Часть 7 (1/2)

Как бы не старался Красный задремать хотя бы на полчаса, глаза его не смыкались дольше нескольких секунд, чтобы и без того бедные глаза Шрама не высохли. Он крутился на небольшой, слишком мягкой и слишком тёплой кровати, смотря то на потолок, то в сторону выхода, желая выйти и выпить кофе, чтобы наконец успокоиться, но Первый не хотел, чтобы Том узнал (а он бы узнал), степень его тревожности. Словно так незаметно.

Ощущение было не из приятных: Красному досаждало не только щекочущее чувство в животе, которое вызывало желание скорее ударить себя, чтобы перестать его ощущать, но и собственная заторможенность. Первый не спал, но всё время проваливался в какой-то омут, буквально на пару мгновений, отчего комната, и без того тёмная, становилась ещё темнее, закручивалась и разъезжалась. Становилось трудно дышать, словно стены не ушли в разные стороны, а наоборот, подошли вплотную к Первому. По ощущениям это было страшно.

«Они ненавидят тебя» — эта мысль пронеслась в голове так быстро, что Красный даже не сразу успел её осознать, а после так поразился, словно это была самая простая истина, которую он не понял раньше.

А ведь и впрямь. Откуда такая уверенность, что братья будут также рады его видеть, как и он их? Они погибли из-за него, он повёл их на глупую революцию и ему нет за это прощения. Братья вполне могу ненавидеть его и Шрам не осудит их.

Но почему-то сердце с этим согласно не было. Иначе почему оно так болит и быстро-быстро бьётся, отчего хочется заставить его и вовсе остановиться?

Даже Диктор-Том не так сильно раздражал Первого, как свои собственные приступы слабости, на подобии этого и того, что произошёл тогда в лаборатории. Он должен оставаться сильным, внушительным и серьёзным, а вместо этого хватает ртом воздух, как рыба, выкинутая не просто на берег, а сразу в пустыню, и пытается успокоить трясущиеся руки. Шрам начинает счёт быстрее, чем успевает подумать об этом, и даже рад.

1…

Он зажмуривает глаза, игнорируя ощущение, словно погибшие братья стоят перед его кроватью и осуждающе смотрят.

2…

Дышать ровно тяжело, воздух тягучий, как смола, и заполняет лёгкие неравномерно, заставляя кашлять и хрипеть.

3…

Красный переходит на тихий шёпот, сжимая руки в кулаки, а после закрывает уши руками, игнорируя навязчивое тиканье часов. Разве они всегда были такими громкими?!

4… 5… 7… 10… 129…

Первый засыпает также неожиданно, как обычно звенит будильник, выдёргивая рано утром из самого приятного сна, но, в отличии от этого, неожиданность стала спасающей — Красный успокоился.

***</p>

— Ты так напряжённо стоишь, Первый, что сейчас даже я начну нервничать, — ехидно замечает Том, настраивая какую-то машину и лишь краем глаза смотря на клона, который старался всеми силами стоять ровно и не зевать, — Что ты всю ночь делал? Новую революцию придумывал?

— Заткнись. — Красный не был настроен на обмен любезностями, а потому просто рухнул на стул и закинул ногу на ногу, обнимая себя руками и склоняя голову, дабы немного подремать.

Томас фыркнул и закатил глаза, продолжая работу. Конечно, от него не укрылось, насколько бледным и тревожным был Первый, даже если тот пытался вести себя уверенно. В конце концов, от синяков под глазами, которые могли соперничать с его собственными, и мелкой дрожи в руках, сложно справиться просто так.

Диктор закончил настраивать изобретение и вытер руки какой-то маслянистой тряпкой, после чего скомкал её и собрался кинуть в сторону Шрама, желая крикнуть что-то громкое, но в последний момент покачал головой и просто подошёл к клону и грубо толкнул его в плечо, отчего Красный вздрогнул, опасливо смотря по сторонам, слегка щурясь, и тянясь к карману белого, медицинского халата. Том усмехнулся.

— Утро, спящая красавица. Мне одному весь этот детсад встречать?