Запись пятнадцатая (2/2)

***

— Быть может, древнегреческий?

Этот вопрос из уст Демиана вполне можно расценить за альтернативу очередного, уже приевшегося «шах и мат». Значило её поражение и было озвучено ещё до того, как опрокинулся её король, но положение на поле так и кричало о бедственности.

Аннабель устало коснулась пальцами переносицы.

— Зачем мне мертвый язык? — Только он хотел было что-то, ухмыльнувшись, ответить, она мученически вздохнула: — Боже, нет, не говори ничего.

Чем побудила его негромко рассмеяться: очевидно, и впрямь хотел сказать какую-нибудь очередную жестокую, острую колкость. И было в этом его смехе нечто как будто совсем юношеское. Заразительное, как бы дико ни было это признавать. Аннабель сама невольно усмехнулась.

На древнегреческий она всё же согласилась. Непонятно скорее, почему она вовсе задалась упомянутым выше вопросом — в древних языках она видела всегда красоту, манящую таинственность. Латынь, к примеру, частично уже была ею покорена благодаря учителям в детстве.

Стало быть, сказывалась простая усталость, порождающая ворчливость, из-за которой хотелось возражать всему, что только Демиан говорил.

Но, верно, древнегреческий лишним не будет.

Не считая того, что над ней и так висели теперь немецкий, румынский, итальянский, польский, голландский, русский… даже хинди, арабский и турецкий — разнообразия ради.

Аннабель сперва подумывала выбирать преимущественно славянские языки, надеясь, что это помогло бы разобрать всё написанное старославянскими знаками в дневнике Демиана, но затем поняла — не поможет. Взглянула снова на его записи, на эту насмешку над нею в чистом виде, и смирилась с тем, что даже пусть она выучит все славянские языки до единого, ближе к правде это её не приведет ни на шаг: это то же самое, как если бы ей, англичанке, велели перевести испанский текст. Сходная азбука — не гарантия сходности языка.

Выбор румынского ей тоже нисколько не поможет, это она поняла в тот же миг, как Демиан спокойно на него согласился.

Да и если так подумать — это в любом случае глупость. Аннабель видела однажды древнеанглийский, и на знакомый ей родной язык это не походило ничуть, а у валашского и румынского так и вовсе различия начинаются по меньшей мере с азбук. Может быть, разгадать подобный шифр и было бы под силу какому-нибудь даровитому лингвисту, но, увы… Наверное, Аннабель сперва наберет определенную базу языков, если вдруг это способно всё же помочь разобраться в сущности словесности, а после уже попытает удачу, но надежд у неё было не слишком много.

— Предлагаю взяться уже наконец за первый язык, — заявил он после того, как они обсудили выбор древнегреческого. — Работа предстоит объемная.

Аннабель сделала маленький глоток из чаши, которую Демиан наполнил кровью недавно, и неуверенно взглянула на часы.

— До восхода не больше часа. Мне кажется, разумнее взяться за изучение уже вечером.

— В таком случае, отправишься спать или сыграем ещё?

Конечно, Аннабель согласилась на ещё одну партию.

Конечно же — проиграла.

— Пусть будет санскрит, — пожала она плечами безучастно. — Для комплекта.

— Амбициозно, — хмыкнул он. — Ты же сознаешь, что санскрит старше меня в пять раз?

— Неужели он не входит в твои шестьдесят два языка?

— Не в двадцать семь свободного владения, но обучить тебя ему я вполне могу.

О, в этом Аннабель нисколько не сомневалась. Есть ли что-нибудь, на что он не был бы способен?

Только немного трудно было представить, как вовсе будет проходить сам процесс обучения… Аннабель не особо-то его желала вовсе, но тут уже на неё действовало давнее равнодушие, не иссякшее полностью. Которое отступило достаточно, чтобы адекватно существовать и пытаться даже учить нечто новое, но всё же остаточными частицами осело на самой глубине легких, для того чтобы не задаваться удручающим вопросом, зачем ей всё это нужно, если по освобождении её ничего больше не ждет.

Прежде чем Аннабель успела бы подняться всё же с кресла и направиться в комнату, Демиан взглянул на доску с какой-то задумчивостью.

Неожиданно — спустя столько времени его жестоких игр — сжалился:

— Пожалуй, я мог бы сделать всё же некоторую поблажку. Позволить тебе задать любой вопрос, — Аннабель вскинула изумленно брови, — не касающийся лично тебя или подвала.

А, разумеется. Всё не могло быть просто.

Что же, в этом случае надобность вопроса вовсе исчезает, и не было никаких сомнений в том, что Демиан это понимал.

С другой же стороны — любая информация может оказаться полезной… упускать любые зацепки было бы верхом неразумия.

Аннабель надолго затихла, стараясь подобрать что-нибудь из того, что ей оставалось, но большая часть приходящих на ум вопросов была так или иначе с ней связана.

Кроме, разве что…

Отрешенно разглаживая складки на юбке, Аннабель чуть прокашлялась и негромко напомнила:

— Ты не единожды упоминал о своей приятельнице. Расскажешь мне о ней?

О той, ради кого Демиан посещал балы, не слишком его прельщающие. О той, для кого он перевел целую литературную глыбу с русского на английский, только чтобы она смогла прочесть.

Эта женщина определенно занимала немалое место в истории Демиана, и пренебрегать сведениями о ней не стоит.

Демиан же только кивнул, как будто ничуть не удивившись её вопросу — если так подумать, выбор у неё не велик, значит, её вопрос насквозь предсказуем. Но у неё не было никакого желания изощряться и мучить истощенный шахматами мозг, только бы попытаться сбить его с толку нестандартностью.

— Заранее скажу, не удивляйся имени — она родом из Норвегии. Упоминаю это и чтобы твое воображение нарисовало её верно: она — живое воплощение стереотипов о скандинавской внешности. Высокая, с прямыми и светлыми волосами. На вид примерно моего возраста по человеческим меркам. Имя её — Силье. Но оно ей не по вкусу и чаще она ходит под любым другим, — по какой-то причине, пока Аннабель неведомой, его губы растянулись в усмешке. Что объяснилось тут же: — И каждый раз, когда я зову её по этому имени, она грозится зашить мне рот пропитанными святой водой нитками.

Аннабель распахнула шире глаза. Не ослышалась?

Да, пусть она понимала, что эта женщина что-то для него значит, но всё же угрожать Демиану, тем более подобным образом, и остаться в живых…

Демиан продолжал как ни в чем не бывало:

— Но что поделать, если почти все её фальшивые имена — сплошное безвкусие? Неизменно на английский или французский манер, неизменно высокопарные. На данный момент она Констанция, если не ошибаюсь. Ничего не имею против имени, но уж ей оно определенно не подходит.

