Пролог (1/2)

Я буду с вами предельно честен и скажу, что я не имею ни малейшего представления, с чего сейчас начать. Томлюсь перед пустым листом и пытаюсь подобрать верные, ёмкие и метко бьющие слова, чтобы сходу дать понять, о чём эта история. Как вы видите, не слишком-то выходит.

Изначально я и вовсе не планировал делать никакой подводки к основным событиям, всё же речь пойдёт далеко не обо мне, но я подумал, что нужно же всё-таки дать какое-то объяснение тому, как эта история попала в мои руки и впоследствии оказалась в ваших.

Так, что именно послужило толчком ко всему этому не очень-то правдоподобному ходу событий?

Что ж, я переехал в новый дом.

Вот так всё просто. Шаблонно до дурости. И крайне, крайне опрометчиво.

Мне не стоило. Вспоминая те события, я понимаю, что мне попросту не стоило и что всё повернуло бы в другую, кардинально иную сторону, будь я всего лишь чуть более придирчив в выборе дома или скорее уж откровенно дотошен.

Но в моей стране отступила уже вторая по счету война — застал я, безусловно, лишь вторую, но все мы чувствовали отголоски первой, — и я был относительно ещё юн, и полон надежд на совершенно другую, впечатляющую жизнь — стоял на пороге чего-то нового. И чувствовал острую необходимость приобрести поскорее свой уголок, далекий от укромного, полноценное жилье, нечто свое, личное, после долгих месяцев жизни то в казармах, то в полевых условиях, деля пространство с десятками таких же, как я… стоит признаться, я слишком индивидуалист для таких вещей: крайне ценю — наверное, как и вы, да как большинство людей вообще, — выбор, волю, личное пространство.

Вдобавок я своего рода пацифист, а потому война и вовсе не для меня, но кого вообще спрашивают?

Что по-настоящему для меня — купить вот дом на отшибе, отремонтировать под себя и сидеть писать книги, творить, не разгибаясь. Рассказывать все истории, скопившиеся копотью в моих извилинах за непростые несколько лет, в которые я делал всё, что до́лжно и что мне претило, видел всё, что не хотел бы видеть вовсе.

Тогда я наивно полагал, что видел в жизни всё. Эта книга, в общем-то, должна была быть именно об ужасах войны, чтобы излить всё, что было бы слишком тяжко хранить в черепной коробке, не расплескав на бумагу хотя бы часть. А по итогу я и вовсе не хотел бы больше упоминать здесь ещё хоть раз ту проклятую войну — не она главный герой этой истории. Но это, стоит признать, немного лукавство. Вероятно, ещё упомяну, не раз, но обещаю, только вскользь — просто потому что это не то, что можно так просто выкинуть из своей памяти.

Скажу сейчас лишь ещё, что, желая изобличить всех, кто вынудил меня самого примерять амплуа убийцы, всучил мне винтовку в руки с наказом идти убивать, я намеревался использовать такие громкие красноречивые слова, как «монстры», «чудовища», «кровопийцы»… уже вырисовываются очертания всего масштаба иронии, верно?

Как оказалось, не все монстры хладнокровно управляют армиями юнцов, или зверствуют на поле боя, или мародерствуют, наживаясь на чужом горе… Многие — настоящие — чудовища таятся в тени.

Некоторые из них, как оказалось, обитают в подвалах.

На языке противно чешется желание назвать их в таком случае крысами или тараканами, но это будет лицемерием и в высшей степени самообманом. Я в красках помню момент, когда увидел их впервые, и крысы — последнее, что могло бы прийти мне в голову.

Итак. Подвал.

С практической точки зрения мне он был не нужен. Подвал мне ни к чему, при покупке дома мне сразу сообщили, что под фундаментом строения — неразобранные завалы, настолько глубокие и прочно утрамбованные, что это всё равно что дополнительный крепкий слой земли, не более. Подвал глубокий, больше походил, наверное, на какое-нибудь старинное подобие бункера, но лаз к нему забился камнями при бомбежке городов в году этак семнадцатом.

