Глава 27. Какова глубина отчаяния? (2/2)
— Да-а, — такой довольный голос от зельевара похолодевшей Грейнджер слышать тоже никогда не доводилось. — И как ротиком её пользуюсь, и сзади подход делаю, просто отличные воспоминания получились.
— Ах и шалун же ты, Северус, — голос Слагхорна был пропитан весёлостью. — А я ведь помню, как ты шалил с одним из старшекурсников, надеялся на протекцию его семьи по одному деликатному вопросу.
Снейп как-то особенно хрипло прокашлялся и пробурчал нечто совсем невнятное. Гермиона непонимающе вытаращила глаза. Ведь не может же быть, чтобы Слагхорн намекал на ЭТО…
— Ладно тебе, давно, ох, и давно это было, — довольно хохотнул Гораций. — Лучше расскажи, как ты сумел так достоверно подделать воспоминания.
— Как раз всё дело в том, что я их не подделывал, — Гермиона от дикого ужаса поплыла, и если бы не следующая фраза, то точно рухнула во тьму. — Я девушку немного «подделал», чтобы на подругу мерзкого мальчишки внешне походила.
— И кем же была эта девушка?
— Та грязнокровка с пятого курса Хаффлпаффа, которая ещё с осени участвует во всех наших развлечениях.
— Почему она, а не та шестикурсница, что уже с полным прилежанием и восторгом принимает участие во всех отработках? Пятикурсницу, я полагаю, ты зельем похоти поил и в конце воспоминания стирал?
— Зато она фигурой на гриффиндорку похожа. Трансфигурировал ей форменную одежду факультета, причёску похожую сделал. Впервые в жизни заклинание для причёсывания волос выучил, всё для «избранного» стараюсь, — с сочащейся из каждого слова издёвкой бросил Снейп. — И в позы её ставил таким образом, чтобы лицо волосы закрывали. Ни малейшего шанса, чтобы Поттер её от своей подруги отличил, — он самодовольно хмыкнул. — Судя по реакции, не отличил.
— Обороткой было воспользоваться проще. Ладно, Мерлин с ним, с Поттером, у тебя новенькие ученицы на примете есть? А то зря я, что ли, согласился принять предложение о возврате на преподавательскую должность? Где же ещё, кроме родной школы, можно устроить себе достойное настоящего мага развлечение с подрастающим поколением магглорождённых ведьм?
— Гораций, вы же знаете, что я с совсем молодыми связываться не люблю — пробовал, не понравилось. А на четвёртом курсе только одна есть приемлемой внешности и совсем без защиты. Присматриваюсь пока, возможно, намекну, что такой, как она, небезопасно одной в школе, полной детей слуг Того-Кого-Нельзя-Называть, или протекцию ей вместе предложим, нужные связи у вас наверняка найдутся, да? Либо самое простое: зелье и Обливиэйт. Через пару месяцев воспоминания восстановим, и никуда уже от нас девчонка не денется.
— Найдутся, конечно, причём на такое дело с лёгкостью. Кстати, а что насчёт самой Грейнджер? Может, и её в наш клуб привлечём, пока никто не перехватил? — с азартом спросил Слагхорн.
— Нет, директор за ней изредка, но присматривает. Не стоит пока трогать. Да и кто перехватит? Старшекурсники? Понадобится грязнокровка нам — шугану, уступят как миленькие. Из преподавателей тем же самым никто не увлекается. Жаль, конечно, что преподавательниц, желающих к нам присоединиться, нет никого.
— Как нет? — прервал его Слагхорн. — А с профессором Синистрой ты разговаривал? Я от одного из своих французских коллег кое-что про неё слышал. О да, кое-что, — мечтательно протянул старый профессор. — Да, думаю, я сам с ней поговорю и приглашу на одну из наших следующих встреч.
— Да, — внезапно добавил он, как будто что-то вспомнив, — а помнишь, какие тебе давали советы о том, как быстро забыть нравящуюся девушку? Вроде с магическими существами нужно было ритуал совершить. То ли с кентавром, то ли с русалкой, — Слагхорн гнусно захихикал.
Преподаватели уже давно распрощались, их шаги затихли, а Гермиона всё продолжала сидеть на полу, крепко обхватив руками дрожащие коленки. Очередная грань столь, казалось бы, привычного мира только что рухнула прямо на её глазах. Девушка задвинула все мысли вглубь, в стиле одной из любимых героинь своего детства, сказала себе: «Я подумаю об этом завтра», — встала и, чутко прислушиваясь к окружающим звукам, направилась в гриффиндорскую башню.
