Запись седьмая (2/2)

— Ну же, Аннабель. Хотя бы на вечер позабудь о том, как ненавидишь меня, и позволь мне научить тебя тому, что танцуют на Бессмертном балу. Это кощунство — обратиться и не суметь там станцевать.

— «Бессмертный бал»? — выцепила она только одну фразу, незнакомую, нахмурившись.

— Мероприятие для таких, как мы. Устраивают раз в несколько десятилетий.

Аннабель попробовала представить. Зал, полный демонов. Кому всего век, кому десяток веков — совершенно разные, исключительные, но у всех непременно руки в крови, ведь невозможно же их не запачкать при своей дьявольской сути…

— Так каков вердикт? — всё не унимался Демиан, как раззадоренный подросток. — Моя просьба равнозначна тому, что ты сможешь узнать один из ключевых периодов в моей истории?

Да Боже, как же это возмущало! То, как открыто он подталкивал её к «верному» решению, это смешно…

Но ведь и вправду — что ей стоит? Если её так грызет мысль о любых прикосновениях к нему, чего же позволила ему притронуться к своим волосам? Это же даже в некотором роде нечто более личное, чем какой-нибудь танец, который она танцевала с десятками уже мужчин, порой едва ли знакомых, а тут, пусть и похититель, но некто, с кем ей уже доводилось общаться, разным образом взаимодействовать…

— Мне нужно как-либо подобающе одеться? — уточнила она обречённо, негромко, как будто сама ещё не была полностью уверена в своем решении, и бросила мельком взгляд на все эти шкафы со всеми этими нарядами…

— Как пожелаешь.

О, Аннабель ничего не желала. Ничего не понимала. Демиану сотни лет, а он развлекается тем, что принуждает свою пленницу потанцевать с ним.

— В таком случае, я тебя оставлю, — заметив её смятение, небрежно подытожил он. — Чтобы ты могла собраться с мыслями и, если нужно, переодеться.

— Ты предлагаешь уже сейчас?..

— А ты видишь смысл откладывать?

Никакого.

Как и во всей этой ситуации.

Так или иначе, Демиан действительно оставил её, в тишине гардеробной.

Аннабель тяжело, чрезвычайно устало вздохнула, и закрыла лицо руками, не справляясь с количеством свалившегося разом целого кома чувств и мыслей, крутящихся в голове так быстро, яркими мимолетными вспышками, что она и вдуматься не успевала.

И наиболее отчетливая, наиболее громкая из них — у Демиана был ребенок. Пусть не родной, но, господи…

Что вовсе могло подразумеваться под «не родная»? Не выкрал же он себе ребенка… оставалось на это надеяться, по крайней мере. Мог ведь и правда совсем лишиться ума от одиночества в вечном своем бессмертном существовании, быть может, не выдержал мысли, что отцом стать физиологически больше не может, либо же из-за простой чудовищной скуки, забрал себе чужое дитя…

Нет, рассуждать подобным образом, не зная всей правды, было бы низко. Аннабель наспех отогнала эти суждения, наконец поднявшись из-за столика.

Танцевать в нынешнем её облачении было бы, должно быть, попросту странно. Повседневное обычное платье. Но какой толк во всех тех условностях? Ей бы попросту отмучиться поскорее, да и всё…

Что-то в ней этому противилось. Что-то капризное и неприятное ёрзало в душе, обязывая пойти у всех этих причуд на поводу.

Ведь то, как серьезно она бы к этому подошла, могло бы польстить Демиану, а временно принять правила его вздорных игр было бы сейчас наиболее разумным, пусть и наименее желаемым решением.

Аннабель взглянула вновь на наряды в шкафах.

Взгляд был беглым, незаинтересованным, отбрасывал слишком многое, едва-едва коснувшись. Пока не уцепился за определенный цвет ткани.

Её нисколько не заботил крой, вид, не заботило то, к какой эпохе этот наряд относился. Главное — цвет.

Черный. Как траур.

По прошлой жизни, по семье и, видимо, по прошлой себе, ведь это уму непостижимо, что в своем заточении она действительно занимается такой легкомысленной глупостью.

Изначально хотелось обойтись без кринолина, но, очевидно, платье рассчитано на поддержку в виде хоть какого-нибудь подъюбника, в ином случае юбка висит не слишком-то удобными складками. В любом случае, это явно не главная её проблема, чтобы посвятить хотя бы крупицу волнения и горечи какой-то непривычной ей конструкции. С которой Аннабель справилась весьма быстро, без каких-либо особых трудностей, спокойно обошлась без помощи служанок, которые обычно помогали ей наряжаться на званые вечера.

После платья Аннабель отыскала в комоде пару перчаток — как способ хотя бы так уменьшить площадь соприкосновения с демоном, пускай кружевная ткань и была смехотворно тонка. На то, что наденет перчатки он, надеяться не приходилось.

Перед тем, как покинуть гардеробную, взглянула на свое отражение в полный рост.

Прическа и платье отчетливо различались эпохами. Прическа напоминала скорее уж средневековье, платье же определенно было из нынешнего века, только несколькими десятилетиями ранее. Однако странным образом этот контраст не портил вид, скорее добавлял ему чарующей диковинности, очередной причудливой особенности, которой в существовании демонического создания и без того было не счесть.

