Глава 2. Последняя капля (1/2)
Мэри меня отругала. За что, я так и не поняла, но на душе лежал камень неподъёмный для меня, и через силу мне пришлось сдерживать слёзы.
Придя в себя, я обработала рану от падения, наскоро сделала все уроки и легла спать, несмотря на то, что было всего восемь часов вечера.
На следующее утро я снова встала, опоздала в ванную, позавтракала и пошла на автобус. День прошёл, как и вчера, но ссор сегодня не было. Видимо, отец до сих пор не вернулся. Я была удивлена, ведь у нашей семьи и одного дня не было без брани и рукоприкладств! Даже по праздникам приходилось выслушивать всё, что накипело на душе у родителей. А я? А кто послушает о моих проблемах? Кто снимет с моей души, с каждым разом всё нарастающую глыбу проблем и неудач – этот неподъёмный камень, который я тащу через всю свою ещё короткую жизнь? Никого это не волновало. А родители делали этот булыжник всё тяжелей и тяжелей.
Иногда душевная боль становилась невыносимой, и я плакала... Плакала без особой причины. Поднимала руки к небу и кричала: «За что? За что Ты меня так ненавидишь? Что я Тебе такого сделала?». Тишина...
Мне стало понятно, что на небе никто не слышит мои молитвы, но я молилась каждую ночь, надеясь, что Бог меня заметит.
Хоть мы и живли в старом районе города, где люди чтят традиции и ходят в церковь каждое воскресенье, нас считали белыми воронами, отбросами. Отец думал, что это напрасная трата времени, ходить на службы и молится. Он не верил в Бога, а я хоть чуть-чуть, но верила. Кто-то же должен следить за людьми и творить чудеса. Или это делает не Бог?
За каждой посланной мною молитвой следовало горькое разочарование, и каждый раз я всё больше теряла надежду на Его помощь.
Вся следующая неделя прошла на удивление нормально. Я даже поверила в силу молитвы. Ведь когда-то же должно было случиться чудо. Но вот счастье было недолгим и началось истинное веселье, конечно же, не для меня, что окончательно убило во мне и веру, и надежду на спокойную жизнь.
На урок литературы, который вела директриса, нам задали выучить стихотворение любого автора и на любую тему. У меня всегда был необычный подход к поэзии. Мой выбор пал на старое стихотворение, написанное в XIV веке. Его автор философ, математик, алхимик и священник - Данте Алигьери - дал ему название «Божественная комедия». Это произведение делится на три главы: «Рай», «Ад» и «Чистилище». Я долго выбирала, какой отрывок мне учить и остановилась на главе «Ад», что весьма подходило к моей... Жизни? Нет, существованию! Это было очень трудно назвать жизнью в её стандартном понимании. Я не подхожу ни под один стандарт: ни по внешности, ни по образу жизни, ни по состоянию внутреннего мира, что внушало мне самой свою убогость и выделяло меня из толпы людей чёрной краской на белом фоне.
На уроке у мадам Крейк никто не смел и пикнуть, а того, кто нарушил её правило, ждало жестокое наказание. Она могла даже исключить из школы за отвратительное поведение.
Директриса постоянно спрашивала детей по журналу, и я была почти в конце списка, потому что моя фамилия начинается на Ш. Поэтому у меня было много времени, чтобы повторить свой отрывок. Я повторяла и повторяла, зубрила и зубрила, но как только прозвучало моё имя, я забыла напрочь всё. Медленно встав со стула, я двинулась вперёд, пытаясь вспомнить хоть одно слово из произведения, но безуспешно. Вот блин! Только позора мне сейчас и не хватало. Остановившись у доски, я повернулась лицом к одноклассникам и молчала. Я думала: конец, всё насмарку, она поставит мне два, и весь класс будет издеваться надо мной до конца месяца! «Наша зубрилка Шепс получила двойку!». Но меня спасла Эбби. Увидев это полное надежды лицо, я по её губам прочла первые слова из отрывка, а дальше вспомнила и начала рассказывать:
- Земную жизнь, пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но благо, в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.
Не помню сам, как я вошел туда,
Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с верного следа.
Но к холмному приблизившись подножью,
Которым замыкался этот дол,
Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,
Я увидал, едва глаза возвел,
Что свет планеты, всюду путеводной,
Уже на плечи горные сошел.
Тогда вздохнула более свободной
И долгий страх превозмогла душа,
Измученная ночью безысходной.
И словно тот, кто, тяжело дыша,
На берег, выйдя из пучины пенной,
Глядит назад, где волны бьют, страша.
Наверное, от моего выразительного чтения наизусть, несколько человек из класса стали улыбаться, что было крайне редко, но они даже не смотрели на меня. Однако были и те, кто считал себя выше всех остальных – «сливки» нашего общества, которые просто не могли оценить поэзию за отсутствием извилин, а уж признать, что я хоть в чём-то хороша было выше их способностей. К их числу относились: Пенелопа Дели, две её подруги Лора и Кэти, её любимый парень Дин Смит и несколько его дружков. Пенелопа чересчур важная персона в жизни школы. Её дядя Джон-Винстон Дели зарабатывает огромные деньги, находясь на посту вице президента нефтяной компании, и финансирует большую часть расходов нашей школы, практически содержит её. Директриса на цыпочках перед их семейством ходит.
