Часть 9. Солнечный титан. (2/2)
Черный лабрадор забавно виляет хвостом и продолжает путаться под ногами, гораздо энергичнее и довольнее, чем обычно дома.
— Сидеть. — С лёгкими прищуром мужчина просит собаку сесть – тот беспрекословно выполняет команду и садится прямо напротив парней. Игривость собаки вмиг сменяется спокойствием. Утонченность и внешняя грациозность гармонично сочетается с мощным телом и определенно завораживает. — Можно?
Мужчина ловко выхватывает из рук молчаливого Ричарда его помятый журнал, листая своими длинными пальцами листок за листком, смачивая иногда подушечки языком. Квентин стыдливо сдувается, разгоняя на лице смущенную панику.
— Интересуетесь трансфузионным синдромом? — Скользит глазами по его лицу – смотрит взыскательно и, как странно, с нескрываемым снисхождением. Такие взгляды достаются тому, кто по природе недалёк или просто ещё слишком юн, и потому не знает, как ложно, зелено и несерьёзно звучат его убеждения и принципы. — Можно спросить, — Поджимает пухлые губы, с прищуром взирая на мальчишку. Видит кроткий кивок в ответ, — Почему именно он? — и отдает назад журнал, убирая руку в карманы брюк.
— Просто... — Неловко подкрадывается к нему, мягкими шажками, как большая кошка, и несмело касается пальцами глянцевой поверхности – Ричард забирает журнал обратно, прижимая его к груди. — Я чувствую, что у меня есть близнец. — Поджал губы на секунду. — Типо, он мне снился, то, как я его... Пожираю. — Нервничает, поэтому пальцами не свой светлый свитер мнёт у края. — И я стал интересоваться. Оказывается, есть такой маленький побочный сосуд, который объединяет два зародыша, непосредственно, независимо от матери. — Губы мужчины искривляются в насмешливой, но печальной недоулыбке. — Обмен веществ, всё такое. Собственно, поэтому один из них не может удержаться, чтобы не высасывать из другого. Так один из зародышей впитывает другого целым.
— Это звучит тупо. — Квентин не успевает себя сдержать и, возможно, слегка снисходительно вздыхает. — Твоя мама бы точно рассказала, была ли она беременна близнецами или нет. — И поднимает глаза на Кима.
Закатив глаза, Квентин нервно переступает с ноги на ногу.
— Не думаю. Она только рада, что родился только я. Тем более, ты сам мечтаешь о брате.
Ким нахмурился, дуя щеки и тут же выпуская из них воздух.
— Ничего подобного.
Мужчина вынимает руки из карманов, застёгивает единственную пуговицу пиджака. Он окинул взглядом высокие дома, в которых скапливалась космическая пыль после тяжелого рабочего дня – там, за стенами они собирались на кухне, а белые стены становились свидетелями томных столкновений двух туманностей и тихих звуков столкновения густых веществ небесных тел.
Он остановил свой взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное, и навсегда уходящее от подростков солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали предвечерне темнеть, чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился.
Майкл молчал и слушал все, что они говорят, вдыхая чужой запах одеколона и неосознанно облизывая губы. Этот мужчина кажется ему знакомым.
— Ну мечтаю, но это не значит, что я строю в своей голове фантазии, что где-то утробе матери я имел брата или сестру.
Густые брови незнакомца плавно приподнимаются, придавая лицу мужчины недоуменно-возмущённый вид.
— Да иди ты. — Закатывает язык за зубы недовольно. — Ты сам то ждёшь похвалы, в которой так сильно нуждался. Родители предпочитали не хвалить твои заслуги, а лишь вечно сравнивать с другими, пока твой отец затаптывал в землю чужую самооценку, личность и твое здоровья.
— Ребята...
— Трансгрессор.
Голос слишком уж сухой и буквально режет собой, отчего три спутника шестой планеты солнечной системы резко замолкают.
— Обществу нужны трансгрессоры. — Оправляет манжеты рубашки, головой качает и смотрит на них сверху вниз так… Снисходительно, с такой, черт возьми, благосклонностью!
Хмурит брови, снова скользя глазами по лицам мальчишек.
— Оно устанавливает законы для того, чтобы их нарушали. Если все будут уважать установленные правила и подчиняться нормам: нормальное школьное образование, нормальная работа, нормальное гражданство, нормальное потребление, то все общество станет «нормальным» и окажется в застое.
Губы говорят что-то не по теме. Мужчина втягивает воздух громко, со свистом и царапает взглядом, тонким лезвием сжатых губ.
