Часть 6 (2/2)
Вспомогать пришла из села повитуха, приземистая, плотненькая, румяная, говорливая — чисто колобок. Захлопотала, закружила Любима по дому — тот летал с ведрами, воду кипятил, полотно резал, все створки в доме, от окон до дверей открывал, чтоб спомочь человеку новому, не запереть его в теле Беляя негостеприимно. А Беляй стонал тихонько, на полатях корячась от судорог, сызнова и сызнова его в бараний рог скручивающих, дышать полно не дающих, пальцами сжимал резные фигурки Мокоши, взывал к ней мысленно, просил легкого разрешения. Мокошь услыхала, покивала головой — ох, ведун, пройдешь чрез родовые муки, пройдешь как все первороженники больно да с криком, но примешь дитя свое, не бойся.
И Беляй не боялся, терпел зачастившие схватки без жалоб, даже когда они крик из него первый выдавили, а за ним и второй, и третий. Сжимал зубы крепко, когда повитуха в нутро ему рукой лезла, чтоб проверить, готов ли он, верно ли дитя встало аль помогать придется, разворачивать с боковухи на прямой путь. И сел Беляй, как раскрылся внутрях полно, на корточки, ступни влажные уперев в гретые на печи камни, а спину — в брата названного, как принято было испокон веков, потужился, задыхаясь от жуткой агонии, выплеснул кровь в плоский ушат, промеж ног поставленный, выгнулся до хруста, уложив голову Любиму на плечо, закричал громко, истошно и вытужил дитя в руки повитухи, задышав сразу свободно и легко, осев задом на третий камень позади него.
Потянул руки жадно человечку красному, головастику тонконогому, закричавшему тонко да звонко. Проверил ручки — безвольно ли расслаблены али сжаты крепко да яростно. Человечек вскинул тонкие ручки, в кулачки сжатые добела с невидимыми молниями Перуна в них зажатых — значит, сильный, волевой пришел, воин будущий. Беляй поцеловал, задыхаясь от счастья, кулачки, щечки, лобик, носик и затянул обережное:
— Да защити тебя Сварог, Святобор, Хорс, Ярило, сын мой, от зависти людской, слова острого, ножа в спину вострого, да закрой они тебя от недугов страшных, от маеты тяжкой, да вложи в твои руки Перун меч справедливый, чистый от крови невинных, да встань ты на защиту сирых да убогих, да одари тебя Мокошь счастьем любовным, взаимным, крепким. Нарекаю тебя, сыно, Миротвором, — поцеловал еще разок лобик красный, покамест сынка пыхтел, кулачки тугие к грудке прижимая, пялил на него бессмысленные голубые глазки и язычком губы толкал, намекая тяте, что пора б и совесть заиметь, кормить ужо.
Беляй прижал его к соску набухшему, вздохнул глубоко и сладко, когда беззубые десенки сжались вокруг соска требовательно до боли, а повитуха мотнула головой, без слов приказывая тужиться — пора было послед вытуживать. Беляй скрипнул зубами, потужился и выплюхнул мокрый окровавленный сине-багровый мешок, до сих пор пульсирующий слабо синими венами. Охнув тихо, лег в руки Любима, его крепко державшего, а повитуха обмыла его изножье и ноги, вынесла ушат с кровью во двор, вылила кровь у дуба старого, чтоб ушла кровь в землю бесследно, не досталась врагам, чрез нее дитя новорожденное погубить желающим.
Миротвор смотрел косоглазо, как многие новорожденные, на тятю, морщил кнопку-носик, сосал усердно молозиво, подкрепляясь. Высосал все из обоих сосков и Беляй передал его повитухе, чтоб выправила головку, тельце нежными оглаживаниями под заговор повитушный, а опосля свила его повивальником, прикрепила к роду Беляя, привязала к тяте навсегда. В свивальнике Миротвор закряхтел довольно — чай, туго и спокойственно, как в утробе тяти, смежил большие глазки и засопел, покамест повитуха поднимала его к матице, связь с домом и домовым завязывая, и уложила в люльку подле Беляевых полатей. А опосля уж принялась за Беляя: матку править чрез живот, живот свивать туго полотном, чтоб матка и другие внутренности, во время беременности сдвинувшиеся, на место встали. И уложили Любим с повитухой уставшего Беляя на полати, дали напиться травяным отваром, закусить хлебом с солью и оставили почивать — небось, устал роженик, таперича цельный месяц надо лежать, нутро залечивать, токмо за нуждой вставать.
Любим поклонился повитухе золотой цепкой — у него полным полно такого добра было, да не дорожил Любим энтим добром, о постылом муже ему напоминающим, отдавал легко и с радостью. Повитуха охнула, прикусила цепку, поклонилась в пол и пошла довольная в село обратно весть нести о счастливом родоразрешении, гордости своей — ни роженика, ни младенца не потеряла, лешим да водяным подкидыша не дала взамест младенца подбросить.
***</p>
И потекла жизнь добрая, веселая, порой беспокойная с младенческими криками да гуленьем, молочно сладким запахом в землянке. Хороший год выдался — урожайный, селяне несли щедро дары земные ведуну, а Беляй отдавал лечением, ведованием, снадобьями, Любим — наборными бисерными кисетами, которые набирал да расшивал вечерком после дневных хлопот у масленки, мурлыча под нос еле слышное напевное. А зимой в скуку стужную, оконце из бычьего пузыря узорами расписными раскрасившую, затомился Любим, загрустил, кохая Мира на руках, целуя сладкие круглые щечки племянника — захотелось и своего сынка заиметь, чтоб частичку сердца из себя выпустить на свет божий. И досель от гуляний отказывавшийся Любим заженихался сызнова: волосы, в тугую косу убранные, распустил кудрями смоляными, очами черными в длинных ресницах заполыхал жарко, осмотрелся вокруг, примечая ладного, и, приметив, спочал ходить на распевки омежьи, гулянки невинные по деревне с песнями да плясками на морозце трескучем. Беляй улыбался по-отечески, хоть года были равные, сам ни на кого после Данко взглянуть не мог, но Любима поощрял и напутствовал — пущай посластится, перышки почистит, а, можа, повезёт ему и любовь встретит.
***</p>
* Рожали на Руси чаще сидя, как и во многих культурах, что чаще всего помогало за счет земного притяжения, да и потуги шли проще. После выхода младенца пуповину не отрезали, давали младенцу всю силу и кровь из плаценты вытянуть, а пуповине высохнуть и отпасть самостоятельно, на что уходило порой несколько дней. Прекрасная практика, на мой взгляд. Плаценту (детское место, послед) зарывали под деревом, через которое поклонялись Святобору, или в тайном месте. Порой плаценту съедал роженик и его семейные, чтоб зарядиться силой. Это, конечно, фу-фу, но тоже какая-то практическая ценность в ней была — в плаценте находится много легкоусвояемых питательных веществ. Надеюсь, никого не стошнило от рассказа, хахаха.