8. На изнанке (Сфинкс, Слепой) (2/2)

— Я просто, — Сфинкс неуверенно хмурится, — обнять тебя хотел.

Слепой тут же вскидывает голову.

— Чего? — о, а вот теперь похохотать, видимо, настала уже его очередь.

Сфинкс закатывает глаза.

— Нет, конечно, я предпочёл бы обнимать Русалку, — ворчит он. — И будь она здесь, ты бы вообще сейчас учился самостоятельно.

— Я от тебя тоже не в восторге, знаешь ли, — не уступает Слепой.

— Прекрати, ты понял меня прекрасно, — теперь Сфинксу хочется уже не обнять Слепого, а поставить ему фонарь под глазом.

Бесит он его. Вот всегда бесил и сейчас бесит.

Лучший друг, всё-таки.

— Понял, — Слепой улыбается надменно.

Сфинксу на мгновение кажется, что его ухмылки над чужими попытками читать были примерно такими же.

— Обнимай, — разрешает Слепой и кладёт голову на чужое плечо обратно.

Сфинкс медлит. Нет, серьёзно, лучше бы ходоком в Изнанку была Русалка. Она его, в отличие от этого вот, любит, ценит и уважает, и смеяться бы не стала.

Сфинкс с подозрением косится на терпеливо ждущего Слепого.

Вроде пока тоже со смеху по полу не катается.

Сфинкс неуверенно кладёт ладонь на чужую спину. Свитер колючий, с засохшей шершавой грязью. Сфинкс морщится. Под пальцами под греющей кожу тканью выступающие позвонки — худой, чёрт.

Слепой опять зевает в чужое плечо и закрывает глаза. Молчит, никак не комментирует чужую нерешительность. Сфинкс чувствует укор собственной совести. Он вот не молчал, когда Слепой тупил.

Сфинкс злится на самого себя и обхватывает чужое плечо второй рукой. Слишком резко, понимает он, когда Слепой вздрагивает. Чужое молчание всё ещё действует хуже любого укора, поэтому Сфинкс торопливо ослабляет хватку.

Устраивает руки на чужой спине и замирает. Напряжённо пялится перед собой, боясь опустить глаза, пальцами запоминая колючие ворсинки на чужом свитере, выпирающие лопатки и попавшие в капкан чужих ладоней грязные прядки.

— Ты в порядке? — уточняет Слепой.

Голос чуть приглушён. Сфинкс списывает это одновременно и на своё собственное волнение, и на свою рубашку, в которую эта морда уткнулась.

— В порядке, — отвечает резковато, пожалуй.

— Тогда дышать тоже не забывай, — комментирует Слепой.

Честное слово, если бы Сфинкс не хотел знать, каково это, обнимать другого человека, он бы этому Слепому так под дых коленом вмазал, что…

— Прекращай давить, рёбра мне сломаешь, — просит.

Сфинкс обеспокоенно приподнимает руки. Кладёт обратно, стараясь не сжимать так сильно. С непривычки, с неуверенности. Поднимает ладонь и опускает на чужой затылок. Ощущать под пальцами спутанные грязные волосы оказывается не так приятно, как тёплый свитер, и он возвращает руку обратно на спину. Слепой замечает манёвр, тихо усмехается в его плечо.

Сфинкс снова жалеет, что здесь нет Русалки. От неё хоть блох не подцепишь, как от некоторых.

Для остальных объятия что-то обычное, и это бесит. Слепой вон никак не реагирует, у него руки — зрячие. Он привык к этому. Привык к шершавым стенам Дома, привык к занозам на ищущих по столу в столовой ладоням. Сфинкс успокаивается, пальцами сжимая чужой свитер и ищет тепло, которое, по идее, должны дарить эти самые пресловутые объятия.

И чувствует его только тогда, когда его вдруг обнимают в ответ.

Сфинкс открывает глаза, смотрит на обвившие его плечи руки, косится на свои собственные, сцепившиеся в замочек пальцы. Слепой не движется с места, не торопится выпутаться из объятий.

И почему-то вдруг резко перестаёт его раздражать, а вечно скребущее изнутри желание пришибить его и вынести из этой лохматой головы мозг — притихает.