4.1. (2/2)
— У всего есть границы, — просипела она.
— Не в Мучилище. Хочешь обратно? — и снова тот жёсткий тон, какой Гейзенберг использовал с доктором Моро. Предложение не отставало. Скольких он успел отправить туда за годы работы здесь, и сколькие не вернулись?
Чарли одёрнула рукав.
— Теперь я работаю у вас? — она сочла за лучшее не упоминать доктора Моро, которому Гейзенберг не симпатизировал, чтобы не раздражать его. Как и не спрашивать, что входило в список её новых обязанностей.
— Взял тебя во временное пользование на ближайший месяц, потом отправишься дальше.
Рот Чарли сжался в линию. Гейзенберг обезличил её одной фразой. Приравнял к смертникам или спустил ниже. Общая собственность. Дальше не значило к доктору Моро, дальше значило мотаться по отделам. Димитреску, должно быть, спали и видели, как будут ею распоряжаться. Или та ненормальная Энджи. Доктор Моро был приятным исключением среди неадекватных руководителей и их помощников, и до встречи с ним требовалось дожить.
— Дай руку.
Ещё недавно нуждавшаяся в прикосновении и, несмотря на обещание, Чарли сунула обе руки в карманы и отошла. Физический контакт не предусматривался ни правилами, ни ею самой.
— Зачем?
В один шаг Гейзенберг преодолел разделявшее их расстояние и, не спрашивая разрешения, схватил за предплечье, грубо дёргая на себя. Чарли вскрикнула, пытаясь вырваться, отталкивая, но была придавлена локтем к стене. Его плечо оказалось маняще близко. Сквозь крепкий запах сигар, пробивался приглушённый аромат густой смеси трав, кедра и нагретой бумаги. Последовал громкий металлический щелчок, и Гейзенберг отпихнул её. Чарли шокировано уставилась на своё запястье, на котором красовался широкий металлический браслет с квадратным слотом в центре. Четыре отверстия, очевидно, предполагали, что в них следовало что-то поместить.
— Что это? — снять его не получилось. Мешал сустав большого пальца, как и в наручниках.
— Гарант твоего хорошего поведения, — отрезал Гейзенберг. Чарли нахмурилась, снова пытаясь освободиться от браслета. Тот не сдавливал руку и болтался вполне свободно, подогнанный специально под неё. — Ведёшь себя как надо — он заполнится, нет — останется пустым, и мы с тобой будем встречаться до тех пор, пока не научишься или не отправишься на тот свет. Что скажешь, мы поняли друг друга или я должен по новой разжевать?
Немощное полукружье света задевало его недовольное лицо, оставив одну сторону в полумраке. С Гейзенберга не сходило выжидающее выражение. Чарли вздёрнула подбородок, глядя в чёрные провалы очков и стискивая браслет до ломоты в пальцах. Если она и вернётся в Алую комнату, то за настоящий проступок, а не из чужой прихоти.
— Мы поняли друг друга.
Без дальнейших пояснений Гейзенберг направился вглубь коридора. Пара тусклых квадратных ламп крепилась над головой, создавая рассеянное освещение, но не позволяя толком ничего рассмотреть. Чарли различала очертания дверных проёмов, труб, прислонённых друг к другу, каких-то предметов, возвышавшихся объёмными стопками у стен. На полу извивались переплетённые канаты проводов, под потолком тянулись трубы. Не отдел — завод.
У двери, к которой Гейзенберг подвёл Чарли, был обычный замок, открывавшийся обычным ключом. Обстановка не отличалась от коридора. Бетонные стены, пол и из света — настольная лампа. В центре явно разделочного стола, заваленного рядами многочисленных высотой с её рост папок и толстыми пачками новой бумаги, стояла массивная пишущая машинка. Настоящий раритет. Чарли встречала похожий в музее истории или в кино, работать на подобном устройстве ей не доводилось, и она не понимала, на что рассчитывал Гейзенберг. С какой скоростью она с нуля должна освоить печать? Почему нельзя сразу установить нормальный компьютер или дать ноутбук, если нужно перенести документацию на цифровой носитель? К чему столько сложностей? Пока она разберётся, переведут дальше.