И всё же чуждость такого отражения читалась не в этом контрасте. Читалась в самом её облике, в совокупности.

Прежнее простое платье как будто слегка — совсем немного, — скрадывало ту странную, несвойственную ей величественность, что теперь в полной мере читалась в её холодной неподвижности, в темно-бордовых глазах, контрастирующих со снежно-белым цветом неприкрытой кожи и черным цветом её платья. Изящность в линии открытых теперь плеч, в выступающих ключицах, в затянутой черным корсетом узкой талии, в тонких руках, кисти которых скрыты полупрозрачными траурными перчатками… Трудно вообразить, что ещё совсем недавно эта грациозная мертвенная статуя была так неуклюжа в своем опьянении, что её пришлось нести до постели на руках.

Как и Демиана, Аннабель можно было счесть ангелом, если бы не нечто пугающее, исходящее тревожной аурой от этой мрачной фигуры.

Оттого, что в гардеробной была зажжена лишь пара свеч, темная материя платья почти сливалась с густой теменью. Воздушная, непривычно пышная юбка была словно сшита из подрагивающих от пламени теней.

В этом облачении Аннабель в наибольшей мере выглядела созданием ночи. Истинным злом — обманчиво привлекательным, дьявольским, бесстрастно коварным. Монстр в красивой обертке, служащей целью заманивать человеческих жертв.

Но здесь, в подвале, всё это ни к чему, и на единственного её собеседника подобные чары не распространяются, ведь сам он — дьявол во плоти.

И этому дьяволу она обещала танец, а потому не пристало заставлять его ждать.

Наверное, ей не забыть тот взгляд.

Её сверхъестественная память и без того бережно сохраняла в себе каждую деталь нового существования, так отчетливо, что Аннабель могла бы закрыть глаза и как наяву увидеть любой из осознанных моментов со дня её обращения.

И всё же тот миг не шел ни в какое сравнение с предыдущими. Вместе с отблеском канделябров в его темно-красных глазах блеснуло явственное, ничем не скрытое… неужели восхищение? Быть может, сыгранное, как и все его эмоции, быть может, фальшивое от и до, Аннабель не могла знать, могла только чувствовать, как от неожиданности такого взгляда прошило едва ли стерпимой волной жара в груди, неправильного и потому неудобного — на грани физического дискомфорта.

То, как внимательно он её изучал — от подола её юбки и заканчивая чертами её лица… Ей доводилось прежде изредка становиться объектом небольшого восхищения, тот же Рассел порой любовался ею, но как нужно выглядеть, чтобы заслужить такое внимание со стороны фантастического потустороннего создания, повидавшего немыслимо много?

Видимо, по меньшей мере быть таким же фантастическим потусторонним созданием.

Хотелось смахнуть этот взгляд с себя, хотелось самой отвести глаза, но, когда взгляды встретились, она не опустила голову. Постаралась уместить в свой собственный взгляд такую порцию чуждой ей прежде холодной надменности, чтобы у него не оставалось никаких сомнений в том, как она относится ко всему этому цирку. Судя по его усмешке — он заметил это старание.

Только после этого он поклонился ей, как подобает кавалеру, и Аннабель тотчас же замутило. Какая же бессмыслица…

Ей уже не хотелось продолжать.

Ей не хотелось к нему приближаться, ей не хотелось даже думать о том, как часто он будет её касаться.

«Ты узнаешь о нем больше», — звучал твердо внутренний голос, ставший вдруг ей предателем, заставляя сделать в ответ подобающий правилам реверанс.

Притом такой легкий, безукоризненный, что одобрила бы и требовательная мадам Дюссо, которую бабушка наняла для Аннабель в Виши, не удовольствовавшись лондонскими учительницами. Как бы, интересно, отреагировала та строжайше педантичная женщина, увидев нынешнюю грацию Аннабель, которой так долго они пытались добиться изнуряющими уроками?

Как бы вовсе отреагировали знакомые Аннабель на её новый неправдоподобно и неестественно чарующий облик?

Аннабель вспомнила свой давний сон и кричащий страх в расширившихся глазах Джерри. Пришлось проглотить эту горечь, когда Демиан уже подошел ближе — с каждым своим шагом затягивая на её шее невидимую петлю, мешающую дышать, — протягивая ей руку.

Разумеется, без перчаток.

Будь она на балу, имела бы право за это отказать ему в танце. Не сейчас. Никакого выбора сейчас, кроме как осторожно, словно боязливо, вложить свою руку в его ладонь.

Демиан, по-прежнему не сводя с неё глаз, как будто был действительно заворожен ею, медленно отступал глубже в гостиную, уводя за собой. Легкий, почти ленивый взмах другой его руки — и сдвинулась в стороны мешающая мебель, расчищая больше пространства в центре.

Аннабель ценой больших усилий не вздрогнула от очередного проявления непостижимой умом дьявольщины.

И следом — хуже. Заиграла из ниоткуда негромкая фортепианная мелодия.