Я скверно разбираюсь в строительстве, для меня всё это — тёмный лес. Может, не стройся этот мой новоприобретенный дом второпях, почти сразу после той уже далекой первой мировой, ко всему этому делу с обломками подошли бы куда ответственнее, разобрали бы или что-нибудь вроде того, но по итогу — страна в экономическом раздрае, рабочие устраивают забастовки, большинство домов отстраиваются хоть бы как. Картина неважная, да.

Во всяком случае, само строение мне нравилось, устраивали расположение и цена, и я не вникал в те подробности, что, честно говоря, не слишком увлекали мой ум.

И всё же почему-то загадочный подвал меня заинтриговал. Совсем неинтересующегося практической частью, меня захватили возвышенные мысли, что могло бы там прежде храниться — уж вряд ли это было обычным погребом, слишком уж глубокий. Старик, которого я нанял с его командой помочь в разборке завалов, твердил, что ничего там храниться уже не могло, но я стоял на своем — раз уж это своего рода «бункер», выстоять он мог вполне, и лишь путь к нему безнадежно закрыт.

Оставалось только добраться. Чтобы наверняка отыскать нечто, что могло бы послужить ещё одной идеей для книги. Каюсь, я всегда был чрезмерно жаден до любых вещей, которые можно вплести в историю, добавив ей остроты и всяких красок.

Кто бы знал, что вот здесь я уже, верно, не ошибся. История, безусловно, выдалась щедрой на краски. Чёрные и красные, преимущественно.

Работы велись долгие и изнурительные. Я сам принимал немалое участие, хотя, честно, физическим трудом уже пресытился. Не думал, что меня так увлечёт эта идея — всковырнуть эту обманчивую оболочку неприглядного дома, предвкушая и в то же время кошмарно опасаясь того, что оттуда может вытечь, — но да, увлекло. Сам дом, до этого смотрящийся так аккуратно и несокрушимо, был разворошен и раскроен, потому что иначе до подвала не добраться. Всё это дело обошлось мне в немалые средства, но я не чувствовал стеснения в деньгах и упрямо шёл к своей глупой цели.

День за днём. Камень за камнем. Я всё больше приближался к пропасти, к вырытой себе же могиле.

По мере того, как я приближался к ядру своих непонятных поисков, всё громче и заунывнее становился голос сомнений. Терзали опасения, что ничего толкового мне не найти. Что меня там могло ожидать? Голые стены да крысы? Или и вовсе всё те же неиссякаемые глыбы камней?

Этой мыслью я терзался и в момент, когда меня вдруг окликнули. Я стоял наверху, прислонившись спиной к одной из немногих целых стен, тянул сигаретный дым, пытаясь унять все эти угрызения по причине своего бессмысленного времяпрепровождения, когда меня позвали.

Потушив сигарету, я подошел к ограждённой дыре в полу и спустился по стремянкам в самую глубь — раскопано уже так много, что при спуске невольно захватывало дух. Чем ниже, тем темнее. Благо, здесь, разумеется, повсюду были развешаны фонари, тускло освещающие каменистое пространство.

— Поглядите, — кивнул рабочий, меня позвавший, в сторону ещё более густой темени.

Там же стоял и старик, оценивающий взором затянутых морщинами глаз какую-то стену. Лишь подойдя ближе и добавив свет своего фонаря к его собственному, я разглядел.

Нет. Не просто стена.

Дверь. Тяжёлая, местами проржавевшая, но крепкой стали.

— Вы были правы, сэр, — будто нехотя признал старик. — И впрямь всё равно что бункер. Стоит целёхонький… Не задело.

Я едва ли его слушал, завороженно глядя на непроницаемую, отдающую шлейфом неизведанных тайн дверь. Желающий уже шагнуть туда, в эту поразительную неизведанность, да хоть просочиться сквозь — как угодно, только бы уже заглянуть…

— Закрыта? — спросил, проводя ладонью по грубому металлу, отдающему темным медно-бурым оттенком.

