Глава 7. Сбитый (1/2)
Интересная эта штука — судьба. Сначала ты рождаешься и бежишь ей навстречу с искренней улыбкой на лице. Впитываешь тот опыт, что она дает тебе, строишь свой сценарий, воспроизводя его снова и снова в словах и поступках, как заевшая пластинка, проигрывающая кусок мелодии по кругу. Затем, когда мелодия уже так приелась, когда оказалось познано так много удовольствия, нет желания боле преодолевать трудности. И вместо того, чтобы остановить крысиные бега, сменить пластинку, ты начинаешь бегать от себя, от своей судьбы, зная заранее, что тебе никогда не сбежать.
Глупец тот, кто не может принять свою судьбу, дабы изменить ее, взять ответственность за свой выбор, в том числе — за выбор своей души. Мы меняем саму суть себя, взращиваем в себе любовь и сострадание, как семена, из которых потом появляются мощные вековые деревья. Мы меняем свое восприятие мира, переписываем мелодию, залатываем дырявую пластинку, и кажется, что мир изменился для нас, стал ярче, в нем вдруг стало больше любви и доброты к нам. Принятие исцеляет, заживляет душевные и сердечные раны, меняет наш взгляд на жизнь и на самих себя в ней. Иногда это сложно, иногда это кажется невозможным, но шаг за шагом мы или идем к исцелению и счастливой жизни, или мчим к скорой и не самой приятной смерти.
Уилл Грэм принял неизбежность своей смерти в тот момент, когда на крышу их машины с грохотом прыгнул гигантский оборотень Пол, оставив глубокие уродливые вмятины. Его силы могло хватить, чтобы сплющить этот несчастный кусок железа на колесах как простую жестяную банку, и они бы с Ганнибалом не смогли выбраться. Второй, Мартин, подскочил в момент резкого торможения. Его скорости хватило бы, чтобы обогнать поезд, и они бы ни за что не успели скрыться. Да, ни сбежать, ни побороть. Чем это было, если не насмешкой судьбы? Если бы Уилл знал, что через пять минут они будут ехать дальше уже вчетвером, то не поверил бы, что жизнь не смеялась им в лицо, а давала ту самую возможность к спасению шаг за шагом, пусть пока и не так очевидно.
— Напугали мы вас, да? — от души веселился Мартин. Он был высокий, широкоплечий, с перекаченными ногами и узкими, как у спортсмена, бедрами. Оливкового цвета кожа лоснилась и казалась очень тонкой и нежной, а мелкие черные кудряшки на голове подчеркивали необузданный нрав и явную любовь к шуткам. Это же подтверждали морщинки, глубоко отпечатавшиеся на щеках и около глаз загорелого овального лица, которые не пропадали, даже когда мужчина хмурился. Поэтому казалось, что он все время улыбался. Фиолетовые глаза смеялись, глядя то на ухмыльнувшегося Ганнибала, то на притихшего Уилла. — Уж простите нас, приняли за других. Мы должны были встретить здесь…кхм…знакомых, но они, очевидно, проехали тут намного раньше вас.
Уилл мигнул глазами, ощущая долгий, пристальный, полный подозрения и колкости взгляд второго дружка. Громила еле умещался на кожаном заднем сидении и не сводил своих тупых болотного цвета глаз с омеги с момента, как впервые увидел его. Что-то незримое и опасное вертелось в его коротко стриженой квадратной, как и он сам, голове. Высокий выпуклый лоб тяжело нависал над маленькими, словно свинячими глазками. И омега весь покрылся мурашками от воспоминания фермы Верджеров, где он уже встречал подобных жестоких животных, но не в человеческой шкуре.
Они уже въехали в центр, где маленькие клумбы пестрели многообразием цветов, несуразными исполинами стояли высокие здания, повсюду ходили люди, семьи с детьми, и в груди разлилось ощущение безопасности. Здесь им уже ничего не угрожало.
Пульс полностью успокоился, и лишь глубокие вмятины на крыше все еще показывали — насколько стоит быть сейчас аккуратным в каждом своем вдохе, движении и реакции.
Уилл разглядывал узкие улочки, но мысли его вновь и вновь уносились к тому моменту, когда Ганнибал успокаивающе похлопал его по коленке, сжав руку, и вышел из машины… Он разговаривал так буднично и спокойно с этими двумя, а у омеги все шумело в голове, и стоял непрерывный, дребезжащий звон в ушах. Каким образом его мужу удалось убедить этих, возможно, наемных убийц, что они не те, за кем этих парней послали, он не знал, и тело совсем не отзывалось на все его попытки сосредоточиться. Возможно, это действовали подавители или что-то, чем мог воспользоваться его альфа, пока сам он спал.
Ганнибал шутливо перекинулся еще парой фраз с Мартином, разбавляя напряжение своими пестрыми аллегориями, прежде, чем Грэм сквозь ватную завесу расслышал новый вопрос, адресованный им. Его словно окатили холодной водой, воздух выбило из легких, и захотелось пройтись, подышать свежим сосновым воздухом где-то подальше отсюда, но тело не дрогнуло, ни единый мускул на лице не выдал его.