— Вы точно… — Его пренебрежение в тоне смущало её до крайности. — Приятели?

Её уточнение предсказуемо его повеселило. Демиан улыбнулся, расслабленно прислонившись затылком к высокой спинке кресла.

— Не обессудь, мне попросту скучно с собеседниками, что не желали бы приставить мне нож к горлу.

— Это многое объясняет, — пробормотала она совсем тихо, делая из чаши ещё один глоток, на этот раз внушительней. Поджала на секунду губы, прежде чем выдвинуть единственное предположение: — Она старше тебя?

— Нет. Хотя, увидев её, ты посчитала бы иначе — она сама флегматичность во плоти. Хроническая серьезность и сдержанность. Полагаю, именно так зачастую представляется вампир, у которого за спиной вечность. Но на деле она младше меня на пару столетий. Четырнадцатого века рождения.

Стало быть, ей уже около пятиста, либо ближе уже даже к шестистам, если родилась она ближе к началу века…

Представлялось всё это всё равно крайне-крайне тяжко. Именно факт того, как сошлись в этом случае по характеру такая, как Силье, и… Демиан.

За его извечную язвительность она ещё не убила его, только потому что была младше и слабее соответственно, или помимо серьезности у неё имелись и титанические запасы терпения?

Надолго задуматься Демиан ей не позволил, наконец приступив:

— Уже по обыкновению начну издалека.

После этого взял себе только пару мгновений, чтобы выстроить фабулу нужной ему истории.

Аннабель уже успела от подобного отвыкнуть. Как это необычно, быть слушателем его увлекающих своей глубиной рассказов, где всего несколько его идеально выверенных фраз требуется, чтобы окунуться в необходимую атмосферу.

— Шестнадцатый век. Я прибыл в Англию, чтобы побеседовать с уже упомянутым не раз Шекспиром, который, к моему удивлению, тогда был уже не человеком. После продолжительной литературной беседы я поинтересовался у него, как давно и благодаря кому он был обращен, однако прямого ответа не получил: по какой-то неизвестной причине он этой темы избегал и всячески старался от неё уйти. Только разного рода исхищрениями мне удалось всё же его разговорить — как оказалось, в Уорикшире был некий вампир, так скажем, властвующий над другими. К подчинению тот никого не принуждал: люди, особо отчаявшиеся, шли к нему за обращением сами, взамен даруя свою волю — исполняли любые поручения, обязаны были хранить его тайны, включая любые сведения о его личности. Вампиров в целом не так уж много, но контролировать даже горстку подобных созданий — это уже немалая власть. Тот загадочный человек так и вовсе распростер над всем графством целую сеть, дергал за нити, как ему угодно, ухитрялся скрывать всё даже от местного графа, который по умолчанию обязан ведать обо всем. В чем-либо этот вампир влиял на него благодаря своим подопечным, среди которых были люди и знатные, но самого графа не обращал — не был глуп, понимал, что тогда власть уйдет в руки бессмертного лорда, безопаснее было держать того в неведении. Иными словами, всё было продумано до мелочей. Однако это сложно назвать целой иерархией, диктатом, — нет, «подчиненными» эти вампиры были лишь условно. Числились скорее должниками, которые просто в тот или иной момент могли бы предоставлять своему создателю любые услуги, во всё остальное время предоставленные сами себе.

— И ты, разумеется, решил разведать, что это за создатель?

Аннабель подала голос осторожно, чтобы ни в коем случае его не перебить и не осечь течение его мыслей, но ей почему-то хотелось быть вовлеченной, как в прошлые его рассказы. Уточнять и спрашивать, даже пусть очевидное. Демиан подобному не возражал, напротив — поощрял, приподнятым уголком губ. Кивнул:

— Да, безусловно, я был заинтригован. На самом деле, установление подобной власти среди вампиров — не такая уж редкость. Пускай преимущественно мы всё же существуем по одиночке или по парам, вампиры — всё те же люди, а большая часть людей нуждается в том, чтобы кто-то их направлял. Тем не менее, такого рода феномены всегда индивидуальны, на каждой местности свои способы сохранения власти, свои особенности и свои лидеры, всегда исключительные, потому что иначе за ними бы бессмертные создания не пошли. Кощунством было бы не копнуть в это глубже, раз уж я уже был в Уорикшире. Неожиданностью стало, что это оказалось не так уж и просто. Вампиры действительно трепетно хранили тайны их создателя, большая часть из них так и вовсе не располагала нужными мне сведениями, настолько вся та картина была туманной и запутанной. Тогда я подошел к делу иначе. — В линии его изогнувшихся губ крылось самодовольство, Демиан явно наслаждался этим эпизодом истории: — Решил надломить этот слаженно работающий механизм — по мелочи подрывал любые тайные дела. Мешал, вносил щепотку хаоса. Это было настоящим удовольствием — выдергивать из всей этой системы по звену и наблюдать, как постепенно и неизбежно та рушится. Взамен же я со временем стал получать некие послания, недвусмысленные намеки прекратить, что по итогу свелось к своеобразной переписке. Притом далеко не всегда письмами, по большей части скорее разного рода кровавыми инсталляциями. — Демиан сделал некоторую паузу, как будто предоставляя Аннабель возможность представить, но, право, лучше бы не представляла. Её едва не передернуло, уголки губ презрительно дрогнули от тошнотворных картин, рисуемых воображением. — В чем-то это походило на целую войну, длящуюся года два. Можешь счесть это глупым ребячеством, ведь было мне уже почти пять сотен лет, но для меня это стало любопытной головоломкой. Которая по итогу привела к тому, что мне всё же назначил встречу этот таинственный властитель теневой стороны целого графства. Мужчина — века три-четыре от роду, не более. Даже не стану упоминать его имя, настолько это лицо было незначительным. Разумеется, это оказался не тот, кто мне нужен, понять это нетрудно. Тот, кто был нужен мне, правил воистину из тени.

Твердость точки последней его фразы невольно приводила в легкий трепет. От этого образа — личности, управляющей столь многим, но скрытно, как какой-нибудь серый кардинал…

Демиан взглянул на шахматную доску, оставленную на время рассказа без внимания, и одна из фигур сдвинулась сама под властью этого взгляда. Ушла из центра, медленно проследовав по клеткам, оказалась за целым рядом пешек. За королем, который всегда играл наиважнейшую роль, но не в этом случае. В этом — иная фигура.

Ферзь. Белая королева.