— Естественно. Вскрыть — дело трудоемкое, понадобится время. Разумнее взяться уже завтра. Или вам срочно? Если чуть прибавите…

— Нет-нет. До завтра так до завтра.

Не потому что мне было жаль денег — нет, я готов отстегнуть, сколько попросят, даже куда больше, в разы.

Потому что сперва попривыкнуть бы к мысли, что совсем скоро всё вскроется. Настроить себя на то, что там может ничего и не оказаться, чтобы не было слишком уж паршиво разбиваться об унылую реальность. Завтра. Совсем скоро.

Пока мы поднимались, старик болтал что-то о том, что маклеры, мол, наверняка обкусают теперь себе локти — могли заломить куда более высокую цену, если бы только знали, что подвал-то относительно живой. Притом немалых, судя по всему, размеров — наверняка не просто сырая комнатушка. А я всё ещё в полной мере поверить не мог…

Так и провел до самого вечера в самозабвенных мыслях. Уповая на то, что даже если там ничего не окажется — ну, в любом случае, я мог бы оборудовать это пространство так, как мне угодно. Сделать из этого настоящую писательскую мастерскую. Запираться от всего мира и окунаться в свои истории, ни на что не отвлекаясь.

Уже лежа в постели — вернее, то был матрас, расстеленный по полу, потому что привычные блага, включая простую спальню, были мне ограничены из-за всех этих строительных работ, — я всё никак не мог перестать думать, вертеться, ворочаться. Представлять. Глаза попросту не смыкались.

Находясь на первом этаже своего дома, мыслями я был уже глубоко под землей.

Против воли я вслушивался в звуки безмятежной ночи. В стрекот сверчков, в слабое поскрипывание от ветра сухими ветвями по внешней стороне стен, а вместе с тем металлический скрежет…

Сердце вдруг оступилось, когда до мозга докатилась очевидная мысль. Скрежет?

Уже несколько сонный, я не стал панически вскакивать и бросаться на непривычный звук, счёл, что просто с чем-то спутал. Лишь замер, вслушиваясь напряженнее.

А в груди копошилась странная тревога. Копошилась, копошилась и в одно мгновение разрослась до немыслимых размеров, стоило мне распознать следом и звук чужих голосов.

Не могли же рабочие вернуться посреди ночи? Без моего ведома?

Я сперва только сел в своей недо-постели, продолжая вслушиваться, но звуки не стихали, и я беззвучно поднялся с пола. Будучи лишь в штанах, накинул на себя потертую рубашку, не застегивая. Босыми ногами прошел по грязному от работ полу.

Спутать было невозможно. Голоса доносились из той комнаты, где на долгие уже месяцы разверзла свою пасть злополучная дыра в полу.

Сердце било недоумением. Ни единой толковой мысли. Ни единого адекватного объяснения.

Глаза постепенно привыкали к темноте — включать свет или хотя бы фонарик я не рисковал, чтобы не навлечь на себя ненужное внимание, — и двигался я туда, откуда вроде был звук, надеясь по-прежнему, что мне лишь показалось, ведь голоса уже стихли, а входная дверь, которую я только что миновал, определенно закрыта.

И всё же, вопреки здравому смыслу, перед поворотом чуть задержался, собираясь с духом. Неуверенно, осторожно выглянул из-за угла.

Мгновенно скрывшись обратно.

Силуэт. Там. В комнате был чей-то силуэт.

Дыхание встало поперек горла. Я вжался спиной и затылком в стену, несколько каштановых прядей упало мне на глаза, и я нервозным движением зачесал их обратно, после этого стиснув их пальцами, сильно, до боли, будто боль помогла бы мне прийти в себя или выпутаться из этого нежелательного сна.

Кому могла потребоваться эта неприметная, временно разобранная на части развалюха? Кто стал бы её грабить?

