4. (2/2)
— Мама! Где моя мама?!
— Хочешь к мамочке? Ооо, малышка, она скоро придёт, не волнуйся.
Послышалось тихое шипение, которое привлекло внимание голубоглазки. И стоило ей повернуть голову, как глаза тут же округлились от страха и ужаса, а сама она испуганно вскрикнула — со стен спустилось несколько слуг брюнета, перебирая огромными чёрными и мохнатыми лапами.
— Я хочу к маме! Пожалуйста, отпустите меня! Я ничего плохого не сделала! — у ребёнка началась истерика.
— Тише-тише, непослушная девочка, — нахмурился ёкай, убрав руку от её волос, и подошёл к изголовью алтаря, смотря в глаза жертве.
— Н-нет, нет! Я хорошая, я не сделала ничего плохого! Пожалуйста, дядя, отпустите меня к маме! — дитя продолжала плакать и хныкать, надеясь на то, что её отпустят.
Он склонился над ней и выпустил клыки:
— Нет, малышка, ты моя. — И впился в её шею.
Несчастная жертва закричала, как не кричала раньше — с отчаянием и ужасом, дёргаясь в паутине, тщетно пытаясь освободится. Тёплая кровь хлынула сперва в рот, а затем приятно прокатилась по горлу, насыщая голод Чёрного Паука, и также пачкая стол и пол храма.
А из голубых глаз медленно угасала жизнь. Крики стали хрипами и стонами, бедняжка дёргалась в судорогах, но продолжала звать мать, до последнего веря, что она придёт и спасёт её.
— М-мамочка… Помоги мне…
Но никто не пришёл.
Вскоре Мори оторвался от уже безжизненного тела. С уголков губ стекала кровь, которую он тут же собрал указательным пальцем и слизал, ухмыляясь. Ему подобрали прекрасную жертву и в этот раз.
После он оставил тело на алтаре, отойдя от него на несколько шагов, и спустившиеся со стен прислужники мужчины накинулись на ещё тёплое тельце и принялись пожирать его.
На плечо фиолетовоглазого опустилась маленькая паучиха песочного цвета и что-то тихо прошипела на ухо своему господину.
— М? Ты уверена? — спросил брюнет.
В ответ снова тихое шипение.
Мужчина прикрыл глаза, на лице явственно читалась задумчивость.
— Значит, говоришь, его забрал кицунэ? — вновь спросил Огай, и, получив удовлетворительный ответ, усмехнулся:
— Ну что же, поиграем, Накахара-кун, поиграем.