Глава первая. Зачем? (1/2)

Глухо, потому что один, и мерзко, потому что душа гниёт. Одеяло не греет, оно тонкой мантией налегает на потное в лихорадке тело. Сколько ещё можно душиться самобичеванием, вязать себе на шею петлю и затягивать её, но потом из-за одной улыбкой растворять как в пространстве? Вечно, обречённо вплоть до последнего дня думает, а нет — знает Ники. Ведь сколько прошло? Четыре, а может, шесть лет? Это первая и единственная любовь, чувства мрачные и больные, как порез наточенным в спешке ножом. А он ведь надеялся, что вскоре вместе с занятостью нахлынут новые ощущения — усталость, которая заберёт его погрешность. Поступление, первый, второй курс и под боком в той же аудитории вечно перекрашенная макушка. Розовые волосы — после летний период, чёрные, когда надоест вся эта радуга. Но сейчас пепельный блонд, в парочку к чёрным локонам Чхэвон. Она, как вьюн: мерзкая, но на вид хорошенькая — и слова не скажешь. А хотелось бы встать напротив и в глаза высказать всю ту грязь, что девушка так затаскивала на плечи Ники. Ох, целые гектары гадости и зависти.

И облака самоистязания сдувает стуком по поверхности тонкой двери. Крикнули — было бы хуже. Ники не спал с утра так пяти, как поступили первые поздравления от друзей. Написал Ли Хисын, что как родитель бегает за младшекурсниками, потому что сам отучивается последний год. Они ласково называют его «папочкой» и смеются во все рты. А после и Юджин — лучшая подруга Хисына и по совместительству «мамочка». Свести бы этих, пока они не разъехались по разным краям Кореи. Но Хисын упрямо делает вид, что его взгляд вовсе не блестит влюблённостью, когда он смотрит на девушку. А Юджин, она… ну дурочка, которая игнорирует какие-либо намёки.

Поздравления льются со всего потока, и ни на одно Ники не сводит губы в улыбке; куда делись его силы? Он хороший парень, его знают многие и на многих Нишимура производит положительное впечатление. Только его периодическая апатия мешает двигаться дальше. Сегодня не идёт на пары из-за того, что прикован к кровати и на грани истерики. А вчера его не было, потому что самочувствие дало сбои. Нельзя запускать, знает ведь, но ничего поделать не может. Одна поблажка, а следом — и другая. Скоро ли из него полезут нити хорошего студента? Ники напоминает игрушку, дешёвую, что с каждым движением расходится по швам.

Ещё один стук, а он так и не движется, даже не скидывает влажное одеяло.

— Прекрати! — кричит Рики, но голос — он осел от долгого молчания.

— Что ты там кричишь? Скоро курьер приедет, тебе его встречать, твой же день. Рики, вставай, я скоро уеду, — голос матери кажется раздражительным и писклявым, и Ники накрывает лицо руками, чтобы сдержаться и не огрызнуться. Да, он поменялся по отношению ко всем. Даже к самому близкому на данный момент человеку.

Слышно, как она маленькими шажочками спускается по длинной лестнице на первый этаж, а дальше — обрыв. Ники вновь падает на кровать и пыхтит, обжигающий воздух сочится из его вздутых ноздрей. Однозначно, он жалеет о том, что решил праздновать этот день — своё девятнадцатилетие.

Натянув на ноги однотонные тапки, Ники спускается вниз, где у барной стойки на кухне крутится собранная в поездку мать. Она оборачивается и хватается за грудь, пугаясь вылезшего из своего обителя бледного фантома.

— Если болит голова, выпей аспирин, надеюсь, ты помнишь, где он лежит, — кивает и, шоркая тапочками, идёт к ящику с медикаментами. — Ты спал? — глотает, прохладные капли воды текут по острому подбородку. Ники кивает, врёт, а мать всё понимает, но молчит как обычно. — Ближе к двенадцати приедет Сана, она вернулась с больничного, так что уберётся дома, ещё приедет пара человек, чтобы подготовить всё к приходу гостей.

