Часть 1 (1/2)

Камера для допросов обставлена просто и скучно: серые стены, серый же стол, два металлических стула по разные стороны от него и большое зеркало напротив преступника, с другой стороны которого обязательно взирают оценивающе блюстители закона, свидетели или потерпевшие — в общем все, кого посчитают достойными этого зрелища. Мо Жань потягивается, сидя вальяжно и скучающе прикрывая глаза: смотреть в комнате не на что. Если это маринование в одиночестве должно было как-то на него надавить, то легавые крупно просчитались. Чувство неловкости Мо Жаню не знакомо, наедине с собой ему хорошо и уютно, ведь он — единственный достойный своего же общества человек.

Он улыбается с закрытыми глазами, когда слышит звук открывающейся двери, и на его щеках появляются милые ямочки. На вид — сущий ангел, но стоит ему поднять веки, и становится видно его бездонные, пустые глаза, жизнь в которых появляется изредка и лишь на пару с безумным блеском. Офицер входит в допросную, окидывая его тяжелым взглядом, и грузно опускается на стул напротив, раскладывая на столе перед собой папки с документами. Мо Жань окидывает его насмешливым взглядом из-под полуприкрытых век. Весь этот процесс такой забавный: он годами водил полицию за нос, а теперь, когда он сидит прямо перед офицером, видит в его глазах чувство превосходства. Если Мо Жань захочет, он уничтожит весь этот участок, а самого его не найдут больше никогда. Он даже не волк, он дракон посреди овечьего стада, один выдох — и перед ним окажется лишь огромное блюдо с бараниной, а эти овцы пытаются сделать вид, что превосходят его хоть в чем-то.

Офицер укладывает на середину стола диктофон, нажимая на кнопку начала записи. Мо Жань усмехается. Как это мило, не только его деяния, но и его голос останется в истории. Офицер открывает первую папку с документами, сравнивая фотографию из личного дела с сидящим перед ним человеком. На фото в документах Мо Жаню всего лет пятнадцать, его улыбка еще светлая и искренняя, а в бездонных черных глазах чувствуется тепло. Он одновременно и похож, и непохож на себя в настоящем, такие изменения можно заметить в человеке, вернувшимся с войны: слишком тяжелый взгляд, заострившиеся черты, проблески жестокости в глазах, которую оставило тяжелое бремя. В случае с Мо Жанем добавились еще и гордость, презрение и насмешка в уголках губ.

Несколько раз переместившись глазами с фотографии на обвиняемого и обратно, офицер вопросительно смотрит на зеркало. За ним — несколько полицейских, готовящихся дополнительно фиксировать разговор, и два важнейших свидетеля, но об этом Мо Жаню знать не надо. Те будут следить за его рассказом, дополняя его своими деталями и указывая на ложь в случае необходимости. Именно они и могут подтвердить, что сейчас в допросной сидит нужный человек. Из динамиков раздается короткое:

— Это он, — озвученное одним из полицейских.

Свидетели его узнали. Свидетели не могли ошибиться. Офицер сглатывает и поворачивается к Мо Жаню, все еще смотрящему на него с насмешкой.

— Допрос проводит офицер Чан Ши, третье отделение полиции, — откашлявшись, начинает он. — Представьтесь, пожалуйста.

Мо Жань ставит локти на стол и кладет подбородок на переплетенные пальцы, будто раздумывая, стоит ли отвечать. Вздохнув, он снова улыбается и немного подается вперед, будто беспокоится, что на диктофоне его речь не будет слышно:

— Мое имя Мо Вэйюй, двадцать восемь лет. Большинству людей я известен как Тасянь-Цзюнь, лидер террористической группировки «Империя».

Его голос глубокий и властный, он пробирается под кожу и ввинчивается в кости, Чан Ши невольно содрогается, ощущая его давящую ауру. Мо Жань не зря славится своими манипуляторскими способностями, он даже не кукловод — шахматист, передвигающий лишенные воли фигуры согласно своему плану. Группа полицейских и свидетелей за стеклом нужна еще и из-за этого: ни один офицер не захотел бы остаться с Мо Жанем наедине, опасаясь за собственный разум. Чан Ши — не исключение, он чувствует стекающий вдоль позвоночника пот, потому что знает, на что способен сидящий перед ним парень с милыми ямочками на щеках.

— Хорошо, — кивает Чан Ши, и вздрагивает, когда Мо Жань фыркает.

Нервы офицера натянуты, как струна, одно неловкое движение, и они лопнут, позволяя панике захлестнуть его с головой. Он заставляет себя собраться и продолжить:

— Давайте начнем с дела четырнадцатилетней давности. Вы подтверждаете, что виновны в убийстве своей приемной матери и приемного брата?

Мо Жань приподнимает бровь, как бы невзначай интересуясь:

— А каков срок исковой давности для убийств?

— Пятнадцать лет, — сухо отвечает офицер. — Не волнуйтесь, мы укладываемся.