— Силье, — констатировала Аннабель, не скрыв в голосе нотку восхищения. Которое Демиана заметно удовлетворило.

— Упомянутый мужчина был ей мужем и по совместительству её создателем. Притом, полагаю, он действительно верил, будто целиком владеет над ней властью. Это было далеко не так, марионеткой в чужих руках оказался он. Лишь лицо, за которым следовали вампиры, потому что пред женщиной, тем более иностранкой, никто бы столь сильно не трепетал — даже вампиры не лишены предрассудков. Во всяком случае, в этом была убеждена Силье, хотя будущие события показали несколько иное. Так или иначе, управляла всем она. Продумывала, издалека следила за исполнением. Также именно она, соответственно, была той, с кем я имел удовольствие вести ту своеобразную переписку. Вскоре мне удалось всё же добиться с ней неопосредованной встречи, и я ожидал, что она наивно попытается убить меня в ту же секунду, но по итогу — мы просто мирно побеседовали.

Последнее Аннабель даже не удивило ничуть — уж всё, что касалось Демиана, было сплавлено из противоречий разного сорта. Только одного она не понимала:

— Но почему она не могла встретиться с тобой изначально? К чему были эти годы кровавой игры?

— Я тоже задавался этим вопросом, однако всё оказалось до нелепости просто. Силье боялась меня.

Вот это уже было поводом для изумления. Аннабель приподняла брови, смотря на него в ожидании разъяснений.

— Не сочти это проявлением моего завышенного самомнения, это её же чистосердечное признание. Призналась она далеко не сразу, держала лицо долгое время, но впоследствии уже вскрылось. Силье тогда была молода, всего пара веков жизни: ожидаемо, что её сковывала любая неизвестность и уж тем более этот особо упоительный вид угрозы, когда не имеешь представления, чего ожидать. Для меня самого, признаюсь, её страх оказался открытием — по той нашей двухлетней игре создавалось впечатление, будто я веду диалог с равным себе по возрасту. Интеллекта и твердости ей не занимать.

Как это всё же необычно, что первостепенную роль в отношении Демиана к тому или иному человеку всегда всенепременно играет ум… всегда акцент только на нем.

Да и вовсе, судя по всем записям и пометкам в его библиотеке, пусть объектом его презрения становилось подавляющее большинство людей, но особенной неприязни удостаивались непроходимые глупцы.

Аннабель не знала, льстило ли ей, что её он, кажется, относил к рангу не-глупцов.

— И вы, получается… — она постаралась подобрать верное слово, отстраненно водя пальцем по кованому узору на чаше в руках. — Поладили?

— Не сразу. Поначалу это по-прежнему была вражда, с её стороны. С моей это полноценной враждой никогда не было, не более чем развлечение, хотя меня она, конечно, ненавидела яро. — Этот факт, кажется, сильно его занимал, и, право, Аннабель никогда не привыкнет к такому его увлечению людской ненавистью… — Но эти увлекательные игры в противостояние довольно скоро надоели обоим, и по итогу это привело к вполне благожелательным взаимоотношениям. Всё же помимо условной вражды всегда присутствовало и глубокое взаимное уважение.

Нечто после этих слов заставило его вновь окунуться в какие-то раздумья, которые сопровождались его долгим взглядом, обращенным почему-то к чаше в её руках.

Демиан будто размышлял, стоит ли говорить.

И всё же решил:

— Если хочешь знать, именно после знакомства с ней я и распробовал вкус вампирской крови. И прежде понимал, что она пригодна для питья, изредка прибегал к подобному, но лишь по вынужденной мере, поскольку не видел в этом особого смысла. Силье же пила вампирскую кровь не столько ради утоления жажды, сколько ради самого пьянящего эффекта, и я невольно пристрастился тоже.

Надо же…

Разношерстные образы всё метались в её голове — бесформенные, неуловимые. Столько вопросов! Как сама Силье к этому пришла? Пила кровь у своих «пешек» или у мужа? Как вовсе во всю эту картину вписывался этот злосчастный мужчина…

— Но что же сталось с её мужем? Его нисколько не озадачивало твое внезапное появление в жизни его жены?

Демиан повел плечом столь безучастно, будто речь зашла о насекомом, такого внимания не засуживавшем.

— Ничего интересного. Прошло не более полугода моих редких бесед с Силье, прежде чем она от него избавилась. Убила, стала править своим маленьким островком власти единолично, без посредничества. Подопечные сперва приняли этот факт без особого воодушевления, но впоследствии всё же разглядели в ней ту твердую руку, что заправляла ими всё время до этого, и постепенно забыли о прежних несуразных предубеждениях.

И вправду — как же эта история могла обойтись без убийств?

Не считая лишь мельком упомянутых жертв, павших ради «кровавых инсталляций».

Но одно дело — едва-едва затронутые в рассказе, другое — человек, пусть как личность не раскрытый, но игравший в истории определенную роль. Убитый, видимо, только по наставлению Демиана, который как будто просто физически не мог не тянуть за собой этот грязно-кровавый след, куда бы ни шел. Если бы существовало на свете человекоподобное воплощение душегубства, несомненно, это был бы Демиан. Неугомонный дух тьмы и разрушения.

Аннабель снова пригубила кровь из чаши, надеясь проглотить эту неприятную горечь.

— Никакой любви у них никогда не было, если это именно то, что тебя беспокоит, — уточнил он. — До их замужества Силье была безвольной женой простого ремесленника, не гнушавшегося любым насилием, и этот вампир, можно считать, её от этого незадачливого домашнего тирана спас. Убил его, обратил её, забрал в Великобританию. Однако оказался не многим лучше — пользовался её телом и умом, как ему вздумается. Удивительно, что она терпела его так долго.

Аннабель смутило до крайности, как свободно он делился с ней подобного рода вещами. Одно дело, что Демиан рассказывал о Далии и Летте, непосредственно с ним связанных, о своей семье… но именно эта часть биографии Силье самого Демиана не касалась.

Впрочем, это Демиан. Его не волнуют общепринятые нормы или банальное чувство такта. Но почему-то всё равно остался на корне языка гадким послевкусием этот терпкий осадок.

Демиан взглянул на неё со знакомой проницательностью.

— Что именно тебя гложет?

Аннабель поколебалась с несколько секунд. Не поднимая глаз, проводила медленно пальцем по металлическому краю полупустой чаши. Кровь порционно уже почти перестала её пьянить.

— Мне показались эти подробности… личными. Чрезмерно.

— Вот оно что, — усмехнулся он колюче, и Аннабель уже было сочла это подтверждением его наплевательства… — Не тревожься. Силье дала добро на то, чтобы я рассказывал тебе всё, что душе угодно.

