Часть 4 (1/2)

— Что ты имела в виду?

— Ты о чем?

— Ваши поцелуи. Ты сказала, что знала о том, что это произойдёт, еще несколько лет назад. Что ты это видела.

— Ты знаешь, как именно я могла это видеть, Эйгон. Ты всегда знал.

Эйгон помнит об этих словах, но все еще отрицает их. Человеческая природа часто дает импульс отречься от того, что находится за гранью привычного понимания. Он старается вникнуть в детали, но ему тяжело поверить в сам факт того, что Хелейна действительно способна видеть что-то во снах. Нечто реальное, связное. То, чему суждено произойти через месяцы или годы. Эйгон не раз был свидетелем того, как Визерис болтал о чем-то подобном, и это всегда воспринималось им как бред, поэтому ему сложно изменить отношение к этому в одночасье. Он провел годы, демонстрируя превосходство над сестрой, считая ее безумной, — часть него испытывает нечто похожее на стыд теперь, и от этого Эйгон избавляется самым естественным для себя образом. Через массу новых подколов и неуместных придирок.

Инстинкт самосохранения, который в эти дни работает вдвое лучше обычного, позволяет сталкиваться с Хелейной лишь в те моменты, когда она бывает где-то одна. Эйгон ловит ее возле входа в сад, на ужинах или во многочисленных коридорах, но уверяет себя в том, что это происходит не специально. Простая случайность, которая ничуть не зависит от того, что его терзает, где-то настолько глубоко, что он не признается в этом даже себе, чувство вины, а еще изрядная доля любопытства. Ему хочется отмотать время назад и сделать многое по-другому. Когда-то в детстве они с Хелейной были близки, пока Эймонд не подрос до того, чтобы соревноваться с ним за внимание сестры.

Эйгон старше, его интерес быстро переключился на другие вещи, но он помнит лёгкое чувство обиды с того периода — у Эймонда все выходило куда проще. Хелейна позволяла ему обнимать себя и дарила насекомых из своей обширной коллекции, мать проводила с младшим все вечера, даже Визерис спрашивал что-то о его успехах за завтраком. Как будто самого Эйгона не существовало. Был лишь его титул первенца, за которым стояли масса надежд и будущих обязательств. Из-за этого он всегда завидовал Эймонду — тот был свободен и мог делать все, что захочет. Над ним не висел грозовой тучей тот факт, что однажды ему придется занять трон и поэтому теперь нельзя даже вдоха сделать без чужого разрешения.

Все это выводило Эйгона, так что из упрямства он делал ровно противоположное. Чем больше на него давили, пытаясь воззвать к ответственности и благоразумию, тем сильнее он отдалялся в кромешный хаос. Выпивка, девочки и гулянки. Замкнутый круг, зацикленный по воле своего создателя. Эйгон не глуп, знает, что подводит из-за этого чужие ожидания, но вместо печали испытывает лишь злорадное удовлетворение. Ему нужен собственный выбор, собственная жизнь, но мнение матери и властного деда висит удавкой на его шее. Может, ему стоило бы взять пример с Хелейны — та выглядит достаточно смирившейся с тем, что они скоро поженятся. Но, возможно, ее утешает то, что их брак станет простым фарсом, прикрытием для того, чтобы она могла целиком погрузиться в тайный роман с Эймондом.

Чем больше Эйгон об этом думает, тем отвратительнее себя чувствует. Его преследует мысль о том, что он находится не на своем месте. Ему нужно было родиться вторым, тогда он мог бы жить в спокойствии и заниматься исключительно собственным удовольствием. Эймонд отлично смотрелся бы на троне. Рассудительный, умный, старательный. Внушающий доверие. Он сумел бы справиться с чем угодно, даже не моргнув глазом, не приложив усилия. Эйгон, в это же время, готов пойти на что угодно, лишь бы сбежать от возложенной на него ответственности. И поэтому все это кажется жестокой насмешкой судьбы. Ведь даже Хелейну он получает просто так. Назвать ее своей женой — честь, которая Эймонду и не снилась. Лучшее желание из всех возможных, которое для Эйгона является чем-то вроде наказания.

Он будет плохим мужем, в этом нет никаких сомнений. У него нет правильного примера перед глазами, нет никаких моральных ориентиров. Ему не нужны дети или сам брак, к ним он одинаково безразличен, и вряд ли что-то сумеет измениться по прошествии лет. Его заранее вгоняет в ужас осознание того, что им с Хелейной придется зачать хотя бы одного наследника. У Эйгона нет проблем с потенцией, но он не может перестать думать о том, что Эймонд будет маячить за его спиной третьим лишним. Наяву или просто метафорически. Каждый из них заслуживает чего-то другого, и он жалеет, что нет возможности банально попросить родителей поменять их местами.

Эйгон умудряется избегать брата несколько недель, используя обходные коридоры, пропуски тренировок и всяческие отговорки, чтобы сбежать с совместных завтраков и ужинов до того, как Эймонд появится в зале. Он не знает, продолжила ли Хелейна навещать чужие покои посреди ночи, раз ее личные взаимоотношения с Эймондом наконец сдвинулись с мёртвой точки простых томных влюбленных взглядов друг на друга, но зато уверен в том, что она не рассказала ничего о том, что Эйгон караулил ее возле комнаты на рассвете. Если бы Эймонд узнал о том, что Эйгон был в ее постели, пусть даже просто лежал на соседней половине, он бы дал реакцию. Выдал себя хотя бы взглядом, острым и безжалостным, как меч, или парой фраз. За это Эйгон любит брата — его прямолинейности в выражении эмоций можно позавидовать.

Но чем ближе оказывается дата назначенной свадьбы, тем сильнее Эйгон проваливается в мучительные сомнения о том, что все это ему не нужно. Его заранее тошнит от приторных фальшивых улыбок и поздравлений, от любопытных взглядов и уточняющих вопросов на тему того, насколько хорошо он справляется со своими супружескими обязанностями и как скоро королевскому двору следует ожидать будущего наследника. Каждый раз, когда он сбегает на ночь в город, его охватывает желание остаться там навсегда. Спрятаться в надёжном месте или же уплыть куда-то еще, за Узкое море, и начать жизнь с нуля, притворившись кем-то другим. Эйгон даже сделал запасы золота на случай, если в момент отчаяния действительно решится на такое.

Поэтому за неделю до свадьбы, когда отвращение к себе, недовольство ситуацией и обида на весь мир собираются в плотный неразборчивый комок, который не запить и не заесть, Эйгон приходит к брату сам, нарушая многодневное молчание и избегание между ними. Он проходит в его комнату перед ужином, тут же направляясь к столику с бокалами и вином. Ему не трудно примерить образ невинности. Эйгон где угодно может стать своим — даже если такое вторжение не нравится Эймонду, тот этого не показывает. Им не часто доводится проводить время вместе, сказывается слишком большая разница интересов, но в эти недели оба чувствуют определённое напряжение. Эймонду кажется, что даже воздух звенит металлом между ними, знаменуя то, насколько легко все может перерасти в драку.

— Я не буду препятствовать, — Эйгон продолжает блуждать притворно заинтересованным взглядом вдоль раскрытых страниц учебника о кораблестроении, и делает тон подчёркнуто равнодушным. Но Эймонд знает, что это уловка, поэтому пристально следит в ответ, сокращая расстояние между ними и занимая соседнее кресло.