— Как только трансгрессоров обнаруживают, их немедленно выдают и изгоняют. Однако, чем больше развивается общество, тем больше оно само начинает выделять яд, который заставляет его вырабатывать антитела. Таким образом, оно учится перепрыгивать все более высокие препятствия.
Идеальная осанка и безукоризненная укладка с пробором строго посередине. Тот же беглый взгляд, сканирующий парня от макушки до пяток. Животное так же не сводит с него глаз.
— Хотя они и необходимы, трансгрессоры всегда приносятся в жертву. На них нападают, их освистывают, чтобы позже другие, «переходные по отношению к нормальным», которых можно назвать псевдотрансгрессорами, смогли воспроизвести те же трансгрессии, но на этот раз смягченные, пережеванные, закодированные, обезвреженные. Это им достаются лавры изобретателей трансгрессии. Но не нужно обманываться. Даже если знаменитыми становятся псевдотрансгрессоры, их единственный талант заключается в том, что они первыми заметили истинных трансгрессоров. А истинные всегда будут забыты и умрут в убеждении, что были не поняты и опередили свое время.
Пару секунд тишины и пристального взгляда мужчины, таящего запертые в птичьих клетках эмоции. Не замечают толком, как затихает пёс, и мимо фокуса неспокойно вертящийся хвост.
Клацает ноготками по асфальту, обнюхивает ботинки Майкла.
— Я хотел еще спросить. — Теперь глаза – слишком близкий огонь. Слишком рядом и слишком горячо в этом узкой атмосфере. — Майкл, у кого твой брат покупает наркотики? Это порой не паренек с русыми волосами? Он невысокого роста и с веснухами?
И молчание.
Только шумный собачий ребенок ворчит и чихает, тычась носом в шнурки.
Опасная, предостерегающая дрожь сыпется по спине Майкла. Старается скрыть, старается не отводить глаз, держаться. Старает...
Откуда этот человек знает его имя и о Дэвиде тоже...?
У него глаза блестят, плавно скользят по лицу, будто видят впервые, изучают как будто, сканируют, а Майкл стоит лицом к большому лесному пожару: накаляясь внутри и снаружи. Ему страшно от вида этих петель.
— Вы из полиции?
У Майкла земля из-под ног уплывает. В висках неприятно громко пульсирует кровь, голова кружится от такого заявления.
— О-он ничем таким не торгует... — Жалобно скулит, сжав зубы от боли. Дрожит хуже осиновых листьев в дождливую погоду и снова чувствует себя недостойной бесхребетной сволочью. — Честно, я могу это подтверд...
— Что здесь происходит? — Резко над ухом произносит Дэвид, кладя руку ему на плечо, от чего младший вздрагивает и чуть не выплевывает свои легкие из-за резкого выдоха. — Почему мне приходится вас ждать?
Писклявый лай.
Лабрадор возмущается, пытается запрыгнуть теперь на Дэвида, царапает поверхность земли лапами, но мужчина, конечно, превосходит его по силе. Он присел рядом с животным и пристегнул карабин, но, издавая едва слышимый скулёж, животное всё же тянуло хозяина за собой прямо в сторону подошедшего парня.
— А вы еще кто?
Сердце колотится, блуждает испуганно где-то в лабиринтах ушных раковин, мешая Майклу прислушиваться к происходящему.
— М-мы просто погладили его собаку, а теперь нам следует идти, да, Квентин? — Младший поправляет сумку на плече. Мурашки бегут по позвоночнику, как крысы по Гамельну*. — К-квентин?
Терпкий, колючий запах.
— Раф?
Он, словно яд, проникает в горло, стекает по трахее и оседает где-то в бронхах, поражая все живые клетки вокруг.
Ким трусливым зайцем отскакивает за спину брюнета, он мнет рукава дизайнерского пальто и прикусывает нижнюю губу.
— Д-да, точно... — Квентин болезненно сглотнул. Взгляд у него, как у напуганного олененка, несоредоточенный и вечно бегающий от одного лица к другому.
— Вы чего такие дёрганные? — Выпрямляет плечи до сходства с помпезными статуями и смотрит на Дэвида в упор, концентрируясь теперь лишь на нем. С хладнокровным вниманием, поспешно протягивает ему ладонь. Наверное, хочет показать, что безоружен, что теплая зона, зеленая, надежные буйки, смотри, тут не страшно, тут всё, как ты хочешь: беги, прыгай, ничего не бойся. Не обожжешь, не сгоришь живьем. Дэвид косится на него с опаской, но руку в ответ всё-таки пожимает. — Мне надоело вас ждать, пошли, — Старший разворачивает брата за плечи, толкая вперед, — И футболку заправь, утёнок. — И двумя движениями одной руки заправляет футболку обратно в штаны.