У неё аж сердце дрогнуло. Аннабель подняла на него растерянный взгляд, вздохнула было, чтобы что-то сказать, но так и не подобрала слов, не понимая даже, что вовсе можно было бы. Не понимая, как и откуда…

— Силье знает меня?

— Знает о подвале. Соответственно, и о тебе.

Её плечи чуть опустились, и она откинулась назад на спинку, смотря в одну точку. Часто заморгала, как будто это помогло бы протолкнуть в сознание диковинный факт.

Такие странные ощущения. Понимания, что о тебе давным-давно знает тот, о существовании кого ты узнал, можно считать, только что.

Это вовсе было по-особенному странно: прежде ведь все упомянутые Демианом лица запропастились в прошлом, погибли много веков назад, это всё равно что герои на страницах книги, а не действительно существовавшие люди. Только Демиан всегда был проводником меж его рассказами и явью. А теперь и эта женщина…

Но, верно, о том, что его «приятельнице» ведомо о подвале, она могла догадаться и так.

— Ты говорил, кажется, что она всю эту затею «не одобряет»? — так это было давно, что Аннабель помнила тот разговор лишь в смазанных красках и голос был полон неуверенности, но Демиан кивнул.

— На самом деле, выражаясь подобным образом, я несколько сгладил углы. Вернее будет упомянуть, что «больной на голову» было самым мягким из всего перечня лестных слов, которым она меня одарила.

Аннабель не могда даже просто представить эту карикатуру. Женщину, на вид его ровесницу, но младше на пару веков, откровенно его бранящую, вероятно, за идиотизм и сумасшествие… честно говоря, очень хотелось бы послушать весь этот перечень целиком.

Вероятно, уж с большинством она будет согласна, но самой всё это озвучить — смелости точно не хватит. У неё вовсе не укладывалось в голове по-прежнему, как Демиан позволял Силье так много, так ещё и всего-навсего забавлялся этим, а не раздражался нисколько.

Если так подумать, то и Аннабель — что ещё младше его приятельницы, в разы — многое сходило с рук. Но она не вполне понимала, что бы это могло говорить о нем.

— Силье кажется… — меняя вновь тему, она потянула фразу, стараясь подобрать наиболее уместное слово. — Интересной личностью.

— Несомненно. — Демиан улыбнулся. — Что, на мой взгляд, является вполне весомой причине отложить твои самоубийственные планы. Я могу вас познакомить лично по прошествии срока.

Внезапное предложение озадачило. В крайность.

Аннабель и вообразить не смела, каково это — повстречать вживую ещё одного демона. Героиню мрачного рассказа, услышанного только что. Ту, что была Демиану… другом. Контролирующую целое графство, а может и больше — прошло ведь уже немало лет.

Было в этом нечто волнительное. Но совершенно бессмысленное.

— Не думаю, что ей самой это было бы хоть сколько-нибудь интересно.

— О, ты сильно заблуждаешься.

У неё не было желания спрашивать, либо спорить с ним, особенно если учесть, что она попросту не располагает достаточными для того сведениями. Поэтому только приняла — вернее, постаралась принять — как-то весь этот неправдоподобный факт. В любом случае, планы её после освобождения остаются неизменными.

— Что ж, получается, вы встречаетесь всё ещё часто?

— Не сказал бы. Временами. Преимущественно она вытаскивает меня на её излюбленный Бессмертный бал, в остальное время видимся куда реже, может быть, раз в четверть века. Сама понимаешь, у неё дела управленческие, у меня — научные.

«Научные дела». Конечно. Пытки — над людьми, над демонами…

Аннабель только утомленно вздохнула, вынужденная всего-навсего мириться с тем, что заперта в подвале с подобного рода ученым, от которого веет на первый взгляд скрытым, но на деле абсолютнейшим безумством.

А допрос всё продолжался, без всякой устали Аннабель продлевала беседу всё новыми и новыми вопросами:

— Как много вовсе Силье знает о тебе?

— И про эксперименты, и про многочисленные нюансы моего не слишком беззаботного прошлого, о котором тебе уже известно.

Мелькнули в голове мысли, не вполне оформленное, но заставляющие задаваться ещё более размытыми вопросами… Демиан говорил ей однажды, что далеко не каждому рассказывает о бедствиях своей долгой жизни. Тогда всего лишь отшутился, сказав, что трудно отыскать столь терпеливого слушателя, но всё же…

— Не подумай, на самом деле, подобное — редкость, — запросто прочел он, что у неё на уме. — Можно по пальцам пересчитать, с кем я делился историями своего прошлого, притом довольно скупыми на подробности и большая часть тех личностей уже мертва давным-давно. Кажется, вы с Силье — единственные из ныне живущих, кто знает столь много. — Аннабель посмотрела на него с некоторым сомнением. — Можешь мне не верить, но у меня нет привычки так часто и полно разглагольствовать о своем прошлом.

Так почему же рассказывает ей?

Аннабель — никто для него. Пусть из-за каких-то неприятностей он и был вынужден выбрать наиболее подходящую для целых десятилетий сосуществования жертву, в сущности она всё равно не более чем пленница.

Но знает о нем то же, что и Силье, которая… кто? «Приятельница» — чрезмерно обширное, размытое понятие, и Аннабель несколько замялась, прикусила губу, размышляя, позволительно ли ей полюбопытствовать и что этот интерес ему о ней скажет.

— Вас связывают только… приятельские отношения?

Быть может, это неправильно, однако ей попросту трудно представить, как мужчину и женщину могут связывать настолько близкие, но не родственные и не романтические взаимоотношения. Дружбу меж мужчиной и женщиной никогда ведь не признают, если такое и случается, то начинают клубиться вокруг них соответствующие слухи…

— Милая Аннабель, не всё в этом мире должно сводиться к романтике и страсти.

Ну, конечно же, он сразу же разглядел изнанку её вопроса. Стыд неприятно ущипывал где-то под ребрами, но Аннабель сдержалась, не отвела стыдливо взгляд в сторону.

— Я бы сам к себе потерял всякое уважение, если бы взглянул на неё как-либо иначе, чем на хорошего друга, — дополнил он, к счастью, нисколько над нею не насмехаясь. — Что совершенно взаимно — по её же словам, она бы скорее согласилась опробовать на себе все известные человечеству пыточные изобретения, чем допустила бы любую со мной близость. И, поверь мне, это не тот распространенный случай, когда громкие заявления затем перетекают в противоположную картину. Уж в серьезности заявлений Силье я абсолютно уверен.

Не на Аннабель ли он издевательски намекает, говоря о громких заявлениях?

