18. Заботятся (Четвёртая) (1/2)

В Четвёртой понемногу, по-своему друг о друге заботятся.

Для того, чтобы это заметить, Курильщику не нужна хваленная наблюдательность, о которой поэмы возводит Сфинкс. Здесь все очевидно и в какой-то степени, возможно, даже трогательно. В той, в которой не крипово, конечно. Все здесь, за исключением Лорда и его самого, — старожилы. Может, поэтому.

Какой-то любви и привязанности со стороны состайников к себе Курильщик особо не чувствует. Конечно, здесь к нему относятся куда лучше, чем среди Фазанов. Не корят за то, что не сделал уроки до всеобщего отбоя — хотя бы потому что здесь вообще нет какого-то фиксированного времени отбоя. Или вообще времени. Или вообще отбоя.

И чтобы хоть кто-то в Четвёртой ещё утруждал себя тем, чтобы делать уроки.

Ага, щас.

Курильщик замечает это довольно часто.

Он застаёт Македонского, умудрившегося отключиться на месте Чёрного. Никому в комнате и в голову бы не пришло на километр подойти к его кровати, а этот умудрился на неё явно с разбегу рухнуть.

Курильщик подъезжает ближе, рассматривает тряпку в чужой руке, обнимающей подушку. Конечно, вряд ли Чёрный разозлится на тихого Македонского за это, но тряпка грязная, а наволочка — идеально белая, хоть сейчас бери в рекламу стиральных средств.

Надо бы разбудить. Тянет руку, хочет положить на плечо, потрясти легонько, но слышит шипение над ухом. Поднимает голову. Наклонившийся к нему Горбач предупреждающе прикладывает указательный палец к губам, но на Курильщика даже не смотрит.

— Устал похоже, — бормочет очевидное он. — Но Чёрного такой милой картиной не проймёшь.

Горбач обходит кресло Курильщика, подкрадывается к спящему. Поднимает за плечи, неловко кряхтит. Перекладывает на его кровать. От всех этих манипуляций Македонский только чудом не просыпается.

— Не шуми, хорошо? — просит Горбач, отнимая у состайника тряпку.

Курильщик недовольно поджимает губы. Его затыкают, даже когда он молчит, но он согласно кивает.

Похожие вещи происходят довольно часто.

Курильщик к этому не привык. Ни у себя дома, в том месте, которое здесь все, как в средневековой безграмотности зовут Наружностью. Ни в своей первой стае.

Он как-то впадает в ступор, когда застаёт Слепого, устроившегося на общей кровати, головой на коленях у лениво курящего трубку Табаки. Тот выглядит непривычно обеспокоенным и второй рукой, не занятой трубкой, гладит дремлющего по волосам.

Курильщик вопросительно смотрит на Шакала. Знает уже, что вопросы задавать вслух бесполезно.

— Не здоровится нашему вожаку, — вдруг совершенно спокойно и без ужимок поясняет Табаки.

Табаки никогда не отвечает прямо на его вопросы, а тут вдруг даёт ответы, не дожидаясь, пока спросят.

Курильщик хмурится. Похоже, и впрямь волнуется, раз свои скоморошьи замашки забросил. Ну, Фазаны бы больного связали и укатили бы в Могильник при первом же чихе, а здесь вон сказки какие-то на ухо шепчут и по голове гладят.

Курильщик брезгливо смотрит на Слепого, который, услышав их разговор, свернулся клубком и закашлялся. Табаки поправляет ворот его свитера, кутая до подбородка.

— Сам не боишься заразиться? — спрашивает Курильщик.