Глава 1 (1/2)

Этот текст написан и переведен для читателей старше 18 лет. Пожалуйста, не читайте его, если вам еще не исполнилось 18.

1937, Бруклин, Нью-ЙоркТы потерял девственность с толстым незнакомцем, нагнувшим тебя над диваном в грязной комнате позади бара. До этого тебя никто никогда не целовал, и этот мужчина лишь несколько раз небрежно чмокнул, прежде чем развернул и спустил тебе штаны до самых ботинок. Хотя у тебя все упало в ту же секунду, как он вдавил в тебя сухой палец, ты сам попросил его об этом, и было уже слишком поздно отступать. Тебе было жизненно важно пройти через это. Дело, которое нужно довести до конца несмотря ни на что.Все это время твой желудок возмущался, и не только потому, что в него вдавливался жесткий диван. Тяжелое дыхание, хлюпанье вазелина, который незнакомый мужчина запихивал тебе в задницу, шарканье ботинок по грязному полу: тебе казалось, что будь у тебя что-то в желудке, тебя бы вырвало. Хотя какая разница. Работая над вывесками бакалейной лавки мистера О'Брайена, ты оказался слишком занят, чтобы поесть. Внутри тебя не было ничего, что могло покинуть желудок.Головокружение и тошнота усилились, когда он начал толкаться в тебя медленными резкими движениями, проникая в твой анус, ставшийпо ощущениям сплошной гематомой. Каждый раз, когда он входил в тебя, твой мягкий член подпрыгивал на мошонке, прежде чем врезаться в спинку дивана, обитого жаккардовой тканью. У тебя перехватило горло, как в детстве, когда астма мешала тебе играть с другими детьми.У тебя уже много лет не было астматических приступов, но пока он тебя трахал, ты вяло представлял себе, каков ты будешь, если приступ случится. Твое лицо покраснеет и превратится в надутый воздушный шар на плечах. Задница будет грязной, растянутой, как старая рваная майка с желто-коричневыми пятнами в подмышках, из расширенной дырки потечет мерзкая слизь, и ты будешь корчиться на полу в штанах, сползших налодыжки, изо всех сил пытаясь вдохнуть. Твое горло будет сжиматься все сильнее и сильнее, пока не останется ничего, кроме крошечного просвета в стиснутой трахее.В твоей фантазии этот человек оставил бы тебя умирать и скрылся обратно в баре, чтобы найти кого-то, кто не был бы слабаком, готовым сдохнуть во время небольшого перепихона. В реальности же этот человек напрыгнул на тебя с изяществом старого пса, тупого и грубого.Пока он входил в тебя, ты представлял, что полиция обнаружит твое мертвое тело с отекшим от недостатка воздуха лицом и очевидными признаками твоей извращенности. Когда он входил в тебя, это было больно, как когда мама промывала твои самые глубокие порезы карболкой, но еще хуже стало, когда он выдернул член из твоего тела, и его сперма, похожая на сопли, выползла из тебя и растеклась по твоей заднице, бедрам и задней части твоих яиц.Ты все еще чувствовал жгучую боль, когда он похлопал тебя по боку, как мула. Твои руки и живот слишком ослабли, чтобы сразу выпрямиться, поэтому ты долго стоял там, тяжело дыша, пока он застегивал молнию.

— Спасибо, малыш — сказал мужчина, неуклюже удаляясь.

Ты стер ладонью мерзость, сочившуюся из тебя.В конце концов ты вытер руку о грязный диван; на ладони образовалась липкая пленка, которая уже начала подсыхать, но ничего другого не оставалось, кроме как засунуть ее в карман и выбраться из комнаты. Всего несколько мгновений ушло на то, чтобы подняться по лестнице и пройти через бар, а потом ты нырнул обратно на улицу.Ты приостановился у автомата, чтобы купить сэндвич, и съел его по дороге домой, держа чистой рукой. За квартал от дома тебя стошнило в мусорный бак, а работник из китайской прачечной бесстрастно наблюдал за тобой, сидя в кресле у входа в магазин.Ты делил комнату с несколькими другими парнями; никого не было дома, за исключением Пола, который никогда не выходил и почти ни с кем не разговаривал. Он даже не взглянул на тебя, пока ты собирал полотенце и одежду, но ты все равно старался не поворачиваться к нему спиной, потому что твое нижнее белье прилипло к ногам, и ты понятия не имел, в каком состоянии могут быть твои брюки.Ты разделся в пустой ванной, едва добравшись до нее: жалкая милость небес. Она была грязной, и в душе всегда пованивало мокрыми шерстяными носками, но вода текла с приличным напором. Этого было достаточно, чтобы промыть себя, используя палец, выскрести всю пакость, и эта деликатная работа заставляла тебя морщиться под холодными брызгами.После того, как ты вычистил свою задницу, ты отскреб ее куском дрянного мыла, от которого у тебя всегда начинался зуд. Твоя кожа покрылась мурашками, а зубы все время клацали, даже после того, как ты выключил душ и начал вытираться полотенцем. Ты так сильно тер кожу, что стало больно, но, казалось, ты никогда не сможешь согреться.Мистер МакИннис бросил на тебя недовольный взгляд, когда ты вышел из ванной.— Самое время, парень, — проворчал он, протискиваясь внутрь, врезавшись в твое плечо.