Её глаза сверкают в доверии, Мисаки берёт сына за руки и греет эти уже недетские ладони в своих. Видит, как её чадо поникло в чём-то, но раз не говорит, значит, и нет смысла выпытывать.

— Пообещай мне, что как следует повеселишься со всеми и не разгромите дом. Как же ты быстро вырос, мой малыш, — её сухие губы касаются лба, она стоит на цыпочках, чтобы дотянуться до рослого сына. — И если что вдруг, будь аккуратней, я ещё молода для внуков, — Мисаки подмигивает и хохочет, а Ники поджимает губы.

— Как скажешь, — всё, что он выдаёт перед тем, как мать выходит с кухни, а следом- хлопок входной двери.

Последние полгода в этом особняке нет никого, кроме него и матери. Старшая сестра переехала к отцу в Сиэтл, чтобы закончить обучение в Америке. Их семья разделена около двух лет. Нет, родители не в разводе, просто разъехались из-за того, что отца перевели в главный офис с отдалённой работы. Потом, возможно, они с матерью переедут либо отец вернётся после окончания учёбы Конон. Сам Ники бы сменил место жительства, проявив эгоизм к друзьям. Он не может терпеть, каждый раз натягивая с силой на лицо неприятные маски. В университете Нишимура как обычно заводила, поэтому многие проявляют желание общаться с ним. Только вот у него уже есть своя компания и зона комфорта, из которой он не собирается выходить. Пусть будет так, как есть.

Холодильник гремит, когда Ники поспешно открывает его. Хватает первую попавшую бутылку; неважно, что это голый виски, который золотом разливается по тонкому стеклянному стакану. Сегодня господствует он. Гортань обжигает, как раскалённой лавой, тёкшей по пластиковым трубам. Ники чистит горло и выпивает залпом, чувствуя, как в голову ударяют ноты алкогольной дымки. В носу скапливается влага, и парень хмыкает. Барная стойка выдерживает его вес, когда Ники забирается на неё. После второго стакана перед глазами мутнеет, а в мозгах специфический туман. Щека ластиться к холодной металлической подставке.

— Рики‐сан, — слышит юноша и раскрывает покрасневшие веки. Перед ним, расставив руки по бокам, стоит служанка. Её брови вздёрнуты от волнения, она уже наготове поднести нашатырь. — Вы как себя чувствуете? Может, вас довести до комнаты?

Ники сонливо потирает веки, напоминая только проснувшегося ребёнка. Ему тошно, когда девушка тянет к его лицу руки, чтобы привести в себя. Он отмахивается, противно. А отчего? Сана сменила причёску, вместо длинных блондинистых локонов свисают чёрные обрубки и жидкая чёлка.

— Займись своим делом, — огрызается парень и спрыгивает со стола, ловя помехи и неровные движения. Неполная бутылка следует за ним.

Девушка, кажется, растерянна, её ладони сжимаются, прячась за юбкой, а глаза стекленеют. Ники самому стыдно, что он грубит преданной домработнице. Но сейчас она так напоминает эту гадкую Чхэвон, что хочется крикнуть со второго этажа об увольнении.

— Ники-сан, вам нужно принять курьера, доставка на ваше имя, — заикаясь, говорит Сана, сжимая ремешок сумки на плече. — А мне нужно надеть рабочую одежду, вы справитесь?

Кивает, ничего не отвечая, потому что в горло въелся желчный ком. Домработница скрывается в небольшой комнате, что выделила ей семья Нишимура. А Ники, делая глоток из горла, вытирает от липких капель спирта рот и идёт к выходу. За воротами стоит небольшой фургон.

— Господин Нишимура? — Рики кивает и тянется за ручкой, чтобы поставить роспись. Пару штрихов, и большие баллоны с гелем, аппаратура и коробки шаров стоят в прихожей. А Сана аккуратно переносит всё в гостиную.