— А вы, ребята, что, оба альфы?
Зрачки Пола тут же сузились до размера макового зернышка. От этого не нормального, сумасшедшего взгляда Уилл все же поежился и тяжело сглотнул образовавшийся в горле вязкий ком. На миг ему показалось, что, будь он альфой, ему бы сейчас же оторвали голову этими грубыми мозолистыми руками с грязными, кривыми ногтями.
Мартин заметил его заминку и поспешил исправить положение:
— Не поймите меня превратно, я не против таких союзов. Просто они бывают не так часто, да и у вас тут кроме сильного мятного запаха альфы больше ничем не пахнет.
Теперь омега незаметно принюхался, искренне отмечая про себя, что, действительно, больше ничего не чувствуется, кроме яркого запаха мяты с нотками мускуса. Это могло навести на подозрение, что они, каким-то образом, изменили свои запахи, но Ганнибал тут же рассеял все домыслы.
— Нет, мой супруг не альфа, — засмеялся Лектер так, словно уже не в первый раз рассказывал эту историю. — Его приятный, лавандовый запах изменился на похожий мой мятный, когда он забеременел. Правда, чуть с другими нотками. Теперь нас часто принимают за двух альф. Мы уже привыкли, но вот другие волки вокруг иногда очень резко реагируют, если неправильно нас понимают, поэтому мы предельно осторожны, когда разговор заходит на эту тему.
Уилл непринужденно улыбнулся в знак того, что почти все это чистая правда. Внутри него разлилось обволакивающее теплое чувство, которое он так и не смог описать, но оно высветилось на его лице искренним умиротворением и тем самым блаженством, на которое были способны только беременные омеги. Он украдкой взглянул на себя в зеркало, вспоминая своего друга с бирюзовыми глазами, что часто ходил с таким же выражением лица, нося в тебе удивительную тайну, и в момент проникся благодарностью к нему, не то за его личный пример, не то за то, что у самого Уилла не осталось больше страха перед новой реальностью. Больше нет.
Громила перестал кошмарить омегу взглядом, потеряв к тому всякий интерес, и брезгливо отвернулся в сторону окна, чуть ли не заткнув нос. Напряженное доселе тело почти расслабилось и замерло, зрачки вернулись к своему обычному размеру. Если бы не кожа, то эта груда мышц наверняка рассыпалась бы тяжелыми кирпичами по всему салону. Пол всем своим видом показывал, что ему здесь невероятно скучно и до рвотного рефлекса неприятно, но Грэм видел нечто большее за этими жестами, то старое и глубокое, непримиримое, что всколыхнулось в нем при виде беременного омеги. В отражении стекла он на секунду стал невольным свидетелем душевной боли этого оборотня. Сознание заволокло кровавой дымкой чужих воспоминаний, откуда-то из глубины памяти послышались истошные крики, но через мгновение все стихло. Боль снова спрятали за тупым, жестоким ко всему миру взглядом, не желая возвращать себе осознанность и продолжать жить свободно после того, что случилось.
Омега опустил глаза, ощущая почти физически чужую утрату. Он столько лет ловил убийц, но никогда так ярко не чувствовал тот самый переломный момент в прошлом, что склонил чашу их жизни к насильственному пути, где нет места пробуждению от страданий, боли и страха.
Мартин дружески толкнул локтем своего приятеля, но тот лишь отмахнулся и весь натянулся как струна или, скорее, как прямоугольник. Бегун глубоко вздохнул и печально улыбнулся своими бледно-розовыми губами:
— У Пола тоже был муж, чей запах поменялся во время беременности. Он... он прошел через многое, не вините его за грубую силу и молчаливость. Жизнь не всегда справедлива к сломленным, но именно они зачастую становятся самыми сильными в борьбе за жизнь, — он с нежностью положил свою руку на колено друга и с облегчением заметил, как грубые мышцы под нею расслабились.
— Что с ним случилось? — Уилл не хотел спрашивать, это вырвалось само с тем глубоким сожалением, которое и правда сейчас излучало его сердце, как открытый ларец, светящийся редкими сокровищами, которые некому оценить. Он не хотел причинять боль тому, кто на самом деле пришел убить его, но омега внутри хотел услышать правду. Он хотел не просто знать ее, видеть или чувствовать, а именно услышать. Эта деталь казалась сейчас самой важной во всей этой роковой встрече.
Бегун ненадолго замолчал и слегка изменился в лице, посерев и на миг прибавив к внешности лет десять, словно только что тронули именно его незажившую рану.
Повисло тяжелое молчание. Грэм уже несколько раз пожалел, что выпалил так бестактно свой вопрос. Его сожаление снова отразилось на его лице, что заметил Мартин и уже было открыл рот, как громила вставил свое слово первым, повергнув в шок двух мужчин на передних сидениях:
— Я убил его, — холодным низким голосом просипел он и вновь впился тяжелым, яростным взглядом в омегу, грубо толкая спинку водительского кресла Ганнибала, — останови здесь.