Несмотря на дурное поведение Пенелопы по отношению ко мне, я даже не расстроилась. Такое происходило постоянно, и я не придавала этому значения. Один раз, когда я превзошла её, она заплатила парочке парней и те окунули меня лицом в унитаз. В другой раз, они же поставили мне несколько синяков на видных местах. Интересно, что будет в этот раз? Может Бог услышал, и они меня изобьют до смерти, потому что покончить жизнь самоубийством я не готова, во мне ещё есть потухающий уголёк надежды на то, что моя жизнь хоть немного изменится в лучшую сторону.
Но, увы. Он меня уже давно не слышит. В этот раз, парни нагнали меня недалеко от моей улицы. Они просто толкнули меня, но я упала весьма неудачно. Была сломана кость, я чувствовала это, так же выбито плечо. Но они не остановились. Зачем-то один из них заснял всё на телефон. Видимо Пенни была совсем не в духе, а издевательства надо мной доставляют ей моральное удовлетворение.
Домой я добралась с трудом. Всё тело ныло и было больно дышать. Мне ещё и от родителей досталось по возвращении. Нет, они меня не наказывали, на мне и так живого места не было, но вот моё моральное состояние Сэмюель и Мэри подорвали окончательно.
Отложив ненадолго разборки, родители отвезли меня в больницу. Там мне наложили гипс на левую руку, который должны будут снять через неделю, и пытались вправить правое плечо. Пытались, потому что у врача не получилось с первой попытки и мне пришлось три раза терпеть, с каждой секундой нарастающую адскую боль. Жаль, что тогда у меня всё плыло перед глазами, и я не смогла разглядеть лицо того доктора, а то я хоть знала бы кого винить.
От лица Майкла
Я стоял посреди палаты и смотрел на женщину, неподвижно лежавшую на больничной койке. К её бледным и худым рукам подходили капельницы. Приборы издавали режущие слух звуки, говорящие об ужасном состоянии девушки. Моей девушки. У меня в руках были бланки на отключение аппаратов, которые я был обязан подписать и отпустить её в мир иной. Но я не мог. Она пролежала в коме четыре года. Её мозг уже умер, и я, как врач понимал, что девушка никогда не очнётся, а приборы лишь искусственно поддерживают в ней жизнь, но мысль о её смерти меня пугала.
У Эмили, кроме меня не было родственников, и за меня это решение никто не примет. Я мог бы ещё долго наслаждаться её присутствием здесь. Но зачем? Зачем мучить и её, и себя? Сейчас жизнь Эмили не доставляла мне радости, как прежде. Я любил её и хотел, чтобы она опять была рядом, но это невозможно. Мне пришлось смириться с тем, что она уже мертва, и её здесь держу только я. Да, это слишком тяжело, больно и очень мучительно, но я должен её отпустить. Я не вправе держать Эми. Она заслужила покой.
Мои кисти дрожали, когда я поднёс ручку к листу бумаги. Я жутко боялся одиночества. Эти последние четыре года, я, можно сказать, жил в больнице и почти не бывал в моей пустующей квартире. А теперь? Теперь у меня не будет повода тут постоянно ошиваться. Мне придётся приходить домой после работы и оставаться один на один со своими мыслями. Это было просто невыносимо. Мой внутренний голос никогда не давал мне покоя и постоянно напоминал обо всех самых ужасных событиях, которые я когда-то пережил и пытался забыть. Одиночество – это для меня верная смерть. Я не выдержу натиска собственных мыслей, ведь я трус. Трус, которому не к чему стремиться. У меня есть всё: квартира, машина, деньги, работа, привлекательная внешность, уважение коллег и высокий статус в обществе, но единственное чего я лишён и чего яростно просила моя душа - это счастье, простое человеческое счастье. Это семья, которая заботилась бы обо мне, а я о ней. Это девушка, которую я бы любил и боготворил. Это люди, которые поддерживали бы меня.
Но у меня не было ничего из этого списка. Нет семьи, нет друзей и теперь нет девушки. Я один на всём белом свете и не представляю, как жить дальше. Что делать? Как себя вести? У кого спрашивать совета?
К чёрту! Что-то я совсем раскис и веду себя, как девчонка! Ну и пусть я волк-одиночка! Мне не в первой! Сколько лет я жил в уединение, пока не встретил Эми? Пять? Может больше. А сколько лет после её ухода? Я знаю и всегда знал, что меня ждёт, так зачем же я противлюсь собственной сути? Почему убегаю от собственной боли? Не в первый раз мне так плохо и одиноко, и уж точно не в последний. Всё равно я никак не смогу унять эту боль, как бы я не пытался. Единственный выход - это смерть, но я же трус. Я эгоист до мозга костей и всегда прислушиваюсь к разуму, а не к сердцу. Поэтому я никогда не пойду на самоубийство. Так что, придётся терпеть самого себя...
Набравшись смелости, я подписал документы. Через час аппараты будут отключены, и это время мне отведено, чтобы попрощаться с Эмили.
Я был главврачом первой городской больницы Лоренса, поэтому мою личную трагедию переживало всё отделение. Почти все коллеги соболезновали мне, но это не помогало. Порой побыть одному, даже нужно, хоть это и очень мучительно.