В противоположном углу комнаты, куда свет почти не попадал, стояла железная кровать со свёрнутым матрасом. Рядом шкаф-пенал, как тот, что был у неё в школе и позже на работе. Никаких дополнительных дверей. Душевая находилась в другом месте. В столь личных делах, как душ и сон, она предпочитала одиночество, никогда не оставаясь с ночёвкой у Макса, не посещая летний лагерь или родственников. Он вломился всюду, куда смог, но со временем она восстановила и успешно поддерживала прежний порядок до сегодняшнего объявления. Перспектива купания в общей душевой в чисто мужской компании отдавала гнилостным душком угрозы нового наказания или статуса. Она давно не была ребёнком, чтобы верить, что в организации, где за любой контакт карали и откуда нет выхода на поверхность, здоровые мужчины обходились сами или втайне друг другом. Оба варианта её устраивали, но мало походили на правду.
— Я буду заниматься бумагами, или вы поручите мне и другое дело?
— Сначала это разгреби, — он раздражённо кивнул на груды бумаг, от которых веяло сонливостью, скукой и желанием швырнуть их в печь не читая. Грядущая тишина мягко зацарапалась паучьими лапками в затылке. — Душевая за углом. В столовую ходишь со мной. Пошли.
Они вернулись тем же путём к лифту, но прошли дальше. За главные двери, выводящие в холл. Лицом отделу модернизации и развития протезирования и эндопротезирования служили запустение, захламлённость и знакомый полумрак. Ни уныния доктора Моро, ни лоска доктора Димитреску. Не знай Чарли, что этаж принадлежит отделу Гейзенберга, она легко могла бы счесть, что тот брошен в состоянии бессрочного ремонта. Большее недоумение вызывал не облик отдела, отражавший непритязательность Гейзенберга в условиях, а то, что его одобрила доктор Мареш. Женщина-правило, чьи сотрудники балансировали на скользком краю страниц буклета, пока руководители сбрасывали их вниз.
Яркий свет, хлынувший из кабины лифта, обжёг глаза. Чарли прикрыла их ладонью и вошла внутрь следом за Гейзенбергом. Лифт Б. Они спускались в столовую. От мысли о нормальной — не красной — горячей еде в желудке заурчало. Чарли снова посмотрела на браслет, покрутила его, но замок не обнаружила. Браслет был словно литым и слишком весомым, чтобы она могла забыть о нём.
— Вздумаешь нарушать правила, игнорировать, что говорю или слоняться по отделу, я узнаю, — Гейзенберг приблизился так внезапно, что Чарли не успела среагировать. Он склонился к ней, и горячее дыхание коснулось лица. Она окаменела, парализованная его угрожающей близостью. — Я не Миранда, чьи предупреждения ты пропустила мимо ушей, и не Димитреску, которым только и хватило мозгов, что засунуть тебя в Мучилище, — он завёл руку ей за спину и резко потянул косу вниз, вынудив запрокинуть голову. В его очках Чарли различала своё испуганное отражение с распахнутыми глазами. — Лучше не проверять, насколько я могу быть изобретательным.
В груди всколыхнулась пузырящаяся сладкой газировкой волна. Плечи расслабленно опустились, стиснутые в кулак пальцы разжались, отпустив необдуманный порыв избавиться от его хватки. Гейзенберг не совершил того, что стоило внимания. Он просто запугивал её. Не страшно. Чарли была благодарна, ведь её выживанию неизменным фундаментом служила именно она. Чужая забота.
Она кротко улыбнулась и кивнула. На мгновение в его лице промелькнуло подозрение, но словами не стало. К моменту, как двери раскрылись, Гейзенберг отпустил её, принимая прежний вид хозяина положения. Сотрудники вяло реагировали на него, появление Чарли же произвело эффект взрыва. Едва заметив её, они замолкали. Кто-то отводил взгляд, другие, наоборот, неприкрыто, с жадным любопытством глазели, третьи смотрели со страхом. В чьих-то глазах проскальзывало облегчение, что они не на её месте, вместе с осуждением и насмешкой, что его заняла она. Женщины боязливо отступали и отворачивались, старались держаться подальше, мужчины же в основном переглядывались, и только присутствие Гейзенберга не позволяло им смотреть открыто. Голодные до развлечений, они нашли одно из них в её лице. Чарли двигалась позади, оплетённая паутиной взглядов и шепотков. Они тянули за ноги, за руки, наваливались на плечи. И чем сильнее становилось давление, тем больше ей хотелось распрямиться.