Несколько кошмарно долгих секунд я пытался уложить ворох всех размытых мыслей в голове и взять себя в руки. В конце концов, попросту постыдно бояться какого-то незваного гостя после всего…

Мне надо было вооружиться чем-нибудь, наверное, лучшим вариантом было бы подняться наверх за припрятанным револьвером, но я опасался привлечь этим внимание, поэтому взялся за лежащий неподалеку убогий лом. Так себе защита, но лучше, чем ничего.

Крепко сжимая в руке прохладную тяжелую сталь, я вновь выглянул из-за угла, совсем-совсем немного, буквально краем глаза.

Юноша. Всего лишь какой-то юноша. Без всякого оружия.

Выглядящий… странно. Вроде и в порядке вещей — брюки да рубашка, — но было в этом одеянии что-то выбивающееся. Крой что ли не тот, непривычный. Более свободный, с широкими рукавами.

Вроде белая, а вроде с непонятным раскрасом…

Нет. Не с раскрасом.

Стоило ему сделать шаг в сторону, обратно к дыре — из которой он, видимо, только что поднялся?.. какой бред… — и попасть под лунно-фонарный свет, льющийся из окон, я разглядел.

Это пятна. Почти по всей ткани. Пятна, разводы, уже давно засохшие и побагровевшие… я знал их. Я знал, что так выглядеть на одежде могла только кровь.

У меня перехватывало дыхание, но я не мог отвести взгляда, словно его приковали к незнакомцу цепями. Видеть его целиком я не мог, ракурс неудачно срезал куски, но местами я выцеплял. Угольного цвета волосы, строгий профиль лица, настолько правильный, скульптурный, словно высеченный резкими штрихами из камня.

Настолько бледный, как если бы годами не видел солнца, и если он действительно выбрался из дыры и всё это время… нет. Нет, я тут же отмел эту мысль, даже качнул головой, не веря. Не веря. Это абсурд.

Всё, что я видел — абсурд, но не мог из этого сна воспрять и освободиться от оков оцепенения. Лишь наблюдал.

Юноша… нет, наверное, всё же ближе к молодому мужчине — выглядел определенно младше меня, может, на пару лет… но что-то в его фигуре казалось непонятно и необъяснимо зловещим. Настолько пугающим, что у меня — у меня, человека, пережившего годы непрекращающегося ужаса, — стыли жилы.

Неугомонный орган в груди продолжал бить набатом, склонять к незамедлительному побегу, раздирать грудную клетку внезапным страхом перед неизвестностью. Перед ним конкретно.

Дальше — хуже.

Незнакомец склонился вновь к дыре в полу, джентльменски протягивая руку. Секунда, и показалась другая, тонкая рука — определенно женская, — принявшая его помощь, чтобы неспешно подняться по шаткой лестнице. Явить свой сверхъестественной красоты облик.

Если относительно парня ещё возникали сомнения, то это одеяние… расшитый узорами и кружевом корсет туго обхватывал талию, скромно открывал декольте и местами был замаран — боюсь, что тем же, что и рубашка незнакомца, — пышная юбка в несколько слоев мягко струилась и шуршала по полу, отчего подол уже весь выпачкался в подземной и строительной грязи.

Так сейчас не выглядят.

Так вообще не выглядят.

Не может быть ни у кого настолько бледной кожи, как будто даже немного светящейся изнутри от слабого отблеска лунного света. Не может быть ни у кого такой чарующей медлительности в движениях, как будто смотришь на немыслимым образом ожившую скульптуру.

От худобы, непонятно как не портившей её вид, выступали ключицы, плечи казались совсем-совсем хрупкими, она вся выглядела почти хрустальной, такой, что её тронешь, и она попросту раскрошится. На плечи ложились распущенные темные волосы, которые попросту не могли лежать так аккуратно, если она действительно только-только выбралась из-под земли, но они лежали — опрятными, нежными локонами.

За свои двадцать шесть я встречал немало женщин — самых разных, совершенно. Таких я не встречал.

