдаёт себе отчёт и снова говорит о том, в чём её пытаются переубеждать?

«Как же ты жалка», — безжалостная мысль вызывает лишь новый приступ рыданий, и Тирис, подвывая и скуля, снова тянется к карандашу. Она всё ещё не слишком отдаёт отчёт своим действиям, но если унижаться, то унижаться до конца. Ей терять больше нечего: дорогу в Туманные Земли она и без этого путешествия найти смогла бы.

Воспоминание о Туманных Землях воскрешает то безразличие и оторванность от материального мира, которые сопровождали её на протяжении всего путешествия. Не было страха — было лишь смирение, и малодушная унылая мысль о том, что ей стоило опустить руки ещё два года назад. Тогда не было бы всей этой боли... и жалких потуг доказать миру, что её существование имеет хоть какой-то смысл. И мастеру не было бы лишних проблем с напуганной, замкнутой, скованной девицей, понятия не имеющей, что делать с этой жизнью.

Стыд с новой силой затягивает удавку на её шее. Бессмысленное нытьё вызывает лишь раздражение — а Тирис только им и занимается. Приложенные усилия не стоят и ломаного гроша, и всё, что она может, — упиваться своими страданиями и ничего не делать с ними. Позорить мастера, который, должно быть, успел пожалеть, что когда-то обратил на неё своё внимание.

«Мне так жаль... Так жаль»

Мысль, словно заевшая пластинка, крутится в голове, заставляя слёзы течь с новой силой. Сухие губы беззвучно повторяют эту молитву, и река раскаяния в вине-которой-нет также изливается на бумагу. Тирис жаль, действительно жаль и бесконечно стыдно за само своё существование, с которым она понятия не имеет, что делать.

Она обнажена и максимально уязвима.

Она устала.

Она скучает и нуждается в тепле того, к кому тянется её сердце.

Она нуждается в утешении.