Сон забирает его в гостиной, открытая ночь даёт последствия. Глаза закрываются с трудом, словно густые ресницы являются тонкими заостренными иглами, прокалывающими нежную кожу век. На языке всё ещё пряно и сухо, до металлического привкуса. Рядом на небольшом столике гордо стоит неполная бутылка с топлёной медью, блестящей на свете голодного солнца. Он не слышит то, как устанавливают аппаратуру, ставят стремянки и забираются по ним, чтобы прикрепить гирлянду.

А вот знакомая мелодия неприятно режет слух, пробираясь по нервным каналам в гудящую голову. Ники раскрывает глаза и резко встаёт, вмиг жалея о своём существовании. Раскалывается? Нет, мелкие разряды тока проходятся по кровеносным сосудам и до самого мозга.

— Блять, кто бы это не был… — хрипит парень, сжимая тонкий смартфон в ладонях и поднося к уху.

— Ники! Я не смог дописаться до тебя! — да лучше бы ты забыл о моём существовании, — думает Нишимура и падает обратно. Голос Сону для него узнаваемый до раздражения, но после осознания хочется вогнать себя в двухместный гроб и прописаться там.

— Прости, Сону, я вырубился, — непроизвольно зевает, чувствуя, как из собственного рта разит мерзким спиртом.

— Ох, дурак, не спал из-за волнения? — из-за того, что ты припрёшься со своей пассией.

— Нет, вовсе нет. Просто пытался прокачать ранг на три раза, ты же знаешь, как это сложно и долго, — когда он в последний раз садился за свой компьютер и видел в нём ценность?

— Куратор ругался на твои прогулы, после нового года у нас сессия, боится, что ты не сдашь её.

— Пошёл он, вообще на заочное переведусь, может, он и причина моих прогулов, — Сону хохочет, а Ники чувствует, как под рёбрами разрывает. — А ты чего звонил, собственно-то?

— А! Ты же не прочитал мои поздравления. С днём рождения, мелочь, включил бы камеру, я бы послал тебе воздушный поцелуй, — Ники смотрит в отражение чёрного экрана и сторонится самого себя. Лицо опухло от недосыпа, а алкоголь добавил бледных красок.

— От обычного бы тоже не отказался, — парирует в своём репертуаре, но не в своём положении.

— Ой, всё, до вечера, — сбрасывает, а Ники чувствует себя сволочью после своих слов.

Горло вновь жжёт, потому что не сдерживается и опустошает бутылку на ещё один жадный глоток. Ники чувствует воду, слизистая и рецепторы отказываются воспроизводить вкус. В гостиной уже прибрано и складывается вопрос: сколько он проспал? Около двух часов? Если время на настенных часах не обманывает, то час и тридцать две минуты. Чётко, потому что запоминает ненужные мелочи.

— Рики-сан, вам принести таблетки? Звонила Мисаки-сама, спрашивала о вашем самочувствии и как продвигается подготовка. Она приедет в понедельник, решила подольше побыть с подругами, — Ники кивает, запомнив самое важное, что мать задержится.

— Принеси пачку аспирина и мини-бутылку коньяка из мини-бара.

— Вам не стоит мешать это…

— Принеси, — грубо, и девушка послушно покидает гостиную. А Ники не понимает, что хочет сделать: испортить желудок или сдохнуть от противопоказанной мешанины.

— Как просили, — она ставит поднос на небольшой столик и поспешно отходит, пряча руки за спиной. — Если что-то понадобится, я на кухне, у вас есть особые пожелания к закускам? Пиццу и всё остальные привезут за полчаса до прихода гостей.

— Говори меньше и иди уже, — не простит ведь себя за то, что грубо обращается с девушкой, которая уже около шести лет прислуживает в их доме.