Голова тут же повернулась к источнику звука, но Демиан невесомо — как будто действительно и не притронулся вовсе — коснулся её лица, уводя её внимание от фортепиано, играющего само по себе, обратно к нему. Распаляя в ней всё большее желание сбежать отсюда и запереться где-нибудь в кабинете, спрятаться, да хоть в шкафу, где угодно, только бы не быть под вниманием его глаз, в его руках.

Наконец, Демиан начал объяснять:

— Танец со сменой партнера. — Аннабель приподняла брови. На балах, где была она, всегда строго только один партнер на один танец. — Подразумевается, что это помогает налаживанию связей, поскольку, очевидно, любому вампиру выгодно иметь как больше знакомых в кругах своего вида. — Нечто заставило его изогнуть губы в насмешке, и он, видя неозвученный вопрос в её глазах, пояснил: — Есть в этом некоторая ирония, учитывая, что на Бессмертном балу все в масках.

Это уточнение почему-то нисколько не удивило — воображение и так само ей нарисовало именно бал-маскарад, как будто эти два образа были намертво скреплены. Ведь не могло это быть обычным балом. Уж ничто, касающееся их сверхъестественной сути, не-могло-быть-обычным.

— Сперва я всё объясню, затем уже перейдем к практике, но начальную позицию проще показать, чем объяснить, — сообщил он, прежде чем приподнял её руку, которую по-прежнему держал в своей, и всё тем же невесомым, скользящим движением изменил положение этих рук — теперь они, совсем немного, едва-едва, соприкасались только запястьями. Кисти же были свободны, расслаблены. В каком-то смысле напоминало цветок, где кисти танцующих выступали бы лепестками…

Демиан сделал шаг, и Аннабель интуитивно, наученная немыслимым количеством уроков танцев, определила, что требуется — простое движение по кругу, центром которого выступали их перекрещенные руки.

Как оказалось, все изматывающие уроки танцев, что она регулярно посещала с самых ранних лет, сильно упростили задачу — и ей, и Демиану.

Ему по большей части можно было просто называть элемент, и Аннабель понимала, что от неё требуется, порой и вовсе, как в начальной позиции, могла просто догадаться и подстроиться.

Благодаря этому все прикосновения — во всяком случае, на этапе обучения — сводились к минимуму. А когда всё же приходилось, Демиан, удивительно, был в высшей степени учтив. Никаких насмешек, многозначительных взглядов и ухмылок — он был поразительно серьезен, как будто действительно заинтересован только в том, чтобы она выучила танец, который ей никогда не пригодится.

Танец, как она понимала, подразумевался чувственным, то есть связи между элементами беспрерывные, а потому прикосновения обрываться не должны — даже когда, например, Аннабель обходила вокруг Демиана, ей следовало бы провести рукой по его плечам. Так же и его руке не следовало бы покидать её талии, её рук или спины — почти всегда, если только это, к примеру, не dos-à-dos.<span class="footnote" id="fn_31746640_1"></span>

Но Демиан, когда показывал какой-либо элемент, который трудно было бы описать известной ей терминологией, не терзал её этим. В основном, оставлял руку за пару дюймов от её платья, перчатки и тем более — неприкрытой кожи. А когда всё же прикасался, куда проще выходило от этого абстрагироваться за счет того, что она концентрировалась на технике, на схемах, на том, чтобы всё запомнить, ничего не упустить. Все движения были лишены какого-либо потаенного смысла, каких-либо чувств, одно только сухое обучение.

По правде, Аннабель истосковалась по обучению. Обнаружила это только в этот миг, обнаружила, что тоскует не только по семье, но и по балам, по урокам, какими бы утомительными они ей порой ни казались.

И что самое страшное — окунувшись в эту атмосферу, почти прежнюю атмосферу прежней жизни, Аннабель едва не исполнила один из пунктов его условия.

Позабыть на время, как сильно она его ненавидит.

— Затем следует часть вальса, — продолжал он. — Пара должна описать весь круг и, поскольку зал обычно внушителен, эту часть можно считать самой долгой.

Аннабель кивнула — кажется, она кивала слишком часто, показывая, что поняла. Подавала голос только в моменты, когда что-либо уточняла, но сейчас уточнять, как ей показалось, нечего — кто же не знает, как танцевать вальс?

Зря, потому что нюансы всё же были.

— Позиция не совсем закрытая, — сообщил он и, демонстрируя это, завел свою левую руку себе за спину. — Ты одной рукой придерживаешь подол. Другую же…

Будто вопреки её прежним мыслям о том, что он решил её не терзать, осторожно взял её за руку и положил себе на плечо, хотя обычно даме нужно держать ладонь на руке партнера — чуть повыше локтя.

Ещё один её кивок — на этот раз слабый, рассеянный, и Аннабель отступила тут же назад, убирая от него руку.

— После — поворот под моей рукой, и я передаю тебя в руки следующего партнера. Сам же принимаю следующую даму. И всё сначала.

— Долгий же выходит танец… — заметила она, пытаясь представить, сколько времени на него уходит, раз уж после этого идет ещё и смена партнера, притом, вероятно, не одна, и всё заново…

— Не то чтобы вампирам нужно куда-то спешить, — только теперь он позволил себе улыбку.