Показалось даже, что отступил, задвинулся подальше весь страх, и теперь сердце так галдело по другим, смехотворным причинам. Никогда я не разделял всей этой романтичной чепухи и не верил в великую любовь с первого взгляда, но сейчас я был готов поверить во всё и влюбиться — в одно мгновение.

Её осторожная поступь… бесшумные, грациозные шаги, пока взгляд, от меня утаённый, исследовал пространство, заворожённо смотрел на убогие, покоцанные строительными работами стены, на открытые настежь окна.

Незнакомец — настолько неподвижный, что я всё никак не мог перестать видеть в нём всего лишь древнюю статую — следил за каждым её движением с такой же пристальностью, как и я.

Но, в отличие от меня, как будто ничуть не удивился, стоило девушке вдруг осесть на пол.

Юбки вновь зашуршали, сложившись вокруг неё тёмным облаком.

Видеть я мог лишь её профиль, но не различить не мог — как вздрагивают от беззвучного плача её плечи, как блестят на скулах стекающие дорожками капли…

Я чувствовал себя настоящим глупцом, невозможным болваном, но первое, чего мне захотелось во всем этом необъяснимом кошмаре — к ней. К ней, приблизиться, сесть рядом, утешить, отчего бы она ни плакала…

Вместо меня это сделал незнакомец.

Сел напротив неё на одно колено, расслабленно уперевшись на согнутую ногу локтем. Чуть наклонил голову в попытке заглянуть в опущенные глаза.

— Ну что ты, милая Аннабель… разве не об этом ты грезила годами? — Никак я не мог себе этого объяснить, но от этого мягчайшего, шёлкового голоса у меня по коже сквозняком прошелестел холод, въелся внутрь, вонзился сильной тревогой меж ребер. — Что, даже теперь мне твоей улыбки не увидеть?

Он протянул к ней руку, чтобы ласково вытереть слёзы.

Но внезапно взметнулась её собственная рука, так стремительно, что мне показалось, будто я моргнул и упустил пару секунд, хотя я не смыкал глаз вовсе.

Тонкие пальцы крепко сцепились на его запястье, останавливая.

Девушка подняла голову, и пускай на щеках всё ещё блестели робкие слезы, её взглядом можно было оледенить округу в радиусе нескольких миль и более. Такой силы холодный, полный яростной ненависти взгляд, что, будь на месте парня я, по меньшей мере отшатнулся бы, не выдержав.

— Вновь меня коснешься, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты всё же остался без рук вовсе, — произнесла она так тихо, что мне приходилось напрячь слух. — Уж теперь возможностей у меня сполна.

Тон, одновременно ровный и звенящий напряжением, казался процеженным галлонами яда. Незнакомца это ничуть не смутило.

Край его рта потянуло в сторону в подобии язвительной улыбки, но взгляд, вопреки этому, насколько я мог разглядеть, казался будто бы отчасти… восхищенным? Аномально завороженным прозвучавшей из её уст жестокостью.

— Надо же, как иначе мы теперь заговорили… — бархатно протянул он. — Вернулись к началу?

Я не понимал. Как себя вести. Что делать. Череп будто наполнили ватой, запихали её до упора, вытеснив любые здравые мысли, и я не мог даже просто шевельнуться, прикованный ко всей этой картине, которая вовсе была не для моих глаз, и, по-хорошему, мне следовало бы элементарно бежать, но я не мог. Оторваться. Не мог.

Тело уже немело от неподвижности, я не мог застыть на долгие минуты, как могли они, и я осторожно, совсем-совсем тихо переступил с ноги на ногу.

Половица-предательница под моей ногой… Чертова половица.

Оба. Оба повернули свои головы в мою сторону. Одновременно.

Я отпрянул, как будто обжегшись. И впрямь обожгло, ошпарило — страхом, дрожью перебравшем позвонки.

Бежать. Всё, всё во мне кричало — пульс в висках, сердце в груди, грохотало, вопило, — бежать.