Таблетки горчат на языке. Ники боится навредить себе, не дождавшись вечера. В организме всего малая доза аспирина, но алкоголя уже превышает норму. Доводит себя до морального и физического истощения, зная, что ни к чему хорошему это не приведёт. Больше двухсот миллилитров, двух стаканов по сто, парень не осиливает, валится с ног, не чувствуя разума на плечах. Смеётся, вспоминая слова матери, которыми она так старательно вытягивала надежду на адекватность. А ещё знает, что Сана как хорошая работница выдаст все, кроме огрызаний. И Ники не будет противостоять, хочет почувствовать на себе чужой гнев, осознаёт, что разбаловался. Не был же таким, как переехал в эту чёртову Корею. Обычный школьник, что дорожил и видел ценность во многом. А сейчас, как последняя собака, готов унизиться или унизить кого-то для своего благополучия. Даже ставит себе вопрос «друзья или Сону», понимая, что такого лёгкого вопроса никогда не будет. Либо всё, либо ничего. Потеряв Сону, потеряет и компанию, которая подняла его на ноги. Совсем недолгое общение года два, а с Сону и Чхэвон — с самой начальной школы.

— Хуевы лучшие друзья, — цедит Нишимура, кусая пухлые и мягкие, как плод спелого арбуза, губы. Но не сладит, горчит от собственных слёз. — Что ж тебя, сволочь, машина не задавила, — а ведь родители с детства воспитывали в нём уважение и внушали веру в эффект бумеранга. Но чем дольше он осквернялся, тем больше разочаровывался во сказанном.

Голова гудит, легче уснуть до самого вечера, чем горько сопеть клочками, чувствуя тупую боль в мозге. Ведь уснул, пуская вязкую слюну по губе, которую обтёр о подложенную Саной подушку. Мерзкий вид прикрывал махровый плед, вывернуло бы самого, если бы увидел такую картину. Ещё бы не поверил, что может быть в таком состоянии.

Его вытаскивают из душного нервного сна, дёргая за раскрытое из-под футболки плечо. Сана обеспокоенно шепчет «Рики-сан» и трясет, пока её не режет угрюмым кофейным взглядом.

— Через полчаса приедут стилисты и визажист, вам нужно прийти в подобающий вид. На столе стоит отрезвляющий коктейль, — торопливо говорит девушка, пряча напуганную дрожь в голосе. А Ники кивает болванчиком, поднимаясь и пошатываясь, идёт на кухню к барной стойке.

На столе накиданы в кучу пластиковые стаканчики, тарелки и прочный праздничный стафф, который хочется столкнуть, как последнему психу. Ники глотает смесь отрезвительного коктейля, чувствуя привкус белка, что застревает в горле. Едва всё не выходит наружу, но он давит на себя и делает последние глотки. На разделочной доске лежит половинка лимона, скорее всего, Сана не успела убрать. Ники пытается отрезать тонкую дольку, но всё время смотрит на свои запястья. Бледные, как собственная смерть, и синие вены, как ветви плетёной понурой ивы. Скользнуть бы по ним, но жить-то хочется, да и рассудок ещё при себе. Он не хочет носить клеймо эгоиста, который порушил жизнь не только себе. Осознаёт, что кто-то дорожит им. Дрожащими руками режет злопастный лимон и всасывает его сок, кривясь от кислоты. Зато бьёт-то как, свободнее дышится.

Настолько, что чувствуется, как разит алкоголем из собственного рта. Ники склоняется над маленькой раковиной, но справляется с рвотными позывами. Сейчас его путь в душевую, чтобы смыть этот позор, который он сейчас представляет.

Прохладная вода бьёт напором, и он шипит вместе с работающим нагревателем. Душевая большая, но его рост позволяет биться головой о крышу. Замечательно. Ники пользуется душем, смачивая горячее тело тёплой водой. Собственное отражение заставляет задержать взгляд на поджаром теле. Загоревшем торсе с шестью едва выпирающими кубиками и подкаченных бёдрах. Ему бы грудь, приглянулся бы Сону? Или вагину вместо крупного члена? Ники сплевывает в слив и намыливает плоскую грудь грубой губкой, будто пытается содрать кожу. Но получается лишь вызвать раздражение. Веки тяжёлые, глазницы налиты красными нервными капиллярами. Сколько он уже представлял рядом с собой обнажённый предмет своего воздыхания? Возможно ли такое вспомнить… И каждый раз рука тянется к члену, чтобы провести по набухшей головке и успокоить свои гормоны. Ведь ещё стонет себе в свободную ладошку, хотя знает, что услышать — никто не услышит, хорошая шумоизоляция.