А Аннабель только теперь заметила, что мелодия, льющаяся до этого ненавязчивым фоном, уже прекратилась. Настолько глубоко она погрузилась в запоминание движений, что совсем позабыла, откуда была эта музыка, кто её создавал. Кто её учил.

Но теперь — опомнилась, теперь очнулась, сознавая, что обучение закончилось.

И дальше будет хуже.

— Ты всё запомнила? — уточнил он и протянул ей руку, как в самом-самом начале всего этого бессмыслия. Приглашая теперь уже на полноценный танец.

Теперь он, должно быть, над нею не сжалится.

Больше никаких комментариев и объяснений, никакой нарочитой отчужденности. Именно танец — такой, каким он должен быть.

Аннабель колебалась мучительную долю секунды, прежде чем всё же приняла его руку — на вид спокойнее, чем в первый раз, ведь немало уже к нему прикасалась, но на деле волнение стало только сильнее в разы, трепыхалось всполошенными крыльями меж ребрами.

Полилась вновь мистическим образом мелодия.

Всё та же начальная позиция. Всё те же перекрещенные в запястьях руки.

И Аннабель прокляла себя за то, насколько её взгляд задержался именно на его руке — изящной, утонченной, созданной для искусства руке с отчетливо проступающими венами на запястье, которое сейчас касалось едва ощутимо её собственного через кружево её перчатки. Но даже так Аннабель чувствовала. Неестественную мягкость кожи, как будто шелка…

Пришлось через силу увести глаза — в сторону, в пол, куда угодно. Чувствуя на своей скуле чужой взгляд, даже не видя, но чувствуя эту привычную насмешку. Через мгновение прозвучавшую вслух:

— Разве тебя не учили, милая Аннабель, что в позиции vis-à-vis нужно смотреть партнеру в глаза?

Её зубы скрипнули от раздражения, но всё же, только секунду потянув на то, чтобы взять себя в руки, Аннабель перевела вновь взгляд к нему — теперь уже ровно к этим вечно кошмарно-внимательным, усмехающимся глазам. Чуть вскинула подбородок, надеясь, что он прекрасно понимает, насколько ей всё это претит.

Насколько жжется внутри напряжение от подобных моментов… смотреть в темно-бордовые глубины и понимать, что копнуть хотя бы чуть глубже, не говоря о самом дне этой пропасти, не удастся. Если только он сам однажды не позволит.

— Признаюсь, я не предполагала, что тебя вовсе интересуют балы… и танцы, в частности, — произнесла она, надеясь хотя бы так, крайне-крайне издалека, подвести к теме, ради которой всё это представление и устраивается.

— Не интересуют, — согласился он, оказавшись, как того требует танец, за её спиной. Одна его рука на её талии, другая касается её руки — прямой, плавно вытянутой в сторону. И сердце оттого зашлось пуще прежнего. Его голос, позади, совсем рядом, почти на ухо: — Однако одна моя дорогая приятельница питает к Бессмертному балу особую страсть, и мне не хотелось огорчать её своим принципиальным отсутствием.

«Приятельница?..», — повторила она в уме, наконец перейдя к следующему элементу и отстранившись от Демиана так, чтобы могла вернуться утерянная на миг ясность ума.

Её рука по-прежнему в его руке.

Шаг к нему, шаг от него.

Аннабель старалась держаться стойко, но он определенно должен был чувствовать даже через ткань перчаток, как подрагивают в его руке её пальцы от всё неутихающего волнения.

Приятельница…

Ещё одна незначительная, скорее откровенно ничтожная крупица в паззле, набор которого состоит из нескольких тысяч несопоставимых деталей.

Что ей это давало? Ровным счетом ничего.

Всего лишь беглое упоминание — прямо как с охотником и дочерью, — которое может и не иметь никакого истолкования. Как будто крюк, маленький металлический крючок, которым он целенаправленно цеплял, удерживал внимание Аннабель, её интерес. Но объясняться, разумеется, не планировал.

— Почему же твоя приятельница не согласилась провести с тобой в подвале эти тридцать лет? — Вновь опасная, безнадежная тема. Та, с которой он запросто, умело соскальзывает, которую обходит и которой касаться нельзя. Аннабель не могла не попробовать. Чуть помедлив, ни на секунду не прекращая ступать по совсем недавно выученной схеме шага, предположила сама: — Или она, подобно многим, считает пить демоническую кровь извращением?

— Нет. Дело не в этом, — что-то в её предположении заставило его усмехнуться. — Она попросту не слишком одобряет подобный… — он выдержал краткую паузу, подбирая походящие слова: — …вариант решения проблем.

Вот как?.. Выходит, другие варианты решения всё же были?

Выходит, мнение Аннабель — в том, какая же эта невозможно нелепая затея с подвалом — сходится с мнением неизвестной ей женщины-демона, ради которой Демиан посещал не слишком интересующие его балы. И которая, судя по всему, обладала куда большим здравомыслием, чем он.

