Старшая (джен) / Глазами ребёнка (джен) | Майев, Джерод (1/2)

На едином континенте, что ещё не был разбит Катаклизмом, в глубине лесов, на окраине небольшого городка недалеко от Сурамара стоял добротно сколоченный дом. Сухие ветви были ему крышей. Всё ещё зелёная, но уже ломкая трава выглядывала из щелей. Над входом в дом висела гирлянда из зелени.

А в дверях стояло трое калдорай — женщина с ровными, чёткими чертами лица, светловолосая юная девица, почти девочка, с таким же ровным носом и маленький мальчик, лет эдак трёх, что недоумённо взирал на взрослых и время от времени начинал ходить вокруг двух спорящих родственниц.

— Пойдём, Джерод. Ничего не бойся. Пока я рядом, тебя никто не посмеет обидеть.

Майев, твёрдо верившая, что ребёнок, которого уже предоставили под опеку звёздного неба, должен бы на Элуну полагаться («сомневаться — неуважение к Богине»), считала, что во всём необходимо быть последовательной. Исключений быть не могло. Слова невольно выпрыгивали быстрее и жёстче, чем, возможно, хотелось бы, но они не несли в себе ничего, кроме правды.

— Он уже вырос — достаточно для обычной прогулки в лес. Нельзя держать его дома и в саду. Ваши сомнения будут лишь подпитывать его склонность всего бояться. Что он будет делать, когда некому будет за ним смотреть?

— Что плохого в том, чтобы держать трёхлетнего малыша в пределах города? Разве это не моя забота — держать его, вас обоих, в безопасности? — ровно выдыхала женщина.

— Но ты носила меня в лес с младенчества! — выпрыгнуло стрелой из старшей дочери.

— Это было вынужденной мерой. И тогда там было безопаснее, сама знаешь. Теперь ни тебя взрослую никуда не беру, ни сама нигде не блуждаю. Пока что — нет. А потом, — женщина вздохнула, — доверить ребёнка ребёнку…

Майев тяжело вздохнула, невольно отзеркалив мать. Она знала, что её голос нередко подводил её в переговорах. Слишком немелодичный, он казался грубым. Привычка говорить громко создавала иллюзию того, что она постоянно злится на кого-то. Монотонность считывали как излишнюю серьёзность. А ведь на деле всё это было всего-навсего привычкой.

Возможно она и понимала мать, но показала ей лишь плотно сомкнутые губы. Полная копия матери.

В конце концов они родственники.

— Хорошо, я прогуляюсь с ним по городу.

— Клянись, что только по городу.

Майев прикрыла глаза. Её знали слишком хорошо. Этот бой можно считать проигранным.

— Клянусь. Никакого ребячества с моей стороны. Мы будем в безопасности.

Теперь осталось только убедить самого мальчика двигаться в нужном направлении. Постоянно тащить его за руку — унизительно и, что даже хуже, непрактично.

А мальчик мялся на пороге дома, опираясь на косяк и смотря на сестру будто даже немного обиженно. Будто уловил интонации родителей, чрезмерную решительность сестры и, кто знает, может быть даже предчувствовал что-то эдакое своей всё ещё близкой к Элуне душой.

— Идём, Джерод, — настаивала Майев таким мягким голосом, каким только могла. — Я отведу тебя в малое святилище. Может, жрицы угостят тебя чем-нибудь.

Мальчик, услышав, наконец, понятные и приятные слова, энергично затопал за сестрой. Майев быстро взяла его за руку, кивнула матери, что стояла в глубине дома, и повторила одними губами: «клянусь».

Мать кивнула.

Маленькие путешественники бодро зашагали по дороге-тропинке, вдыхая сосновый запах и вечерний туман. Луна стояла высоко и источала синеватое свечение, а деревья мягкими тенями обрамляли всё видимое — и невидимое тоже.

Путь был мирен и спокоен, ровно как оно и было обещано.

Когда они дошли до лесопилки, они прокричали «ишну ала» рабочему, что закусывал жареной на огне олениной. Тот подозвал их к себе и поделился с ребёнком кусочком оленьего мяса. Пришлось ненадолго присесть и отдохнуть — кажется, Джароду понравился этот эльф, а тому понравился мальчик.

Когда они проходили мимо озера и озёрных соседей, вода доходила до самой тропинки. Порой прямо на краю расширяющейся тропы встречались рыбачащие калдорай — кто с копьём, кто с удочкой. Майев уверена — пение ребёнка распугало всю рыбу. Взрослые, впрочем, на это даже не шелохнулись. Детство столь короткая пора для калдорай, что её священность никем и никогда не оспаривалась. Какая-то часть Майев и сама поддавалась этому очарованию нежного возраста. Впрочем, в её тридцать три, с не так уж далеко отстоящими воспоминаниями о том же возрасте, она всё ещё могла следить за тем, чтобы ребёнок не использовал свои детские годы так, как то диктуется родительскими страхами и общественными предрассудками о детях.

Кто-то должен относиться к нему с должным уважением, а значит и требовать с него соответственно!

Когда они дошли до святилища, ребёнок уже не хотел никуда идти. Допустим, это не было новостью. Но и былые трюки тоже не работали.

— Джерод… — серьёзно начала Майев, гордо вскинув голову. Ребёнок по привычке попытался её скопировать, задрал подбородок слишком сильно и… упал. — Ах, Джерод. — устало произнесла старшая. — Ладно, я возьму тебя на руки — самый последний раз! — или я тебе сеюночь рассказываю интересные истории про жизни дневных существ. Что ты выбираешь?

Джерод, всё ещё лёжа на траве и мхе, потянул ручки наверх.

— Мае велх! Не хочу сам идти. —Проговорил Джерод с очень серьёзным лицом.

— Хорошо. Но никаких дневных историй для тебя, — сдавалась не сдаваясь Майев. Нет, пожалуй, этот бой, второй проигранный за ночь бой, также был неравен.

Так они и вошли в святилище.

Она не вспомнит, что видела, слышала или чувствовала до этого момента.

Просто однажды она остановится у одной из статуй.

Позже она скажет, что именно в ту ночь белые стены, искусные гобелены и лазуритовые фонтаны неведомым никому образом, в один врезавшийся в самую душу момент открыли эльфийке великий свет её существования.

Свет, что она поклянётся защищать до последнего вздоха.

Свет, что будет сиять достаточно ярко, чтобы выводить безбожников к истине.

Освещать мир, будучи той, кем она рождена.

Тогда же её глаза приковались к луне, упавшей в её разум и загородившей ей саму способность мыслить. Возможно от этого она не заметила ни того, что внезапно начала плакать, ни того, что испугала этим ребёнка…

***</p>

Когда он только-только проснулся, кто-то громко разговаривал, будто спорил или ругался, а может радовался… Нет, для этого голоса резкие и странные. А когда Джерод открыл глаза, то оказалось, что все двери, сколько их было, оказались открыты, и мальчик тут же начал бегать — как весело это было делать! — по всему дому, пробежав мимо матери, такой мягкой и доброй, и бегая вокруг сестры, такой красивой и интересной.

А потом были слова, очень быстрые слова, Джерод не разбирал их, но чувствовал, что говорят о нём, так что пристально, нет, ещё пристальнее смотрел за тем, что происходило вокруг.

А потом красивая калдорай крикнула что-то, и Джерод встрепенулся. Посмотрев сначала на маму, потом на сестру и снова на маму, он было заплакал, но вовремя сделал серьёзное лицо.