Ты не вспомнил, что следовало бы извиниться, пока он не захлопнул за собой дверь, поэтому просто вернулся обратно в комнату, сжимая вещи в руках.В квартире по-прежнему был только Пол, так что ты воспользовался возможностью лечь в постель, не утруждая себя разговорами.

Утром ты проснулся даже раньше обычного, и задница болела еще сильнее, чем прошлой ночью. Когда ты зашел в туалет, тебе показалось, что ты пытаешься высрать ржавый болт. Твои глаза наполнились слезами, и ты ударил себя за это по колену. Ты чувствовал себя лучше, пока сидел на унитазе, но колено и задница продолжали пульсировать, когда ты встал перед раковиной, чтобы умыться и почистить зубы.Вернувшись в свою комнату, ты надел самый красивый костюм, который купил на все свои сбережения две недели назад. Тебе пришлось купить новый, потому что внезапный и неожиданный скачок роста сделал весь твой гардероб бесполезным всего несколько месяцев назад. Перед тем, как принять Евхаристию, есть не следовало, поэтому ты не стал завтракать, хотя вполне мог сжевать кусок хлеба.Следуя за волной ирландцев, шагающих по кварталу в сторону церкви Святой Марии, ты не остановился до тех пор, пока не преклонил колени в проходе и не пробрался, спотыкаясь, в ряд, где всегда сидел с матерью. Ты изо всех сил старался слушать мессу, пока отец Маккарти методично служил латинскую церемонию, но обнаружил, что встаешь и садишься, отвечаешь и молишься по привычке, а не осознанно.Когда священник зачитал заупокойную молитву (ты заплатил за нее на прошлой неделе, сразу после похорон, когда отец Маккарти сочувственно вздыхал, думая о тебе), то ты даже не вздрогнул от того, как прозвучало в устах этого человека имя твоей матери.— Сара Энн Линч Роджерс, — нараспев произнес мужчина в сутане, и ты не заплакал. Ни по ней, ни по себе, ни из-за греха, который ты совершил прошлой ночью.1941, Перл-Харбор, Гавайи— Дорогуша, — провозгласил мужчина высоким пронзительным голосом, сияя тебе с другого конца бара, — вы, несомненно, достойная дань уважения нашему дорогому Дяде Сэму. Вы только посмотрите на себя!Мужчина был одет в яркую разноцветную рубашку, которую ты сам никогда бы не надел. Он был красив, как новенький блестящий пенни, изнежен и приветлив, с теми женственными манерами, которые ты никогда бы не сумел изобразить, даже когда был едва выше юной девушки.— Спасибо, — ответил ты.

