3. Порок третий: гнев (1/2)

Кейт полагала, что люди в осаде чувствуют себя именно так, как она ощущала себя последнюю неделю. Не сказать, чтобы раньше жизнь была простой, но, по крайней мере, она была привычной, и Кейт давным-давно выстроила уклад, который позволял ей оставаться на плаву.

Люди ко всему приспосабливаются: учатся говорить тише, ходить осторожнее, улыбаться, когда следует. Кейт знала, какой должна быть её жизнь до тех пор, пока она не сможет сбежать навсегда. По утрам они с мамой завтракали и молились вдвоём, а затем наступал момент облегчения, когда недолгое время Кейт чувствовала себя свободной в университете Голдсмитс, где училась на первом курсе.

Там она не нашла своих людей — мама приложила свою руку и к этому, конечно, заявившись однажды в ректорат в разгар учебного дня. «По-вашему, Ницше — это подходящая тема для изучения на факультете юриспруденции? — кричала она на бледного и испуганного профессора Мосби. — Я знаю, как вы здесь пытаетесь запудрить мозги молодым людям: говорите о непристойных темах, отвергаете Бога!»

Профессор тогда безуспешно пытался доказать, что философско-правовые идеи Ницше — это классика для изучения на его курсе. «Ко всему прочему, у нас светское заведение, и Бог на моих лекциях ни на что не влияет…» — после этих слов Кейт чуть и вовсе не лишилась права учиться, и спасло её лишь то, что мама глубоко презирала людей без образования.

Да, в университете Кейт все сторонились с тех пор, но это было даже неплохо, потому что так она могла сосредоточиться на учёбе. Она мечтала, что однажды это даст ей билет в нормальную жизнь, где можно стать кем угодно — и, желательно, конечно, кем-то совсем другим.

После университета Кейт возвращалась домой, собирая необходимые сплетни. Мисс Хенриксон сломала ногу — да, без сомнений, причина в её гнилом характере и этих ужасных кошках, которых она таскает в квартиру со всех подворотен Лондона; Чарли Бруст с первого этажа, похоже, набил татуировку — неудивительно, учитывая, какие у него родители; Дороти Фигг съезжает — и слава богу, от её детей шума больше, чем от стаи обезьян.

Знание — сила, так кто-то сказал. Для Кейт же знание — спасательный круг. Пока мама уверена, что Кейт в узде, что она подчиняется и не идёт наперекор, жить можно спокойно. Может быть, подавляя себя и немного забывая, где грани собственных желаний и мыслей, но зато спокойно.

Так было.

А потом к ним в дом со своим магазином приехала Вай Заун. В ней сочеталось всё, что мама ненавидела в этом мире: дерзость, молодость, вызывающий внешний вид, чудовищное пренебрежение всяким стыдом. Кассандра Кирамман всю неделю металась по квартире, как раненый зверь. Она бесконечно куда-то звонила, без устали цепляла Кейт просто за то, что они с «этой мерзкой девчонкой» примерно одного возраста и ещё она попеременно то плакала, то молилась.

Кейт чувствовала, что сходит с ума.

Она искала точку опоры, будто ступала в зыбучие пески, потому что не знала, какое её слово может вывести мать из себя. По воскресеньям у них в квартире собирались верующие — в основном те, кто по какой-то причине не смогли найти своё место в обычном храме. Костяком этих собраний были странно пахнущие дамы, носящие длинные водолазки даже летом и никогда не забывающие бросить на Кейт взгляд, выражающий что-то среднее между «а ты, милочка, всё такая же бестолковая» и «по тебе видно, что ты только и думаешь о том, как бы согрешить».

Воскресенье, наступившее после приезда Вай, стало в глазах Кейт символом настоящей катастрофы. Три дамы, всё такие же непривлекательные и неприветливые, появились на их пороге после обеда, но против обыкновения они были не молчаливы и сухи, а взволнованы и крайне возмущены.

— Кассандра, дорогая, какой кошмар! Как это возможно! Как это недопустимо! — вскричала сразу же мисс Портер, выражающаяся как всегда невнятно и чересчур громко.

Миссис Урри, самая молодая из дам — ей было всего лишь около тридцати — перебила её с резким неодобрением:

— Мы говорим об этом, с вашего позволения, магазине, который торчит под вами, как гноящаяся язва.

Мама с мученическим видом вздохнула. С утра она успела уже позвонить в администрацию дома и комитет по жилищным вопросам и вопросам предпринимательства, но ничего не добилась и поэтому перешла из стадии гнева в стадию истерической жалости к себе.

— Я так рада, что вы пришли! Видит бог, я начинаю думать, что это всё — наказание за мои грехи… — она всхлипнула и добавила раздражённо: — Кейтлин, немедленно дай гостям тапочки, чего ты там встала, как истукан!

Кейт и вправду застыла в проёме, надеясь хотя бы на этот раз избежать присутствия на собрании. Она нигде и никогда не ощущала себя такой же лишней, как на этих собраниях, хотя они и были в её жизни столько, сколько она себя помнила.

— Надень юбку и приходи в гостиную, не хватало ещё, чтобы ты читала библию в штанах, как мужчина.

— Да, мама.

Кейт поспешила в свою комнату и дрожащими пальцами принялась искать в корзине юбку, чувствуя, как злость внутри неё переваливает допустимый показатель. Иногда ей казалось, что она может взорваться однажды от эмоций, которые никогда не могла толком выразить. Эмоции — и главным образом злость — прокладывали в её душе трамплин, через который настоящая Кейт стремилась выбраться наружу.

Она не знала, что будет, если это всё-таки когда-нибудь случится.

— Где ты там ходишь? — раздался недовольный голос матери.

— Я почти переоделась, сейчас буду!

Кейт резко сунула голову в открытое окно, пытаясь охладить горящие щёки и неожиданно поперхнулась воздухом, заметив Вай, смотрящую прямо на неё. Она стояла, прислонившись спиной к забору напротив их дома, и небрежно курила прямо рядом со знаком «курить запрещено».