Если так, то, господи, этот человек попросту невозможен.

Никак комментировать она это не стала, старалась вовсе никак даже мыслями эту тему не затрагивать — казалось, стоит её только мельком тронуть, снова пойдет трещинами всё её деланное спокойствие, искусственное равнодушие, — и хотела уже подвести эту затянувшуюся беседу к завершению, но Демиан рассудил добить её ещё одной издевкой, теперь уже неприкрытой:

— Но не поведаешь ли мне, милая Аннабель, в чем же причина такого интереса именно к этой стороне нашего с ней общения?

Боже. Демиан прекрасно знал, в чем. Выглядел совершенно невозмутимо, как будто и впрямь только лишь любопытствовал, но на губах у него была нарочито плохо скрываемая усмешка.

Аннабель не дала себе как-либо на это отреагировать. Увела взгляд к часам.

— Надо же, уже десятый час, — с той же нарочито-плохо-скрываемой фальшью в тоне, констатировала она. — Кажется, мне давным-давно пора уже быть в постели. Что ж, благодарю за историю, — она допила кровь, что осталась на дне чаши, и поднялась с кресла. — И хорошего дня.

Демиан хмыкнул, но ничего более не сказал, и ей показалось уже, что она минует всю гостиную без происшествий…

Однако же:

— Аннабель.

И пришлось остановиться.

— Задумайся всё же всерьёз о моем предложении, — сказал он неожиданно без всякой язвительности, и потребовалась пара мгновений, чтобы понять, о чем он. — Не сомневаюсь, вы с ней нашли бы общий язык.

На это она уже не нашлась, что ответить.

Только лишь, помешкав краткое мгновение, наконец молча удалилась.

***

Ей снилось нечто тревожное — колыхались какие-то сумрачные краски событий, неуловимых её сознанием. Предсказуемо связанные с неким графством, высокой светловолосой норвежкой, кровавыми инсталляциями…

Аннабель не вздрогнула, высвободившись из плена этих беспокойных образов. Высвободилась только благодаря тому, что щеки ненавязчиво коснулась чужая рука, убирающая от лица упавшую на глаза прядь волос.

— Уже вечер, — негромко сообщил Демиан, сидящий рядом на краю постели, и, когда она раскрыла заспанные глаза, убрал руку.

Удивиться бы тому, что она даже не отдернулась от этого недолговременного прикосновения, но она только шумно вздохнула, кивнула сонно, стараясь окончательно проснуться.

Почему-то всегда по пробуждении, когда находишься ещё меж явью и сном, всё ощущается несколько иначе. Ей ничуть не тягостно в этот миг от чужого присутствия — призрачная крупица тревоги была всегда, не исчезала ни на секунду, вшита уже под кожу, но в сравнении с моментами, когда она боится его, или не понимает, или еще бог весть что… это было сущим пустяком.

В этот же миг эту тревожную крупицу так и вовсе перекрывало непомерное спокойствие: не исключено, сыграл свою роль контраст с тем, что творилось в размытых жутких видениях забытья и какой безмятежной была эта тоскливая явь.

Демиан уже поднялся, принялся за свечи. Мог бы зажечь их щелчком пальцев, но зажигал всегда спичками, по одной, как ежевечерний ритуал.

— С какого языка начнем? — спросил он, поднося спичку к очередному фитилю. — Я предлагаю взять сразу несколько, но разных языковых групп, чтобы избежать путаницы.

Аннабель приподнялась в постели, отчего сползло слегка одеяло, согнула колени и положила на них отяжелевшую от кошмаров голову. Уткнулась щекой в ткань сорочки, продолжая вяло наблюдать за тем, как Демиан зажигает свет. Голос после сна тихий и хрипловатый:

— Что-нибудь посоветуешь?

— Если тебе нравится французский, можно взять для начала итальянский, у них немало сходств в грамматике и лексике. И параллельно тому — к примеру, древнегреческий.

Её посетила неуместная мысль, не смотрит он на неё потому что так уж занят зажиганием свечей или чтобы не смутить её, как когда-то давно, когда она вышла к нему в сорочке и пеньюаре. Ни разу он не позволил себе взглянуть, в каком бы виде она ни была.

Сошлись по итогу действительно на итальянском и древнегреческом, и Демиан покинул комнату, позволяя Аннабель переодеться и задаться вопросом, во что же она ввязалась. К чему занимать голову множеством языков, если воспользоваться ими у неё никогда не будет нужды?

Разве что читать произведения в библиотеке в оригинале… да и к тому же — она без того проведет ближайшие ещё двадцать пять лет в сущей бессмысленности. Никакой разницы, на что именно тратить эти томительные часы.

Куда больше изумлял и озадачивал энтузиазм Демиана. Будь ей семьсот лет, она бы желала, чтобы весь мир уже попросту оставил её в покое и она могла бы где-нибудь тихонько тлеть, а он полон вечно каких-то своих идей. В масштабном плане — все эти его теории и эксперименты, а в мелочном — вот, обучить её языкам… право, у неё в голове совсем не укладывалось.

Тем более если учесть, как серьезно он к этому подошел.

Когда Аннабель вышла в гостиную, заметила некоторые перемены в интерьере: стол, всегда прежде стоявший неприкаянно у стены, был выдвинут чуть ближе к центру. Им никогда не пользовались, потому что… собственно, зачем? Воспринимался скорее как декор, привычный элемент всякой гостиной.

Но теперь на нем располагались письменные принадлежности.

Так и начался весь этот абсурд. Нельзя не признать — увлекательный.

Сидеть рядом с Демианом за столом — странно, слушать его подробные разъяснения — странно, всё это странно в крайней степени, и всё же пыткой она бы это не назвала.

Это было действительно занятно. Учить, слушать и пытаться разбираться самой, но с наставлениями человека, знающего столь много.

Когда Демиан что-либо ей объяснял, как это было с культурами прежде, затем с шахматами и теперь — с языками, напрочь забывались обстоятельства, в которых это обучение проходило. Лишь беспрерывная передача знаний, только и всего. Учитель и ученица. Не похититель и пленница.

Ей крайне не хотелось в этом сознаваться, даже пред собой, но не было у неё учителя лучше, чем он.

Далеко не всегда впечатляющая осведомленность человека идет в сочетании с умением передать все эти знания другому, однако это был именно этот случай.

Объяснял он доступно, но не нарочито упрощенно — говорил как с человеком, уже имеющим немалую базу знаний, порой использовал терминологию, что была ей всё же не ясна, но либо она понимала всё по контексту, либо он замечал её замешательство и без всякого высокомерия разъяснял ей очевиднейшие для него вещи.