У неё уже разламывалась на части голова от всех этих раскиданных им невзначай фактов, от всех её предположений, от непрекращающегося мыслительного процесса. И ведь ни одно звено не удавалось обдумать тщательно, слишком мало у неё информации, и все мысли скачут, а Демиан ещё и сбивает её раз за разом с толку всё новыми способами удивить. Особенно — сегодня. Пусть и всего лишь упоминания, приходящиеся только по поверхности, но если сравнить с тем, что было прежде…

— Ты сегодня удивительно щедр на рассказы о себе, — осмелилась она сказать, когда наконец наступил черёд dos-à-dos, где мало того что можно с ним не соприкасаться, так и вовсе дважды она оказывалась от него спиной.

— Можешь считать это моими извинениями, — равнодушно отозвался он. — За последние, так скажем… не слишком приятные пять месяцев.

Аннабель на секунду оторопела, даже невольно сбившись с ритма музыки. Не зная, правильно ли его поняла…

— Так ты всё же специально?.. — спросила она почти что одними губами, потому что вздох сорвался и не дал нужной громкости голосу.

Оказавшись уже к нему лицом, заведомо тщетно выискивала в его глазах преждевременный ответ и едва не вздрогнула, когда он вновь взял её руку, пусть и на подкорке сознания сознавала, что так нужно для очередной из фигур.

— Я ни слова об этом не сказал, Аннабель. — Если бы он не приподнял чуть её руку, Аннабель бы и вовсе забыла о том, что ей нужно сделать. Только после этого, слегка заторможенно, ступила в сторону, обходя его по кругу. — Я не спаивал тебя. Всего лишь никак тебе не мешал. У тебя всегда был выбор — пить или нет.

Что же тогда в его понимании «спаивать»? Только если бы он, как полгода назад, наперекор её упрямству вливал бы ей в горло кровь насильно?

Когда Аннабель шагнула за его спину, отчего его держащая её руку ладонь легла ему же на плечо, уже можно было бы отпустить, отпрянуть, обойти его на выдержанной дистанции.

Но она помнила, что связки должны быть неразрывны.

И ещё она понимала. Что ему бы понравилось… Да, должно быть, понравилось бы. Учитывая, что весь этот танец — его условие, учитывая, что ей следует расположить его к тому, чтобы он рассказал как можно больше…

Аннабель, с внутренним протяжным скрипом неприятия, плавно провела ладонью по его плечам, чего бы никогда в любой другой ситуации себе не позволила. Ни за что бы не прикоснулась к нему добровольно, но в этот миг — пришлось.

И обойдя его наконец, оказавшись вновь в поле его зрения, выцепила взглядом тень ухмылки на его лице.

Теперь уже Аннабель не сомневалась. Всё сейчас происходящее приносит ему какое-то особое садистское удовольствие.

Но вместе с этой легкой ухмылкой она разглядела теперь и иное, нечто тому противоречащее. Странную, почти болезненную бледность. Ещё большую, чем когда они сидели вместе за фортепиано… или ей по-прежнему кажется?

Аннабель бросила беглый взгляд на часы — сейчас вечер, уже ближе к ночи. Недомоганием от дневного времени суток эта бледность быть не могла. Да и не выглядит он так, будто скверно себя чувствует.

Целиком погрузиться в эти мысли она не сумела, ощутив вновь предсказуемое прикосновение — к талии. Каждый раз, когда его рука ложилась на её ребра, сердце к ним будто приваривалось, настолько сильно оно расходилось в своем громком биении, настолько нещадно жгло. Их кожа одинаковой температуры, ведь вылиты они из одного материала, из холода, теней и яда, но даже сквозь одежду — опаляло. Каждое его касание. Новым ожогом, новым ударом тока, проходящим по коже трепещущей волной мурашек. После обращения не только слух и зрение обострились, но и осязание — в той же мере, если не большей. Едва ли не до боли, окончательного сумасшествия…

Если во время танцев на балах Аннабель чувствовала внутри приятное шевеление бабочек, то от близости к нему это было шевеление скорее уж маленьких жутких змей, тех самых невидимых паразитов, что мыслями о нем отравляли все те её пьяные часы, сутки и недели. Кусали её душу и глухо шипели, то подталкивая её к пропасти, то отдергивая, открывая ей глаза на ужас того, как неправильно говорить с ним на отвлеченные темы, относиться к нему не с яростью на отнятую жизнь, а с легким раздражением на пустые издевки, и худшее — танцевать с ним…

Как бы она ни привыкала к его язвительности и несерьезности, относиться к нему несерьезно в такие моменты не выходило. И она признавала — насколько он, пугающий в своей потусторонней привлекательности, притягивает взгляд. Насколько леденит душу и насколько плавит её же одним только существованием, взглядами, порой ощущаемыми на коже почти осязаемо, но чаще целящими именно в её глаза, как будто он питался через них её эмоциями так же, как питался кровью, а она напротив свои глаза всё прятала трусливо, не желая никакие эмоции ни ощущать, ни показывать.