Но успел я сделать назад лишь пару стремительных шагов, как уже столкнулся спиной с чем-то… с кем-то.

Дернулся, трепыхнулся, резко обернувшись… и взгляд напоролся на — черт возьми — всё того же незнакомца. Но он ведь буквально мгновение назад был…

— Какая досада, — с напускной раздосадованностью прицокнул парень языком. — Никакого интереса…

Наступал. Медленно. Так медленно, что я точно мог бы ещё успеть убежать, если рвануть внезапно в сторону, но всё, что я делал — отступал назад под властью его взгляда.

Будто бы безразличного. Холодного, но горящего — неестественным бордовым цветом, прорезающимся даже сквозь полумрак.

— Трудно не слышать твоего оголтелого сердца, но это ж какой неуклюжестью нужно обладать, чтобы выдать себя ещё и так.

Всего миг. Я заведомо тщетно попытался замахнуться своим никчемным оружием — и уже в ту же секунду ледяная хватка одной его ненормально сильной руки смыкается на моем предплечье, так, что едва не слышится хруст, и мои пальцы сами разжимаются от тупой боли, выпуская с грохотом бесполезный лом.

Другая его рука — на моей шее.

Затылок прошибло дробящей болью от столкновения со стеной, выбившего все мысли и весь воздух из легких, которые сумели выплюнуть только жалкий хрип, прежде чем воздух перекрыло напрочь.

Перед глазами пленка, но я сумел. Разглядеть.

Винного цвета радужка заплыла чёрным, буквально заплыла, потеряла всякие очертания, слившись со зрачками и став лишь размытым темным пятном посреди белков. Капилляры в них полыхали тем же чёрным цветом, и вены… на бледной, почти серой шее — проступили куда отчетливее, пугающими тёмными полосами выглядывая из-под ворота окровавленной рубашки.

Весь ужас достиг таких размеров, что внутри больше и не осталось ничего, разъело неизбежностью, как щелочью, и одна только мысль — это конец. Это Смерть. Прямо передо мной, в необъяснимом чудовищном обличии.

— Демиан.

Голос, твердый, стальной, разрезал ледяным лезвием толщу моего ужаса.

Этот тон обладал такой силой, что, клянусь, мог бы поставить на колени наистрашнейшего, пропащего гордеца, но чудовище прямо передо мной даже не обернулось, и пелена в моих глазах мешала мне разглядеть, шевельнула ли эту стылую каменную маску хоть одна эмоция.

— Смею предположить, своим освобождением мы обязаны исключительно этому человеку. Почему бы тебе не оставить его хотя бы из благодарности?

— Благодарности… — незаинтересованно повторил он, но хватка чуть ослабла, даря воздуху путь к горящим уже от боли легким. — Не ты ли совсем недавно говорила, как голодна?

— Я также говорила, что убивать никого не намерена.

Мысли перепуганном полчищем метались у меня по черепу, кипели, жгли, и я не мог уловить сути, хоть как-то всю эту чертовщину объяснить, одни только дикие «голодна» и «убивать» эхом били по воспаленному мозгу.

Всего один рывок, и я уже не прижат к стене, а повернут лицом к девушке, пока хватка на моем теле всё не слабла. Напротив — бледные пальцы вцепились мне в волосы, грубо наклоняя вбок мою голову едва не до хруста шейных позвонков. Я попробовал дернуться, вырваться, хоть как-то, но чудовище этого как будто даже и не заметило, настолько малозначимой в сравнении с его необъяснимой силой эта попытка оказалась.

— Ну же, Аннабель? Неужели тебе самой не хотелось бы наконец попробовать что-то… человеческое?

Новая порция ужаса сжалась внутри меня склизкими клубками.

Потому что я наконец увидел вновь, сквозь размытость в глазах, то прекрасное лицо. Искаженное, омраченное тенью то ли злости, то ли…

Сердце провалилось куда-то вниз.