Черный лабрадор суетится, звонко лает и снова скребёт когтями по земле. Старается приблизиться к его черным кедам.
— Уймись.
Жестко.
— Это же Дэвид, ты с ним уже встречался.
Губы замерли на полуслове, а изумрудные глаза такие широкие, такие… Удивленные.
Темный приталенный костюм и лакированные туфли. Запонки на запястьях и изящные движения рук, чтобы комфортнее взять крафтовую упаковку с имбирным печеньем. Дэвид невольно вспомнил о висячих светлых джинсовых штанах, оливковой футболке и той же, не до конца высохшей, папиной куртке, в которую переоделся в машине Джеймса, прежде чем ехать в Макдональдс.
— У моего сына так ярко горели глаза, когда он рассказывал о вас. — Он улыбается. Не враждебно. Скорее, деловито благодарно. — Очень благородно с вашей стороны, что вы позаботились о нем. Он редко выходил за пределы дома так далеко.
Дэвид снова жмет в ответ. А после, наблюдает за руками.
...Сына...? </p>
В голове Кларка со скоростью движения электронов в атоме мелькают обрывки воспоминаний, собственные запачканные кровью губы и подбородок, алюминиево-металлический вкус и их поцелуй. Нежные, крышесносные соприкосновения их губ возле озера и уток.
...Так ярко горели глаза, когда он рассказывал о вас. </p>
Тут же разжимает ладонь, слегка тянет на себя, чтобы разорвать рукопожатие, но чувствует, что там, на другой стороне, сжимают ее еще крепче.
Поднимает глаза и понимает, что выражение лица незнакомца полностью изменилось – он буквально сверлит взглядом, бродит по всему лицу и только тогда отпускает.
— Дэвид, хотел спросить, кто продает наркотики Джейсону?
В следующую секунду по ушам Кларка бьет его тяжелое дыхание. Вопрос падает сверху, как метеориты, когда вторгаются в атмосферу Сатурна. Как правило, они бы сгорели, но Дэвид их глотает. Позволяет целыми упасть.
Сын. </p>
Голова задирается резко, волосы падают на глаза, ряды зубов клацают от сильного давления друг на друга, разрывая этим движением небольшую корочку на губе. Тут же начинает стекать по коже маленькая струйка крови, вынуждая Майкла ахнуть и мягко ловить ее салфеткой в дрожащих пальцах. Этот холодный одетый с иголочки человек — смотрит невозмутимо, выжидательно изучает, словно на нем должна проявиться надпись на бегущей строке под новостями. А одетые такие же с иголочки телеведущие начнут сыпаться доказательствами с непричесанных волос мелкими кристалликами из потревоженного кольца.
Габриель.
— Вы о-отец... — Все, что его сейчас волнует. Габриель. Каштановые волосы, карамельная кожа и глаза. Дэвид выпрямляется, делая намеренный шаг ближе, давая знак своей тревоге сомкнуться петлей в центре пищевода. Ему будто поддых дали и окунули в холодную воду, окончательно перекрывая доступ к кислороду. — Он рассказал все...?
И переводит взгляд на руку – из-под рукава на кисти запястья черными чернилами выполз рисунок густого терена без цветов.
Татуировка?</p>
Ее же не было... </p>
— Это паренек с русыми волосами и веснушками? — Не отходит от предыдущего вопроса. Напоминает.
И даже не щурится. Не дергает подбородком. Не ведёт плечами. Ничего. Лишь негласная пометка «не обсуждается», которую Дэвид также проглатывает.
— Я прав?
Давит.
Замкнутое пространство улицы душит и подавляет ещё больше: в нем навязчивая смесь чужих духов, которая вызывает тошноту. Среди них ему, как будто, мерещится тот, что принадлежит маленькому Мимасу. Фантомный аромат чужой вишни очевидно слишком громко втягивается ноздрями и ртом, так, что пару секунд тупой болью ноют легкие.
— Дэвид, ты его уже видел. В ночь 17 марта, верно?
17 марта. </p>
17 дней после похорон. </p>
Адская тревожная субстанция бухнет кипятком в животе, а после, не медля ни секунды, ползёт тягучей, липкой массой вверх по пищеводу, ожидаемо застревая в части горла, покрытой стальным ошейником, как у этого лабрадора, страхов.
Еще немного и он точно будет рвать теми же сине-красными иглами.
— А теперь 21 октября происходит такой же трюк только с моим сыном.
И делает паузу.
Дает время вспомнить.
Щёлк. Щёлк. Щёлк.</p>
Мышцы скулят. Болят губы, нос и глаза.
Щёлк. </p>
— Я... Я не помню.
Честно. Дэвид действительно не помнит его лицо.
— Точно?