Когда он завел в танце левую руку за спину, Аннабель на секунду потерялась, настолько смешалась в идущих друг за другом фигурах, в мелодии, в мыслях. Ей казалось, что перед вальсом идёт куда больше позиций, но неужели уже?.. Как и всегда, чем больше хочешь оттянуть какой-либо момент, тем большую скорость набирает беспощадно бегущее время.

Аннабель опустила вновь руку ему на плечо, пальцами другой чуть прихватив черную ткань воздушной юбки.

И не понять, что чувствовалось ею более неестественно. Его рука на её талии, или её — на его плече.

Или его заинтересованный каждой её реакцией взгляд, с которым встречаться она не желала. Во время вальса она всегда осмеливалась взглянуть в глаза разве что Расселу, и теперь изменять этому правилу не желала.

Когда он повел её по уже незыблемо выученной с детства схеме шагов — твердо, но не механически, а наоборот, с его неизменной леностью, в которой каким-то совершенно невозможным образом всё равно прослеживалось изящество, — Аннабель грозила запутаться в собственных ногах, настолько ей сталось не по себе от близости к нему.

В голове шел мысленный счет, который должен был ей помочь не запутаться, но этот счет то отставал, то опережал действительные шаги, и толку в нем было никакого — мысли её кружили не вокруг правильности или неправильности её шагов, которые выходили по итогу правильными исключительно из-за Демиана, не дававшего ей сбиться.

Мысли кружили вокруг другого.

Его рука, лежащая чуть ниже её лопаток… Рука, наверняка убившая просто немыслимое количество людей, а может и демонов — не меньше, — ради своих ужасных экспериментов, рука, которая должна быть по локоть в невидимой крови, или не по локоть даже, по плечо, или больше, весь он целиком должен быть в крови… держит Аннабель так, будто это само собой разумеющееся.

А она? Танцует с ним? Касается его кожи, пусть и через ткань одежды, той кожи, под которой зашита многолетняя жестокость и черствость, его бездушие, толкающее его на отвратительные вещи, включая её безвозвратно разрушенную жизнь?..

— Аннабель, — не прекращая расслабленный шаг вальса, позвал он мягко, негромко, как будто не хотел её, погруженную в свои мысли, испугать. Аннабель только чуть повернула к нему голову, но в глаза так и не заглянула. — Прекрати.

— Прекратить что?

— Бояться меня. Хотя бы сейчас.

Только в этот миг она обнаружила, как зашлось её сердце — биение столь же сбитое, как и бесполезный счёт в голове.

— Это один из пунктов моего условия. Помнишь? Забыть на вечер о своей ко мне ненависти.

Куда проще это сказать, чем просто заткнуть этот гул ненависти, клокочущий в её громком бескомпромиссном сердце.

Не меньше её истязало осознание, что ещё совсем недавно ведь получалось. Когда она концентрировалась на запоминании танца. Действительно получалось ненадолго забыть.

— Но в чем смысл этого условия? — всё недоумевала она, отгоняя прочь все иные мысли. — Если тебя не так уж интересуют танцы, зачем всё это?

— Я хотел бы сводить тебя однажды на Бессмертный бал, — признался он, как будто в этом желании не было совершенно ничего абсурдного. Её рука на его плече вздрогнула. — Уверен, тебе бы понравился масштаб его великолепия.

Потрясение свалилось на неё столь оглушительное, что Аннабель почти одеревенела. Оступилась бы, если бы не Демиан, чья рука на её талии вмиг стала тверже, не давая ей выбиться из шага.

Господи, он рехнулся?

Да, он полагает, что она перестанет ненавидеть его уже в первые пять лет заточения, но неужели он действительно может представить, что она захотела бы провести ещё хоть секунду с ним добровольно?

— Ты же знаешь, что я намереваюсь сделать в первую же очередь по истечении тридцати лет, — ответила она запоздало, превозмогая масштабы своей растерянности.

Ровно в этот же миг шаг вальса закончился — Аннабель и не заметила, как уже прошел целый круг гостиной.

Ей хотелось бы уже отпрянуть, прекратить наконец всё это, но она помнила, что вальс — не конец. Сперва поворот под его рукой.

Который Демиан вдруг не докрутил. Оставил её спиной к нему, заключил в ловушку своей руки. Так близко, что Аннабель почувствовала его грудную клетку лопатками.

— Осторожнее, Аннабель, — его дыхание, когда он говорил ей почти что на ухо, едва-едва тронуло пряди её волос, и Аннабель запретила себе как-либо на это реагировать. Заткнула все мысли, попыталась заткнуть, но сердце уже готово было переломать ей ребра до единого, и Демиан должен был это слышать, чувствовать, определенно должен был, однако по-прежнему держал её, как будто упивался этим. Аннабель попыталась отстраниться, но его рука крепко фиксировала её в мучительной неподвижности. Не отпускал. — С каждым упоминанием твоего планируемого самоубийства у меня всё больше растёт соблазн не отпускать тебя вовсе.

Всего одно только предложение, а выбило из легких весь дух. С болью и треском — что-то в груди треснуло: быть может, всё-таки сердце, неугомонное, надломило ей кости. Либо же щупальца ледяного ужаса стянули ребра так сильно, облегчая сердцу задачу и ломая её изнутри за него.