Не было страшно задавать ему вопросы в опасении показаться глупой, хотя в сравнении с ним она была такой невеждой, что сгореть бы со стыда. Демиан ни в чем её не попрекал и на ошибки указывал тактично, всегда возвращался к непонятным ей темам и рассматривал трудные моменты с разных ракурсов.

Было нечто трагически-комичное в том, что за всю её жизнь, среди всех её преподавателей — всегда строгих, чопорных и банально сварливых, тех, кому и слово поперек не скажешь, — наиболее безмятежно и продуктивно её обучение проходило именно с древним бесчеловечным монстром, которого ей бояться бы до дрожи в конечностях.

Но с ним её бросало в легкую, незаметную дрожь по совсем иным причинам.

Абсурдным и постыдным.

Трудно сидеть за одним столом и ни разу не соприкоснуться. Локтем, кистью, либо ногой, пусть и через многочисленные ткани одежд. Аннабель не вздрагивала и не одергивалась поспешно, но концентрация терялась неизбежно.

Терялась именно в моменты, когда она выныривала из подобной непривычной вовлеченности и сознавала, что она делает. С кем сидит рядом, с кем буднично спрягает глаголы и пытается строить фразы под его внимательным наблюдением.

Терялась, когда взгляд невольно зацеплялся за его руку, аккуратно выписывающую очередное правило. Один только вид которой издевательски возвращал её к маю. Не в мае он впервые её касался, не в мае впервые вплел эти тонкие бледные пальцы в её волосы, но всё всегда по итогу сводилось именно к тому злополучному дню — как к наиболее яркому, наиболее острому и болезненному моменту её сокрушения.

Такая легкомысленная несуразица, но время от времени её напрочь выбивало из колеи простой мыслью — неужели тот поцелуй правда был? Ни разу это полноценно не обсуждалось — и слава богу, — и так давно уже это было, что осознание давалось всё труднее.

К большому несчастью, от внимания Демиана такие моменты укрывались не всегда.

— Это тебя глагольная структура trapassato prossimo так взволновала? — прокомментировал он однажды её реакцию: почти незаметную, только лишь осеклось на мгновение сердце, не более того.

Но Демиан ведь замечал всё. Всегда.

Пусть прокомментировал совершенно спокойно, невозмутимо, не отрываясь ни на миг от выведения итальянских букв на бумаге, но кроющийся за этим подтекст так и истекал саркастичностью.

Слегка утешало только понимание, что знать её точных мыслей он не мог, а строптивый орган в груди мог разбушеваться по совершенно любым причинам…

Однако затем последовало:

— Не отвлекайся. Мне безмерно льстит, что мои руки овладевают настолько пристальным твоим вниманием, но я бы посоветовал всё же сосредоточиться на сложных темах. Для всего своё время.

Аннабель только уткнулась в многочисленные пергаменты, мысленно благодаря свою демоническую сущность за невозможность банально краснеть. И всевозможно стараясь игнорировать этот невыносимый след усмешки на чужих губах.

Иными словами — его чувство такта, упомянутое чуть выше, принадлежало только области познания.

В остальном время он был всё тем же Демианом.

***

На итальянский ушло не так уж много времени, они закончили с ним к концу года, через пару месяцев после пятилетней годовщины заточения.

Будь она человеком и не в четырех стенах, на это, вероятно, ушло бы несколько лет, однако с её сверхъестественно острой памятью ей было достаточно лишь раз услышать слово, чтобы его запомнить, а изучением грамматики они занимались практически круглосуточно, прерываясь только на сон, шахматы и древнегреческий, который давался ей труднее, но и на нём к концу года ей стало удаваться почитать книги, написанные канувшим в веках языком. Несомненно, только совсем понемногу и только с Демианом, который помогал ей с труднопереводимыми фрагментами.

Говорить на греческом она пока точно не сумела бы, зато итальянский давался для устной речи крайне легко — не сразу, но со временем удалось строить целую беседу по-итальянски. Её акцент был ужасен, некоторые согласные по-прежнему не выходили верно, однако Демиан заверял, что это только из-за её демонически чуткого слуха — для любого человека её акцент будет легчайшим, едва уловимым. Твердил об этом так, будто она действительно станет где-либо применять новоприобретенные знания на практике, а не убьется на первом же рассвете…

После итальянского она взялась за древнегреческий основательнее, параллельно ему взяв теперь румынский. Его попробовать было интересно не столько из-за прямой связи с Демианом, сколько из-за его новизны: румынский, именно в подобном своем виде, на латинице, существует пока только не более тридцати лет.

По лексике сходств с итальянским было немыслимо много, поэтому на приемлемом уровне Аннабель овладела румынским ещё прежде, чем подтянула до среднего уровня терзаемый уже около полугода греческий.

— Indraznesc sa spun ca este zapada acolo… — старалась однажды она выстроить посредственную фразу о погоде. Бросила взгляд на часы: уже давно рассвело, они нередко засиживались допоздна. — Si probabil ca e zori… что такое? — сбилась она, поймав на себе его чуть более внимательный взгляд, чем обычно. — Я снова ошиблась в спряжении?

— Нет, всё верно, — улыбнулся он краем губ, непринужденно делая пометку в записях. — Я всего лишь залюбовался тобой. Продолжай.

У Аннабель любые слова встали поперек горла.

Несколько мгновений она смотрела на него недоумевающе, не моргая, прежде чем возмутиться:

— Ты нарочно? Издеваешься, чтобы меня с мысли сбить?

— Нисколько. Взаправду есть нечто приятное в том, чтобы слышать почти-родной язык из твоих уст.

Аннабель это кольнуло, ощутимо, но она не позволила себе растеряться.

— А представь только, каково было бы услышать родной… — однако же Демиан только усмехнулся:

— Хорошая попытка, Аннабель. Но возвращайся всё же к румынскому.

***

Время в подвале летело со сверхъестественной скоростью уже давно, ещё когда она была занята разве что чтением и рукописью, а теперь это обрело иную степень. Фантастическую.

Проведенные за заучиванием языков дни пролетали по щелчку.

Аннабель не успела оглянуться, как в её языковом инвентаре оказались помимо итальянского, древнегреческого и румынского, доведенных всё же до ума, ещё голландский, турецкий и польский…

А позади маячили ещё два с чем-то года заточения. Может быть, даже почти три.