...В рубашке цвета абрикосов и светло-голубых джинсах. </p>
...Точно...? </p>
“Возьми”</p>
...Доносится неожиданно сверху. Дэвид всем телом дергается и отнимает ладони от лица. Сⷭаⷶuͧ̆мⷨоⷪнⷩ присаживается на корточки рядом и протягивает бутылку воды и... Таблетку. </p>
<s>
“Должно помочь” </p></s>
Мужчина устало провёл пальцем по образовавшейся на переносице грубой складке и поднял на Дэвида нечитаемый взгляд.
Кларк нервно облизнул губы, собираясь с мыслями. Картинки плёнкой закружились перед глазами, ярко отсвечивая в голове. Музыка. Музыка с тяжёлыми басами, казалось, прямо сейчас отдаёт в сознании. Память жива. И она всегда будет жива.
— Паренек с русыми волосами и веснушками, невысокого роста и со светлыми глазами.
Зачем-то снова повторяет описание ”<s>незнакомца</s>”, точно чтобы эти слова приняли картинки. Высококачественные. Пытали, мучили по ночам по новому кругу. Засыпать и просыпаться, не замечая, как темнеет, как гаснут окна в домах напротив. И чтобы горело, горело красным светом, как на светофоре перед пешеходом. Перейдешь – собьет машина сразу.
Перед глазами снова грязный асфальт, мутный взгляд в никуда.
— Постарайся вылечиться от этой зависимости. Мой сын передавал привет и еще кое-что...
И засунул руку во внутренний карман своего пальто и достает склеенный бумажным скотчем журнал с изображением ”Звездной ночи” Ван Гога.
Сын.</p>
...А теперь 21 октября происходит такой же трюк только с моим сыном.</p>
Щелк. </p>
И снова видит людей, которые подходят, тянут за ноги и гогочут, брызгая слюной.
Снова руки, грязные руки. Они бьют по щекам, сжимают подбородок.
<s>
...Должно помочь. </p></s>
Мерзкие пальцы тянутся к джинсам. Синим джинсам, которые Дэвид сильно затягивал ремнём.
Они пытаются расстегнуть ремень, стянуть джинсы. Папины джинсы. Противные рты пыхтят, отвратительные руки сотрясают тело.
И он... В рубашке цвета абрикосов и светло-голубых джинсах.
Такой податливый, тряпичный, полностью беззащитное создание, с космическими идеями вроде: заказать в два раза больше фастфуда с друзьями и до вечера сидеть, упорно убеждая маму и папу, что здесь происходит сборник мировых олимпийцев по съедению гамбургеров и слишком газовой колы вместо подготовки к математике.
И не сопротивляется. Он не понимает. Только видит ночное небо в узком окне и думает, что оно его поглощает сейчас.
Чужие руки переворачивают на живот, словно куклу на мусорнике, нашли и думают, что с ней делать.
И расстёгивают свои ремн...
— И прощай.
Что...?</p>
Дэвид опускает голову на журнал в своих руках – трясутся, а сердце колошматится так, как никогда до.
“— Мы еще встретимся? ”
“— Да” </p>
...Как в припадке, судорожно сжимал этот чертов журнал с пеленой на глазах.
Мужчина с собакой покидает мальчишек, больше не взглянув ни на одного из них.
Он еле держался на ногах, чуть от бессилия не свалился на землю, казалось бы, внутри сплошная пустота, но что тогда так сильно изнывает там? Лицо искажалось, а соленые слезы скатывались по лицу. Голоса друзей на заднем фоне пропадают, их заменяет писк. И сильная дрожь собственного сердца.
“— Какое и еще примирение? Чувак, мы знакомы с тобой? ”
“— В младшей школе мы неудачно столкнулись. Тип подрались, наверное, ты не помнишь? ”
“— Нет, не помню. И какого черта ты похож на моего друга? Он часто говорит о некоем брате близнеца. Это так удивительно... ”
<s>“— Возможно” </p></s>
Так, Солнце еще не исчерпало свой запас водорода для ядерного синтеза?
Нет, оно находится примерно в середине своей эволюции. Сейчас Солнце постепенно становится более ярким, на более ранних стадиях развития его яркость составляла лишь 70 % от сегодняшней.</p>
***</p>
Ира - (пер. ”Гнев”) в православии входит в одну из восьми греховных страстей, в католичестве также считается одним из семи смертных грехов.
Гамельн - Га́мельнский крысоло́в (гамельнский дудочник) — персонаж средневековой немецкой легенды. Согласно ей, музыкант, обманутый магистратом города Гамельна, отказавшимся выплатить вознаграждение за избавление города от крыс, c помощью колдовства увёл за собой городских детей, сгинувших затем безвозвратно.