Аннабель, оглушенная и парализованная, несколько долгих секунд только смотрела перед собой пустым взглядом, пытаясь осмыслить.

Губы дрогнули, искривились.

— И что же, будешь держать меня на привязи, как собачонку? — взгляд всё такой же пустой, но голос полон яда. — Станешь спускаться по разу в неделю, чтобы проведать свою игрушку?

— Почему ты решила, что я не останусь здесь с тобой? — спросил он в ответ, наконец развернув её к себе лицом, но из ловушки не выпуская — оставляя близко к себе.

Аннабель уже почти и не чувствовала его руки на своей талии, чувствовала только всё разрастающуюся внутри безысходность, черную и тягучую, как деготь. Музыка уже не играла, но Аннабель и этого не заметила.

— Зачем тебе, если наверху тебе уже ничто не будет угрожать? — искренне не понимала.

— Ты сама говорила, что я пресытился уже жизнью, — он обвел глазами гостиную, нарочито безразлично. Его тон небрежный, невозмутимый, как будто речь не шла о том, чтобы держать её здесь больше тридцати лет. — А ты находишь всё новые и новые способы меня удивлять. Поэтому, полагаю… — Его взгляд вернулся к ней. Всё тот же глубокий и пытающийся копнуть в глубь неё взгляд. — Я вполне мог бы предпочесть целому миру тебя.

Ей показалось, что она разбилась. Всё тем же ужасом ли, или чем-то другим, но вся она была усеяна мелкими трещинами, настолько ослабившими тело, что едва не подогнулись колени. Не будь она по-прежнему в его руках.

Испуганный взгляд исследовал его лицо в надежде отыскать, что он несерьезно, что это очередная его издевка, что он всего лишь жестоко дразнил её, чтобы вывести её на эмоции в миллионный раз. Но она ничего не находила. Предельная, пугающая серьезность.

Чужие же глаза исследовали её в ответ, но не с такой порывистостью, а как будто напротив, несколько равнодушно, отчужденно, как если бы он был далеко в своих мыслях. Его взгляд, выпустив её глаза из этого гипнотизирующего своей глубиной плена, слегка опустился, очертил её скулы. И ниже. К линии её губ.

Сердце споткнулось, и Аннабель, перепугавшись, тут же отвернула голову, отвела глаза, произнесла почти бездумно:

— Не сомневаюсь, что за эти тридцать лет ты обязательно пресытишься и моим обществом.

— Вполне возможно, — неопределенно отозвался он, улыбнувшись — её реакция, кажется, забавляла его. — Время покажет.

Ей не понравилось ни это «возможно», ни это «время покажет». Неопределенность её существования и без того была тяжкой, давящей всем своим гнетом на кости, теперь же обострилась стократно.

То, как она внезапно отвернула от него голову секундой ранее, вынудило его взгляд соскользнуть с её лица на шею. Аннабель видела это лишь на периферии зрения, и вознамерилась уже оборвать наконец всю эту чертовщину, отпрянуть от него — ведь условие она выполнила, станцевала с ним, — но вдруг окаменела. Заметив следом, как чуть переменился этот его взгляд. И выражение его лица. Нет, черты никак не изменились, точно не так уж явственно, но как будто несколько заострились…

Его брови чуть нахмурились. Не недоумевающе, а как от легкой головной боли.

Осознание обрушилось на Аннабель ещё прежде, чем она успела бы хоть что-нибудь спросить. Под этим его взглядом она почти физически почувствовала, как бежит под кожей кровь, пульсирует в вене на шее.

И в ту же секунду — подтверждение этой ужасной догадке. В ту же секунду вечер с громким хрустом раскололся надвое. На до и после.

Кожа Демиана побледнела ещё на тон, до сероватого оттенка, и вены… чернильными линиями расплескались по коже, каждый сосуд, мельчайший — на его запястьях, на шее, на висках. Потемнели.

Её тело застыло в немом страхе, сковало по рукам и ногам недоумение.

Но лишь до той секунды, как она увидела его глаза. Совсем не похожие на его прежние, радужки как будто чуть размывшиеся, и не красные уже совсем. Всепоглощающего черного цвета. И даже в белках — тонкие ниточки сосудов, которые обычно не видны, почернели, тоже.

Только теперь Аннабель отшатнулась. Испугалась сперва, что он её не отпустит, но наоборот — он также отпрянул, отвернул голову, то ли чтобы не смотреть на неё, то ли чтобы спрятать подобный свой вид.

Больше всего на свете ей хотелось бы заткнуть разошедшееся сейчас в груди сердце, но она не могла, выдавала весь свой страх, хотя руки прижались к грудной клетке, как будто желая заглушить, упрятать. Только бы он не слышал. Только бы его жажда — а сомнений уже не оставалось, это не могло быть чем-либо другим, — не разрослась ещё больше.

Он не выглядел так, будто был намерен причинить ей вред. В ожесточившейся линии его губ прослеживалась какая-то будто бы с трудом сдерживаемая злость, которой прежде она не видела, но злился он, кажется, не на неё. На себя?..

— Демиан?..