***</p>
До своей постели Гермиона добралась на автомате. Переоделась в пижаму, умылась, легла. Мозг просто отказывался запускаться, настолько переполняла его информация. Ей казалось, что стены замка вокруг плывут и размываются, как будто сама реальность изменяется в соответствии с новыми представлениями девушки о ней. Однако она прекрасно понимала, что дело не в стенах и не в реальности, дело в ней! В том, что пять с половиной лет она прожила, как ни странно это звучит, в прекрасном розовом сне, с феями, единорогами и добрыми волшебниками. А вот сейчас разбудили, сбросили с кровати и ткнули носом даже не в грязь, а в жидкое, вонючее дерьмо, попутно пиная и накладывая «Круцио»!
Когда к самому концу каникул Гермиона сумела собрать себя в кучу после визита Волдеморта, упивающихся смертью и тёмной метки, её мир по прежнему был двухцветным. ДОБРО и ЗЛО. МЫ, предатель Грейнджер, и ОНИ. Уже тогда она знала, что счастливого конца в истории не будет. Кто бы ни победил, она — проиграла. Но и проигрывать можно по-разному. Обменять свою жизнь на жизни своих родителей, младшей сестрёнки и Гарри, победу Сил Света — вот проигрыш, который стоит любого выигрыша! Хотя теперь, она уже слабо различала где Свет, а где Тьма.
Мир начал рушиться ещё там, на каникулах, когда она лежала под ботинком Волдеморта.
Рон Уизли, парень, в которого она, казалось, была влюблена с начала лета, предал их дружбу, стёр память о поцелуе с Гарри и их взаимных признаниях в любви. Как глупо, что в первый же вечер в Норе она написала то проклятое письмо. Откуда взялись эти «Мы поняли, что любим друг друга»? Любим! Да разве она хоть на секунду по-настоящему любила Рона? Да, он был привлекательным внешне, да, ей импонировали Роновские весёлость и некая бесшабашность, да, были лёгкие, необычные, приятные чувства — в конце концов, она тоже живой человек, и ей тоже хотелось быть «любимой и единственной», особенно после всех признаний, объятий и поцелуев… Интерес к Рону, увлечение… Гермиона была современной девушкой, выросшей в современном мире, а Рон Уизли был не таким уж и плохим парнем для лёгкого романа. Но все это до того, как этот мерзавец показал своё истинное лицо. Мерлин — любовь? Откуда, с чего вдруг? К Рону, который изводил её своими издёвками и оскорблениями, в духе «ты девчонка, тебе не понять», раздражал ленью, беспардонностью и неряшливостью все пять лет, и вдруг — любовь! То самое чувство, которое подразумевает: всю дальнейшую жизнь, пока смерть не разлучит?! К сожалению, пока ей не удалось проверить, опоил ли Рон её амортенцией. Но если опоил, то она снова изобьёт мерзавца. Только в следующий раз забьёт его до смерти, и плевать на последствия!
Рушилось место девушки в мире магии, все её давние и наивные мечты. Один за другим преподаватели теряли какую-либо тень авторитета.
Дамблдор едва ли не запрограммировал одними словами и тонким знанием психологии на отношения с Роном. Она до сих пор не могла понять, зачем? Почему директору было так не по нраву, если бы она стала девушкой Гарри? Впрочем, сейчас не пойдёшь и не спросишь! Самой лезть с вопросами к легилименту — чистое самоубийство.
Хотя сейчас, когда с глаз с мясом и кровью сорвали шоры, она поняла, что Дамблдор действовал не только словами и психологией. Всё началось на третьем курсе, когда он запретил Гарри посещать Хогсмид, и ей пришлось ходить туда вдвоём с Роном. Потом был турнир, где они опять были вместе (правда, Рон тогда включил ревнивого идиота и попытка сорвалась), хотя даже в озеро их поместили вдвоём. Сразу после турнира Гарри остался у Дурслей, а они с Уизли вновь оказались вместе на Гриммо, 12 с приказом не писать другу. Ну и, наконец, пятый и шестой курсы, она и Рон — префекты, со всеми вытекающими совместными обязанностями, времяпрепровождением и ночным патрулированием… Её и Рона специально и постоянно отделяли от Гарри, так или иначе.
Правда, на этот раз Гарри не выдержал и сам отделился от них, а окончательно планы директора доломал своими действиями рыжий ублюдок. Рон, видимо, уже уверился в мысли, что Гермиона принадлежит ему и никуда не денется. Теперь она нашла новые основания в его уверенности — он чистокровный! Гермиона подумала, что все эти годы они с Гарри могли быть вместе, если бы не Дамблдор и их так называемый «лучший друг».
