5. Порок четвёртый: самообман (1/2)

Кейт легко могла определять стадии кошмара. Малая версия кошмара начиналась в пятницах и овсяной каше с грустными комочками на завтрак, в наступлении выходных, разжигающих в голове особую разновидность мигрени, искусственную и зудящую голосом матери и библейскими стихами.

Отчасти маленький кошмар прятался в белых рубашках, встречающих её в платяном шкафу каждый день и пахнущих сотней почивших родственников. Но, перекрывая всё прочее, исключительной стадией кошмара являлось ощущение полёта, которое Кейт чувствовала сейчас, глядя в глаза Вай и несясь в пропасть ужаса, граничащего с восхищением.

Да, определённо, она падала.

Единственное, что она не могла определить — это, что разобьётся первым: её самоуважение, её смелость или её чувство долга, когда она сбежит из этой страны в Аргентину, к капибарам и водопадам, забыв обо всех дочерних обязанностях.

«У нас большие проблемы, дружище», — заявляет кто-то в голове Кейт весёлым мультяшным голосом, и Кейт неосознанно кивает, собираясь добавить, что слово «проблемы» в данном случае — чрезмерное преуменьшение. Но на этот бессмысленный кивок мир неожиданно отвечает слишком шумной реакцией: все звуки возвращаются разом и сливаются в нелепую какофонию — мама вопит неразборчивыми проклятиями, Вай произносит убийственную фразу, смысл которой от Кейт ускользает, какой-то водитель с перекрёстка отчаянно гудит — это, в общем-то не относится к делу, но зато отлично вписывается в общий настрой.

Кейт зажмуривается и понимает, что, видимо, долетела наконец до дна бездны. И разбилась. Осколки разлетелись кто куда — Кейт на секунду страстно желает, чтобы один из них воткнулся Вай в её чёрное сердце, но отбрасывает эту мысль, чтобы не зацикливаться. Если зациклиться, собственные горящие губы станут ощущаться невыносимо.

Когда мама оказывается рядом — прямая и неумолимая, точно танкер, — и берёт Кейт за плечо с медвежьей силой, Кейт вздрагивает и переводит на неё взгляд, будто встречаясь со смертью. Смерть была бы предпочтительнее.

— Мама, — произносит она. Внутри неё теплится надежда, что это слово объяснит всё, потому что других слов в голове не осталось.

Ярость Кассандры перешла в ту стадию, когда люди уже не кричат, а просто смотрят с таким видом, словно Ад разверзается прямо в их глазах. На её красной шее бешено пульсировала венка, а губы сжались в такую узкую полоску, что стали почти не видны. Она выдыхает через нос.

— Вот, что ты себе позволяешь, когда я не вижу. Вот, чем ты занимаешься среди всей этой швали в твоём университете. Ничего... ничего, я выбью из тебя эту дурь. За мной. Живо!

Она больше не обращает никакого внимания на Вай, застывшую около двери своего магазина с лицом невольного слушателя чужой трагедии — сосредоточенным и удивлённым. Теперь миссия Кассандры вершить правосудие возвращается обратно в семью. Кейт, зная, что это значит, чувствует дрожь в теле.

Они идут домой молча, и Кейт считает цветы на прямой, как палка, спине матери. «Пять, шесть семь, всё не может быть очень плохо», «Восемь, девять, верно, всё не плохо — всё просто кошмарно», «Десять, одиннадцать, надо было умереть ещё в колыбели...».

Когда они оказываются в гостиной, насмешливо пахнущей терпкими церковными благовониями, мама даёт волю гневу, а может быть, это гнев даёт ей право наконец говорить.

— Я растила тебя для этого? Для этого я страдала, вынашивая тебя, неблагодарную, мерзкую девчонку? Чтобы ты пошла в твоего отца, в этого безмозглого пьяницу, чтобы ты творила... творила все эти мерзости...

— Я не делала ничего! — закричала вдруг Кейт, сама себе удивляясь. Её сущность будто раскололась с треском на две части, и вторая Кейт из этих частей решила устроить сопротивление. Это было ново, это было страшно — и первая Кейт прямо сейчас выбрала бы спрятаться в шкафу, а не наблюдать за всем этим.

— Что ты сказала? — рявкнула мама, делая шаг вперёд.

— Это не я её поцеловала, мама, — вторая Кейт делает упор на этих словах, и первая Кейт восхищённо качает головой. Им определённо конец. — Ты совсем ослепла в своей ненависти, если думаешь, что я могла сделать такое.

Кассандра пару раз ошарашено моргает и безмолвно открывает рот, как рыба. Наконец, она словно осознаёт до конца слова дочери и внезапно размахивается рукой и ударяет Кейт по губам, хлёстким, сильным ударом.

Кейт дёргается назад, отступает, смотрит на мать с неверием и облизывает губы несколько раз, ощущая солёный вкус крови во рту. Никогда ещё мама не поднимала на неё руку. «Что-то моим губам сегодня досталось чересчур много», — с тенью безумного веселья думает Кейт, а потом бросается за дверь, желая как можно скорее отпустить своё тело в холод улицы.

Мама ничего не говорит ей вслед.

Кейт присаживается на ступеньки с задней стороны дома и отвлечённо наблюдает за тем, как неспешно заходит за соседнее здание солнце. Его красные лучи успокаивающе лижут Кейт лицо, но она не чувствует спокойствия. Внутри неё злость смешана с разочарованием, но больше всего она злится ни на мать и ни на Вай, а на себя саму.

Такой глупо воодушевлённой и волнующейся она чувствовала себя с утра, когда набиралась сил, чтобы пойти к Вай. Как она действительно на время поверила, что сможет найти общий язык с ней, может быть, даже подружиться. Так легко было обмануть саму себя — и как противно это было.

Кейт знала, что и спор с матерью вовсе не закончен. Никогда она не позволила бы Кейт оставить за собой последнее слово, никогда она не потушила бы тот ядовитый огонь, который мог умертвить всех животных в округе, да и людей, пожалуй, тоже.

Всё навалилось слишком неожиданно. И этого «всего» было слишком много. Кейт теряет счёт времени и не знает уже, сколько она сидит на ступенях, пялясь в пустоту. Распухшая губа болит, а тело ломит, но это ничто по сравнению с необходимостью вернуться домой.

— Ты не куришь? — вдруг раздаётся спокойный голос справа, и Кейт испуганно дёргается и резко разворачивается.