Мию она увидела сразу. Та стояла у раздачи и выбирала завтрак. Рядом с ней увлечённо щебетала Энджи. Чарли тайком мазнула взглядом по рядам столов. Димитреску цеплялись к очередной жертве, которая съёжилась на своём месте, не поднимая головы от тарелки. Доктор Беневиенто что-то записывала в блокноте, то и дело отпивая из чашки. Возле неё тех стояло несколько. Доктор Моро тоже сидел там. Чарли быстро глянула на него, заметив, что он тоже смотрит на неё. Не злой и разочарованный, скорее искренне обеспокоенный. Кажется, он даже улыбнулся ей. Она улыбаться не стала. Слишком много глаз следило со всех сторон, словно она шла не в новой форме, а в новом теле. Чуждом для обычных людей. Цирковой зверь, которого дрессировщик водит по арене, прежде чем тот по команде кнута примется выполнять трюки. Не зря же посещать столовую можно только в сопровождении Гейзенберга.
Мия всего на миг замерла возле Чарли. В карих глазах было так много, но больше всего в них плескалось скорбного сочувствия, от которого Чарли сделалось не по себе. Её положению, действительно, не позавидуешь, но она рассчитывала выбраться без потерь. Или понести минимальные. Сочувствовать здесь нечему.
— Будь осторожна, — одними губами сказала она и пошла дальше. Недоумевающая Чарли двинулась к раздаче, где Энджи надоедала уже Гейзенбергу.
Всё казалось знакомым и незнакомым одновременно. Прошло всего две недели, но Чарли успела отвыкнуть: от звуков, которых было неожиданно много, от людей, словно заполнивших просторную столовую необъятной зудящей толпой. Она выпала из жизни, и возвращение к ней не принесло долгожданного облегчения. Дискомфорт змеился по телу, оставляя липкий след и подталкивая быстрее вернуться в радушные объятия полумрака.
Чарли собрала на поднос немного еды, несмотря на проснувшийся голод, требовавший всего и сразу. Увидев её, Энджи, дразнившая Гейзенберга своим выигрышем, устремилась к ней с широкой улыбкой и сияющим беззаботностью лицом.
— А я говорила Донне, что ты недолго продержишься здесь, но оттуда выйдешь сама. Благодаря тебе мы победили. Видела бы ты лицо Страшилы. Так забавно переживал за тебя, — с наивной непосредственностью поделилась она. Чарли хмуро уставилась на неё, а потом на спину Гейзенберга. Они делали ставки. На её рассудок. На её выдержку. Она для них не человек, а ставочное животное. Ни её здоровье, ни её жизнь не имеют ценности, кроме той, которую они могут из них извлечь. — Расскажешь, как там было?
Энджи излучала неподдельный интерес ребёнка, обнаружившего новый аттракцион, но в силу возраста не допущенного туда, что лишь сильнее раздувало пламя. И, конечно, её не заботило, сколькие там пролили кровь. Как они её пролили — вот отчего трепетал нехороший огонёк в глубине рыбьих глаз.
Чарли стиснула края подноса с той силой, с какой сдавила бы тощую шею Энджи при первой возможности. Она могла поклясться, что рука с браслетом, словно повинуясь чужой воле, рванулась вверх, и поднос со всем содержимым последовал за ней, опрокинувшись на белое платье Энджи. Вокруг наступила оглушительная тишина. Чарли оглянулась. Сотрудники даже не делали вид, что их не касалось происходящее. Они затаили дыхание, предвкушая новый виток её падения.
— Моё платье! Что ты наделала?
Шрам на искажённом обидой и возмущении лице уродливо съёжился, и казалось, что оно, подобно истончившейся ткани, распустится, не выдержав натяжения. Как только Энджи угрожающе надвинулась на Чарли, между ними возникла рука Гейзенберга, резко оттеснившего их друг от друга. Первая моментально переключилась на него.
— Ты всё испортил!
Чарли безмолвно наблюдала за разворачивавшейся абсурдной сценой, доказывавшей невменяемость местного руководства. Рука дрогнула у неё, однако Энджи объявила виновником Гейзенберга. Им давно следовало обратиться к специалистам, а на освободившиеся места поставить более трезвомыслящих людей, которые не выясняют отношения на виду у подчинённых.
— Она моя, — глухо огрызнулся Гейзенберг. Категоричный тон не оставлял сомнений: Энджи опрометчиво лезла туда, где от неё не останется даже платья. Повернувшись к Чарли, он добавил: — Не хочешь есть — двигай на выход.
Чарли сочла за лучшее взять новый поднос. «Деревня Теней» начинала действовать на нервы.