Он угостил тебя пивом и отвесил комплимент, и ты почувствовал легкое волнение от одного взгляда на него. С тех пор, как тебе исполнилось семнадцать, это был далеко не первый раз с тех пор, когда ты смотрел на другого мужчину и думал, что хочешь попробовать еще раз, но это был первый раз, когда ты думал, что действительно готов пройти через это.Теперь ты тоже стал больше, чем раньше. Скачок роста, начавшийся, когда тебе было семнадцать, только сейчас начал сходить на нет, и почти четыре года службы сделали тебя сильнее, чем ты когда-либо мог бы стать, рисуя вывески и сидя на фабрике в Бруклине. Тебя повышали, тебя хвалили. Ты стал сержантом Стивеном Грантом Роджерсом из 27-й пехотной армии Соединенных Штатов и прохлаждался до тех пор, пока не оказался в действующих частях, что было неизбежно.Последние четыре года жизни мужчины, выглядящего на все тридцать — настоящего солдата армии США — научили тебя держать смерть матери запертой так глубоко внутри, что тебе пришлось бы вскрывать свои высохшие кости, чтобы добраться до нее. Теперь ты уже не испытывал прежнего страха. Большинство вещей ощущались иначе, особенно учитывая тот факт, что война маячила прямо за углом.Может быть, пришло время попробовать еще раз. Вечер был еще достаточно ранним, чтобы никто из вашей компании не появился поблизости, а этот мужчина смотрел на тебя так, словно ты был королевой бала. Он и сам неплохо выглядел. У него были узкие глаза и чистые ровные зубы. Да, он был хорош собой, с гибкой фигурой, волной волос, как у кинозвезды, и улыбчивым ртом.Итак, ты с ним поболтал и не стал уклоняться от намеков. Да, здесь, на Гавайях, было великолепно, но так ужасно жарко, что ты расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, все время встречаясь с ним взглядом. Когда его нога под столом коснулась твоей, и он извинился за то, что мешает тебе, ты не отшатнулся, а прижал свою ногу к его и сказал, что все в порядке. Армия заставила тебя привыкнуть к тесноте.Нет, у тебя не было девушки на материке. Ни невесты. Ни жены.— Я в армии, — сказал ты ему. — Это лучшее время в моей жизни. Зачем мне девушка?Ты улыбнулся, и он посмотрел на твой рот.Когда он спросил тебя, не хочешь ли ты попробовать изысканное вино, которое он держал дома, ты, конечно, согласился, даже если тебе никогда в жизни не хотелось выпить бокал вина.В тот вечер он отвез тебя к себе домой. Его кровать, должно быть, была сделана из перьев, потому что это была самая мягкая вещь, на которую ты когда-либо ложился.Ты был приятно удивлен, когда понял, что он хочет, чтобы ты его трахнул. Ты не торопился раскрывать его: по крайней мере, ты знал, как это делается, ты делал это с собой, хотя и нечасто, а потом он лежал на животе и громко стонал, пока ты толкался внутрь. Это было самое тесное местечко в мире, и ты хотел бы, чтобы это никогда не заканчивалось, но ты кончил довольно быстро и додрочил ему прежде, чем твой член обмяк и выскользнул из него.После этого Гавайи стали для тебя гребаным раем, местом, где ты научился трахаться и сосать члены, и где ты отказывался подставляться кому-либо, как это было однажды, когда ты был почти ребенком с разбитым сердцем. Твой рост и военная выправка обеспечивали тебе эту привилегию, потому что ни у кого, кто видел тебя в форме, не возникало желания спорить с тобой.Ты узнал, что вместе с тобой служили еще несколько таких же, как ты, но ты предпочел не завязывать отношений, живя в уединении, которое означало, что тебя никогда не поймают, даже если другие попадутся. Было приятно чувствовать, что ты не один такой, даже если это означало, что ты просто кивнул другому одетому в хаки мужчине через переполненный бар или обменялся парой слов в столовой.Ты познакомился с горсткой странных гражданских, и они полюбили тебя точно так же, как ты их. Иногда они давали тебе деньги или подарки, и многие из них были готовы позволить тебе нарисовать их, и ты здорово улучшил свои умения. Многие из них сами были художниками или музыкантами, и это заставляло тебя порой размышлять о той живости, которой тебе не хватало вне Бруклина, о сверкающих огнях и цветах, об ограничениях, которые накладывала армейская служба, хотя тебе больше нравилось быть в армии, чем без нее.Романтики в твоей жизни не было. Ты никогда не влюблялся. Но была нежность и была дружба, даже если ты чувствовал их только в тот момент, когда кончал.Все, разумеется, пошло прахомкогда японцы разбомбили Перл-Харбор, но пока это продолжалось, все было хорошо.1942, Гуадалканал, Соломоновы Острова— Ш-ш-ш, — прошептал ты на ухо Арни, сжимая его член, прежде чем начать неторопливо гладить его снова. Рыжеватые волосы Арни, касавшиеся твоего лица, были влажными от пота. — Не шуми.Он уже отсосал тебе, и ты чувствовал себя расслабленным, мягче, чем твои якобы накрахмаленные рубашки в этой влажности. Ты мог не торопиться с ним, действовать медленно и спокойно, потому что ты уже кончил и знал, что он любит, чтобы ты не торопился.Арни присоединился к двадцать седьмому после Перл-Харбора, и сначала вы подружились, потому что он был проворным, сметливым и любил комиксы так же, как и ты. Вы оба интересовались живописью и чтением, и он не осуждал тебя за склонность к социализму, даже если твой выбор книг и пылкость иногда заставляли его закатывать глаза. Никогда раньше у тебя не возникало желания потрахаться с другим солдатом. Но чем дальше вас загоняли в тихоокеанский регион, тем сильнее нарушались правила, не только для тебя, но и для стремительно растущего числа таких парней, как ты, и однажды Арни положил руку тебе на колено и поцеловал тебя, а когда он отстранился, то выглядел испуганным, бледно-зеленые глаза были широко распахнуты, а рот приоткрыт, как будто он не мог поверить в то, что только что сделал.И ты поцеловал его в ответ.Именно с Арни секс для тебя превратился в занятия любовью, так, как показывают в фильмах, полных отчаянных поцелуев, медленных прикосновений и страстных, торопливых обменов взглядами.Здесь и сейчас, дроча ему в гребаных джунглях, ты вылизывал шею Арни только потому, что тебе нравился вкус его пота, а ему нравилось чувствовать твой язык, и ты улыбался, когда он вздрагивал, прижимаясь к тебе. Ты работал рукой то быстрее, то медленнее, сжимая то крепче, то слабее, дразня его, как только умел.Ногти Арни впились в твою руку, все его тело сотрясалось в неровных вздохах, как будто он плакал, но ты знал, что ему было хорошо. Ты хотел бы трахнуть его (он позволял тебе это раньше, и вам обоим это нравилось), но обычно это было слишком рискованно, требовало слишком много усилий, оставляло слишком много последствий, которые следовало убрать. Так что ты был счастлив тем, что имел, радовался даже самым легким поцелуям и тому, как он иногда обнимал тебя за плечи в лагере. Это не было извращением. Это была привязанность. Неужели два здоровенных боевых парня не могли позволить вести себя порой по-дурацки? Тебе многое сходило с рук.Когда Арни кончил, ты зажал ему рот ладонью, зная, что он будет слишком громким.