Его имя всё ещё было чуждо произносить вслух, но пересохшие губы сложили его сами. Только бы услышать любой ответ, услышать его голос, который скажет, что всё в порядке, всё сейчас придет в норму…

— Иди пока лучше куда-нибудь в комнату.

Удивительно спокойное.

Безусловно, ей хотелось. Больше всего на свете — умчаться сейчас в комнату, запереться любым образом. Но ноги были прикованы к полу громаднейшей растерянностью, которую Аннабель всевозможно в этот миг проклинала.

Демиан закрыл глаза — то ли раздраженно, то ли пытался прийти в себя, боролся с чем-то внутри.

— Анна, — зазвенела в голосе редкая сталь. — В комнату.

Прошибло холодом. Прошедшимся изморозью по всему скелету с головы до ног.

Если прежде она могла порой чувствовать, как страх комом встает в горле, чувствовать оторопь, тревогу, то теперь всё это помножилось на сотню, теперь это было истинной, накрывающей с головой паникой, которую прежде он в ней не пробуждал. Угроза в нем всегда читалась интуитивная. Теперь же — явственная. Неприкрытая. Такая, что и шаг к нему не сделать, страшно, попросту страшно до одури.

В третий раз ей повторять не пришлось.

Всего тысячная доля секунды, и Аннабель уже за дверью кабинета — ближайшей комнаты.

Тихо притворила за собой дверь, прижалась к ней спиной. Закрыла рот руками, как будто в попытке сдержать ужас. Не понимая.

Весь вечер до этого, все прежние эмоции, вызванные историей о дочери, про которую она так ничего и не разузнала, прикосновениями, танцем, даже жуткой фразой о том, что он мог бы и не отпустить её — всё скомкалось, измялось в ничтожную массу и отошло на дальний план.

Перед глазами так и стояло увиденное. Всё сходилось — и бледность, и потемневшие вены… её глаза порой, стало быть, выглядели тем же кошмарным образом?

Но, если жажда, почему?.. Как?

Демиан пил её кровь совсем недавно. В тот день, после того, как она пришла в себя, она же, будучи уже в трезвом уме, наполнила вновь графин. Прошло не больше недели. С чего бы ему испытывать жажду?

Поглощенная мыслями, Аннабель ходила по комнате — туда и обратно, думая, думая… в какой-то момент осознала, как много шороха создает её юбка, и замерла, боясь нервировать Демиана ещё больше.

Может быть, сказался всё же факт, что он ограничивал себя? Всего по графину в месяц… Но Аннабель ведь пила по кубку в неделю. Если пересчесть — выходит почти то же. И он говорил, что ничего дурного с ним не станется…

Если придется всё же наполнять графин раз в несколько недель или в неделю — пусть, пусть так. Куда лучшем, чем… Аннабель даже писать этого не желала. Представлять. Это предположение жгло куда больше всех прочих.

Предположение, что его, за свои века настолько привыкшего к естественному пути утоления жажды, к тому, чтобы пить кровь непосредственно из жертвы, мог бы теперь совсем не удовлетворять подобный, «порционный» режим.

Неужели и вправду, если так, ему придется?.. у неё?..

Аннабель передернуло, стоило всё-таки невольно представить, как он пил бы её кровь. Непосредственно. Без всяких чаш и графинов.

Чтобы отвлечься от этих ужасных мыслей и образов, мечущихся перед глазами, она с большим трудом заставила себя сесть за стол и взяться за перо, к которому она не прикасалась уже несколько суток.

Всё же в некотором роде это было правильным решением — отправиться сюда.

Так хотя бы удавалось отвлечься. Не прислушиваться к каждому его шагу в гостиной, к ударам его сердца, в кои-то веки не казавшегося идеально ровным и безучастным.

В какой-то момент, когда она набирала на перо чернила, она и вовсе услышала, как он тихо, почти шепотом, с едва различимой хрипотцой, выругался на незнакомом языке — совсем не похоже на того Демиана, что она уже успела совсем немного узнать. Где та беспечность и наплевательство по отношению к совершенно всему на свете…

Аннабель писала и писала, описывала каждое событие последних дней в деталях. Всё то, что привело её к этому. К тому, чтобы трусливо сидеть в кабинете и страшиться каждого шороха, который мог бы обозначать его приближение.

Кто бы подумал, что спустя столько месяцев её беспочвенного страха Демиан поистине окажется для неё угрозой, которую стоило бы сторониться… Но он же не причинит ей вреда? Как бы нелепо то ни звучало. Столько возможностей у него уже было, и ещё ни разу… он ведь в этом, кажется, совсем не заинтересован.

Когда его шаги всё же зазвучали в коридоре, уже нечего было писать. Аннабель только перечитывала только что написанное.

И совсем застыла, когда отворилась дверь.

Дверной проем она могла видеть лишь боковым зрением, и то — слегка повернув голову. Но всё же она видела.

Эту почти-беспечность. Почти-наплевательство.

В том, как он расслабленно, как прежде, прислонился к дверному косяку, держа руки в карманах брюк.

В том, как озвучил худшее из её опасений.

— Боюсь, порционно кровь меня больше не насыщает.