Разъяснения Макгонагалл, высказанные ей вежливо-издевательским тоном, и от того еще более омерзительные, нанесли очередной сокрушительный удар по иллюзиям наивной Гермионы, когда она вывалила декану всё про Рона. Правда, с небольшими изменениями, рассказала, будто бы сам собой слетел топорно наложенный Обливиэйт. И что в ответ сказала когда-то любимая и, наверное, самая авторитетная учительница? И модификация памяти, и даже амортенция от чистокровного к магглорождённой — неподсудные деяния?! Как же так, она думала, что всё пренебрежение и жестокие слова вроде «грязнокровки» — это лишь оскорбления слизеринцев и их принца — Хорька, а оказывается, это самая что ни на есть реальная политика? Окончательно исчезло благоговение перед деканом, после того как она первой толкнула Гермиону лицом в позицию таких как она в этой страшной и мерзкой Магической Великобритании. Позицию, н-да, исходя из недавно подслушанного разговора и из прошлогодних слов Макглаггена, позиция у таких как она на коленях, ну или в другой позе готовности для секса с чистокровными ублюдками. Гриффиндорской мрази в школе больше не было, зато Слагхорн и Снейп… Про последнего не хотелось даже думать, слишком жутко и противно. И в отличие от учеников, от домогательств которых можно было самостоятельно защититься хотя бы в теории, от похотливых преподавателей защиты не было никакой!
Девушке было кристально ясно: от такой участи все годы её защищало лишь одно — дружба с Гарри Поттером, «избранным», находившемся на особом контроле директора школы, почти Лордом двух древних и благородных родов. Дружба, которую она самолично раскромсала на куски росчерком пера в Норе, отравила ядом покрасневших после поцелуев с Роном губ и «заавадила» тем пятном липкой прозрачной жидкости на покрывале кровати шестого Уизли.
Гермионе вдруг вспомнились собственные наивные мысли на четвёртом курсе. Мысли о том, что превыше всего ЛЮБОВЬ! Именно так, заглавными буквами. Именно тогда она начала осознавать, что, похоже, влюбляется в лучшего друга и страшно испугалась. Но, несмотря на страх, ей казалось, что все ученики вольны выбирать, в кого влюбляться и на чью любовь отвечать. Что без любви нельзя ни целоваться, ни тем более заниматься сексом. Собственно говоря, само слово «секс» до недавнего времени было у неё под запретом, она всегда называла это «любить», «заниматься любовью».
Что же на самом деле? Родители, определяющие будущее детей? Брачные контракты, чистота крови, материальное положение будущего жениха превыше чувств невесты к нему? Причём для всех это абсолютно нормально? О Мерлин, как же, оказывается, отличается магический мир от нормального, человеческого, насколько отстал от него! Она вдруг с диким стыдом вспомнила, как сама начала называть людей, своих родителей, этим позорным и унизительным словом «магглы» — хорошо не в лицо!
Так что же получается — вдруг сообразила всё ещё «самая умная ведьма своего поколения» — нет Света и Тьмы, Добра и Зла? Ведь, если к таким, как она, магглорождённым, сквибам, магглам, домашним эльфам представители обоих сторон относятся практически одинаково, то что это значит? Да то, что упивающиеся смертью и их противники — это два клана правящего класса, вот что! Как «кавалеры» и «круглоголовые», как Алая и Белая Роза! Борющиеся за власть, за финансовые потоки, пастбища и дойных коров, за рабов. За таких, как она, представляющих определённую ценность в качестве незаметного технического работника и сексуальной игрушки в одном лице!
Получается, в магическом мире законность и порядок — лишь видимость, и такие, как она, и правда не более чем ресурс. Для девушки, выросшей в цивилизованной европейской стране в конце XX века, где максимально защищены права каждого, это казалось страшной дикостью и варварством.
Она — никто! Для одних — инструмент, для других — потенциальная шлюха. И самое страшное — она уже предала, и будет снова и снова предавать Гарри Поттера, самого главного человека в её короткой жизни, того, кто, казалось, был дороже родителей.
«Зачем же тогда жить», — пришла очередная страшная мысль в помрачённое сознание Гермионы Грейнджер. Жить, чтобы предавать, точно не стоит. Прощальная записка и Астрономическая башня! Ну, или палочка к виску и Редукто, к горлу и Секо. Девушка чуть было не встала и не потянулась за палочкой, как перед глазами встал образ младшей сестрёнки. Малютка тянула к ней ручки и что-то лепетала. Гермиона рухнула на постель, задыхаясь от слёз. Выхода не было. Даже смерть не выход. Ужас и тоска так переполнили её сознание, что организм не выдержал и отключился, погрузив девушку в забытье, наполняемое снами, полными безнадёжности.