С отвращением смывает с руки вязкую сперму и намыливает тёмные волосы ароматным шампунем. Стилисты приезжают через полчаса, расхаживая по гардеробной комнате, как по своей собственной. Легче было подобрать вещи самому, чем доверять это кому-то. В серых джинсах его ноги выглядят не так худо — пожалуй, единственное, что понравилось парню. Ники любит пользоваться косметическими средствами, замазывать мешки под глазами после бессонных ночей, подрисовывать тёмными тенями стрелку от разреза глаз и прятать неровности в густых бровях. С ним делают то же самое, только на места, где закрасили родинки, добавляют чисто чёрные стразы.

Остаётся один, и с отвращением смотрит на своё смазливое личико. Нравится ведь, но не хочет признать, мешает недавно образованный внутренний барьер.

***</p>

Музыка — она раздражает, бьёт по натянутым перепонкам. Ники сидит в гостиной, сложив ногу на ногу, и крутит в руке бокал с шампанским. Мешает всё, что попадёт под руку. Опять перед глазами мелкие помехи, как вредные мушки. Ники склоняет голову на бок и рассматривает, как Сана торопливо раскладывает стаканчики. Дом завален новым интерьером, непривычным, от которого хочется бежать.

Костяшки пальцев хрустят, Нишимура, не боясь повредить свой внешний вид, раскладывается на большом дорогом диване в белоснежных конверсах. Его не влечёт ничего, кроме этикетки на импортном алкоголе, который закупала мать, не жалуясь на большие расходы. Она из тех родителей, что предпочитает знать о том, что её ребёнок будет пить, и по возможности Мисаки обеспечит его хорошей продукцией. Как же Ники её ценит и радуется, что не уехал вместе со старшей сестрой. Отец — полная противоположность, жить с ним равносильно подчиняться консерватизму. Возможно, Ники преувеличивает, но для него патриархат является чем-то низшим, уходящим под крыло сохранения традиций. Его отец властный человек, на работе ему позволяет должность, а в семье — страх и не желание перечить от домочадцев.

Первыми приходят лучшие друзья именинника, неизменная традиция общества, а после люди второстепенного сорта — одногруппники, однокурсники и просто знакомые. Гостей встречает тёмными углами и высвеченной фиолетовой подсветкой центрами. Ники возвышается монументом, стоя возле входной двери с натянутой на тонкие нити улыбкой. А глаза ведь на спирту, блестят как стёклышко. В доме их не оставляют одних, Сана так же стоит у входа, чтобы по случаю помогать. Ники зевает, упираясь затылком на стену, и смотрит так исподтишка. Привычно.

Нога в ногу и громкий хохот за дверью. Девичий голос, разбавленный мужским тембром. Ники прыскает в ладонь, наготове встречать своих «родителей». Друзей он узнает и по мелким привычкам, например, сниженная тональность голоса Юджин и громкий, смущённый смех Хисына.

— Мам, пап, — Ники клонится, пряча правую руку за спиной, чувствуя, как вся муть скачет в голову. — Добро пожаловать, дорогие.

— Ты уже нахлебался? — склоняет голову Ли и осматривает друга. Привык, что тот их дразнит, но до сих пор смущается.

— Дитё наше, — хохочет Юджин и обнимает парня за шею, оставляя пухлыми накрашенными красным цветом губами след на бледной щеке. — Тебе идут эти стразы. С днём рождения, малыш, — опять жмёт к себе, пропитывая нежным запахом дорогих духов.