Укорить бы себя за прежнее упрямство! Кто же знал, что языки так сильно сокращают время заточения? Знал Демиан, всегда, но, конечно же, на кой чёрт ей было его слушать…

Её нисколько не тревожила их ненадобность в её будущем, нисколько не тревожило то, как много времени она проводила с Демианом. Это было развлечение. Лекарство. Спасение. В познании удавалось забыться так же легко, как в опьянении, но без каких-либо пренеприятнейших последствий — мозг ныл приятно, как обычно ноют размятые физической нагрузкой мышцы.

Демиан рассказывал ей о странах, языки которых она изучала, погружал её в историю и культуру, позволяя увидеть их красоту благодаря одним только его привычным монологам. Заставлял её говорить с ним на изучаемом языке, притом в любое время — за партией, за простой беседой, в быту. Изъяснялся с ней, например, по-голландски или польски, привычно заплетая ей волосы, как прежде, и перечитывал с ней литературные заметки в тех книгах, что она уже могла с натяжкой переводить.

Аннабель уже так вжилась в этот уклад, что совершенно не готова была к тому, чтобы в один день он пошатнулся.

Вся эта сомнительная идиллия омрачилась некоторым событием весной девяноста шестого года. Неизбежно. Их взаимоотношения — ломаная линия, и хотя бы временами этот пугающий график должен нырять вниз, к самому дну.

Ранний вечер.

Демиан вальяжно растянулся на софе, слушая Аннабель, блуждавшую по гостиной туда и обратно в попытке сложить толковое высказывание, упражняясь в немецком:

— Er nicht in die macht des Mephistopheles…

— Der macht, — поправил Демиан. — Женский род был бы во французском.

Аннабель вздохнула. Кивая, повторила:

— Der macht des Mephistopheles. Aber er…

И продолжила уже было свой монолог, когда нужную мысль спугнул непонятный звук.

Неожиданный и нескладный.

Аннабель замолкла тут же. Слегка нахмурилась. Прислушалась. Не понимая, но упрямо стараясь понять…

Как будто биение сердца. Громкий, неприятный ритм, природу которого она не могла распознать. Барабанный, как настоящий марш, бьющий каждым ударом по чуткому слуху, пусть и был совсем далек.

И вправду. Как сердце, пусть и звучащее дико.

Не демоническое.

Не одно.

Определенно не её и не Демиана. Странный ритм сплетался и с прочими звуками — нетвердыми шагами, неразборчивым перешептыванием. Где-то там, за толщей пространства.

Их взгляды с Демианом пересеклись.

Оба застыли. Оба вслушивались в клубок звуков, что всё нарастал, приближаясь.

Нарастало и напряжение. Клубилось в воздухе, густое, почти осязаемое.

Далекий шепот стал примерно различим.

«Не глупи, давай уйдем. Действие мы выполнили, необязательно лезть в какую-то…»

И сразу следом, другой, обрывая первого:

«Да господи, что ж ты за трус-то такой? Не трясись, взглянем и уйдем».

Удивительно. Но Аннабель ожила первой.

Гостиную и коридор она преодолела всего за мгновение, одну сотую секунды.

Демиан нагнал тут же. Припечатал к стене, успев подставить ладонь между стеной и её затылком, дабы смягчить удар. Второй рукой — зажал ей рот. Чтобы ни звука не издала, не привлекла внимание, не оповестила о том, что за дверьми кто-то есть…

Аннабель пыталась вырваться, руки били беспорядочно по его плечам и груди, всё здравомыслие заглохло и отошло на самый дальний план, только пыталась всё, оттолкнуть его, выпутаться из этой ловушки… бесполезно — Демиан не сдвинулся, всё равно что вырываться из хватки каменной статуи, сильнее её тысячекратно, продолжал вжимать её в проклятую стену до боли в позвонках.

Мысль попробовать закричать ему в ладонь, чтобы издать хотя бы какой-нибудь звук, оборвалась об его взгляд.

О предостережение в его злых глазах. Об острую сталь в кровавого цвета радужках.

Которые заставляли цепенеть. В которых не было того Демиана, к которому она привыкла. Только древнее существо, в руках которого вздохнуть страшно.

Аннабель умолкла невольно. Не шелохнулась больше.

Ужас и отчаяние полосовали галдящее сердце, а у него сердцебиение не сбилось ни на йоту.

Нисколько не пошатнуло ситуация его ледяное самообладание. Только черты лица едва заметно ожесточились, заострились, являя напряжение.

В её глазах взамен — глупая мольба. Краем ума Аннабель понимала, что он бы все равно ни за что её не отпустил, но перепуганные глаза продолжали бессловесно его умолять, встречая в ответ эту ужасную бескомпромиссность.

Демиан приблизился к её уху.

Шепотом, едва уловимым даже её сверхъестественным слухом:

— Что, как ты считаешь, произойдет, если ты сообщишь им? — в этом тоне — ни капли беспокойства. Ровный, как стекло. Аннабель стиснула зубы от ощущения его дыхания на своей коже. — Открыть сами они не сумеют. Если не сбегут, испугавшись, — позовут офицеров. Которых уже убью либо я, либо ты.

Аннабель нахмурила брови, не понимая — весь ум был погребен под развалами от натиска сокрушительных чувств. Дышала тяжело, едва не задыхаясь, хотя воздух ей ни к черту вовсе.

«Она»?..

Не понимала. Как она могла бы?..

— Слышишь их сердца?

Прежде слышала фоном, однако теперь опасливо позволила себе вслушаться, расплести этот болезненный ком звуков.

На фоне двое неожиданных гостей-подростков продолжали пререкаться. Пока один взывал к незамедлительному побегу подальше от жуткого дома с жутким подвалом, другой рассуждал…

«А если там лаборатория какая-нибудь?»

«Тогда тем более пойдем! — громкий шепот срывался на дрожащие ноты. — Включи голову, ну кто стал бы строить лабораторию здесь?»

«Ну так если она незаконная, то и взлом наш незаконным не сочтется…»

«Да ты рехнулся что ли?»

Боже, как давно она не слышала человеческие голоса… последний раз — в своем же воспоминании. Не мистически мелодичные, не идеальные. Шероховатые и дребезжащие. Живые. Аннабель практически слышала там, за толстой стеной, колебания воздуха рядом с лицами, от их дыхания, теплого и полного жизни.

И их сердца. Такие же.

Чуждые для слуха, давно уже привыкшего к нечеловеческому биению. Громкие чрезмерно. Даже по звучанию ощутимо, насколько те горячие. Качающие кровь каждым сокращением, гонящие по жилам жар, который Аннабель могла едва ли не ощущать на кончике языка, представляя.

В горле вспыхнуло.

Кожа тотчас же побледнела до пепельности и вены залились темным, как чернилами, пока языки пламени облизывали все стенки слизистой, требующей крови, что смыла бы мягким теплом эту мучительную сухость.