— Так хорошо? — спросил ты, все еще держа его на весу.

Он лежал как мертвый груз в твоих объятиях.— Гос-споди, — отозвался Арни, растягивая слово на два слога.

Его голос все еще дрожал, и ты почувствовал глубокое удовлетворение.

***

У вас с Арни была целая куча свободных часов, вы оба получили увольнительную в одно и то же время, и это чудо было больше, чем вся американская армия. Это было настоящее рождественское волшебство, если такое вообще существует.Были и другие парни, такие же, как ты, и у вас у всех были места, идя в которые, вы были уверены, что будете в безопасности. Многие из вас присматривали друг за другом, и только некоторые из них знали, что если один или двое из вас попадется, это может вызвать настоящую охоту на ведьм, где все будут тыкать пальцами, потому что им больше нечего будет делать, прежде чем вас линчуют.На этот раз вы могли не торопиться и заняться делом по-настоящему, так, как вам двоим редко удавалось. В набор для первой помощи входила неплохая смазка и маленькие пакетики презервативов, и не было никакого смысла не использовать их здесь, где дополнительная гигиена была слишком большой проблемой, а местная смазка — слишком плохой, чтобы ее применять.Вы трахались сладко и медленно, Арни на четвереньках, а ты на коленях позади него. Вы оба задыхались, вздрагивали и шепотом то хвалили друг друга, то просили о чем-то, то бормотали просто всякую романтическую тарабарщину. Когда ты больше не мог терпеть, ты протянул руку и подрочил Арни, пока он не кончил на высохшие пальмовые листья под своим животом, а затем позволил кончить и себе, наполнив презерватив короткими резкими толчками. Вы устроились рядом, лежа на боку, и ты дождался, пока твой липкий член опадет и выскользнет из него с хлюпаньем использованной резины.Неподалеку был водоем, в котором регулярно купались такие же, как вы. Кое-как натянув трусы и брюки, вы отправились к нему, не застегивая ширинки, а просто придерживая штаны перепачканными скользкими руками. Швырнув их в кучу на берегу, вы, наконец, бросились в воду, чтобы обмыться.После этого вы лежали полуобнаженные, потому что здесь было достаточно жарко, чтобы не спалиться, если бы вас застали без рубашек и с расстегнутыми ремнями.Арни лежал на спине и курил сигарету, а ты достал блокнот и карандаш. У тебя еще было достаточно времени до возвращения, поэтому ты прислонился к дереву и принялся рисовать его, желая увековечить, как он выглядел в полуденном свете. Он был расслаблен после секса, переполнен сладостью, которой вы оба словно накачались, занимаясь тем, что ощущалось как любовь.— Думаешь, мы оба сможем найти работу в Бруклине, когда закончится вся эта война с япошками? — спросил Арни, когда сигарета почти дотлела в его потных пальцах. — Мы оба получили неплохие звания. Держу пари, мы без труда могли бы стать детективами, — добавил он.

Ты рассказывал ему, что хочешь уйти со службы, как только закончится эта война, может быть, удовольствоваться чем-то более приземленным, например, стать полицейским в Бруклине. Это была несложная работенка для ирландского парня с хорошим послужным списком.— Спорим, что сможем, — благожелательно согласился ты, потому что был в этом уверен.