Глаза защипало от этой боли, но больше — от дерущих её на ошметки чувств. Как же больно…

— И таких будет с десяток, — продолжал Демиан. — Как думаешь, сколько секунд тебе потребуется, чтобы убить всех?

Аннабель невольно всхлипнула ему в руку, и он надавил ладонью сильнее, глуша этот тихий звук.

— Тш-ш…

Меж ними не было свободного пространства совсем, и Аннабель старалась переключиться на биение его сердца, что могла едва ли не ощущать сама, грудной клеткой, — медленного, безмятежного, циркулирующего по нечеловеческому телу неживую кровь.

Кожа приобрела прежний оттенок, и пламя в горле стало стихать, но она понимала. Это временно. Если взаправду откроется дверь…

Дрожь по-прежнему колотила каждую её клетку, от этого шторма чувств под кожей.

Демиан, что был выше и почти упирался подбородком ей в макушку от чрезмерной близости, чувствовал эту дрожь явственно.

Невесомо коснулся губами её волос. Как попыткой утешить.

И проклясть бы себя всевозможно, но было действительно в этом жесте нечто успокаивающее. Как будто тело было ей неподвластно и усмирялось само. Против воли. Было не на её стороне, а Демиана.

Ей только и оставалось, что закрыть глаза и ждать. Надеяться как-то этот невыносимый миг просто переждать.

Разум раскололся на две части: одна молила их истошным отчаянным криком уйдите, уйдите, уйдите, — только бы её мучения прекратились, исчез бы без остатка этот глумливо дразнящий её шанс.

Другая же часть, напротив, рвалась туда, на свободу, вслед за ускользающей надеждой.

Мнимой, очевидно — Демиан в любом случае не допустил бы её освобождения.

Продолжая держать её, уже затихшую, и всё так же зажимать ей рот, всего лишь уберегал и себя, и её от неприятных последствий. От жертв, которые будут напрасны. Даже если ей удалось бы укротить нестерпимую жажду рядом с человеческими сердцами, их убил бы он. Мгновенно. И бровью не поведя, как делал миллион раз прежде. А её, впервые насмотревшуюся в яви на мертвые тела, затем всего-навсего утащил бы обратно в клетку четырех стен.

Ей стоило понимать это с самого начала, но понимала она это только где-то в глубине сознания, пока на поверхности полыхало лишь это необузданное рвение к свободе. Как инстинкт, отключающий разум.

Теперь же разум степенно возвращался, ступая по крошеву её вновь разбитого вдребезги духа.

Наконец, невыносимые голоса — один облегченный, другой раздосадованный тем, что дверь не поддалась несуразным попыткам вскрыть ту неопытными подростковыми руками — стали отдаляться.

И даже тогда Демиан отпустил не сразу.

Только когда стихли окончательно мельчайшие звуки и накрыла пространство вновь знакомая тишина. Тиканье часов да демонические сердца. Теперь, в контрасте с человеческими, кажущиеся совсем искусственными.

Демиан убрал сперва от неё руку, задержал на Аннабель долгий взгляд, но она его не встретила, смотря отрешенно на дверь, и отошел от неё. Вздохнул — утомленно. Провел рукой по волосам, пропуская черные пряди сквозь пальцы.

Даже если он не был действительно уязвлен всей этой ситуацией, если держал всё под относительным контролем, произошедшее встряхнуло грубо обоих. Всколыхнуло рябью ту идеальную для него гладь их положения, что держалась безмятежной немало лет.

— Как же это всё-таки обременительно, полагаться на других. — Голос его был ровен, но сквозила весомыми нотками всё же та злость, что Аннабель видела прежде в его глазах. Говорил он не то чтобы ей, негромко, скорее себе, но она выловила рассеянным вниманием эту фразу, посмотрела на него вопросительно, и ему пришлось объяснить: — Я нанимал дворецкого, чтобы тот беспрестанно следил за домом над нами. — Непривычно раздражился, добавляя: — И лучше бы ему оказаться мертвым.

Аннабель поняла смысл этого дополнения не сразу, но понимание себя ждать долго не заставило.

Конечно. Демиан попросту не примет от дворецкого никакого другого оправдания подобной оплошности.

Пускай по итогу это нисколько ему планы не порушило, всё равно положение пошатнуло. Значительно. По меньшей мере — Аннабель, что уже начала привыкать, немыслимо и недопустимо увязала в принятии неизбежного положения, теперь вновь всей душой стремилась туда, за закрытые двери. Всего одно краткое появление незваных гостей, и весь её угасший пыл вспыхнул, как поднесли спичку к горке пожухлых, иссохших листьев.

Теперь ему заново чем-то её усмирять. Вновь стараться сделать всё, чтобы она, переломленная уже от и до, свыклась. Какая досада, не так ли?

Демиан, уже направившийся к гостиной, остановился, заметив, что Аннабель всё так и стоит на одном месте. Взглянул на неё слегка снисходительно. Своим привычным бархатистым, стремящимся успокоить тоном:

— Анна. Оставшиеся годы пролетят ещё быстрее, чем те, что уже позади, я обещаю тебе.

В ней колыхнулось раздражение, но удивительно слабое.

Как будто тот воспламенившийся заново пыл был всё же недолог. Горел ярко и больно, но, поскольку всё сухое и увядшее горит считанные секунды, слишком скоро от этого жалкого костерка ничего не осталось.

Аннабель с трудом разлепила пересохшие от недавней вспышки жажды губы.

Только чудом наскребла воздуха в пережатых безнадежностью легких, чтобы произнести:

— Я ненавижу тебя.

Тихо и бесцветно.

Блекло.

Её ненависть сталась удивительно невыразительной. Уже не кусала сердце остервенело, не резала острейшей сталью. Притупилась, и это, Господи-Боже, непозволительно.

Демиан даже не раздумывал нисколько над этой фразой, настолько очевидной, поверхностной она была. Его простой ответ был невозмутим:

— Я знаю.

И нечего больше говорить. Аннабель его ненавидит, Демиан об этом знает прекрасно. Но это нисколько не мешает ему, кивнув головой в сторону гостиной, мягко сказать:

— Пойдем. Закончишь бранить бедного Мефистофеля, а затем сыграем партию. Или почитаем Софокла. Всё, что захочешь.

А ей — молча согласиться. Бросить последний бессмысленный взгляд на дверь и пройти мимо Демиана, чтобы вернуться в гостиную. Выдернутой из устоявшегося уклада всего на один ничтожный миг, возвратиться обратно на это кладбище похороненных надежд.