16. (2/2)
— Ёб твою, Князь, я не знаю…
— Ну пошли сюда тогда, — Андрей поморщился от своего не самого удачного пения и поменял год на две тысячи двенадцатый. Серая Москва, ноябрь, переполненный театр.
— Вот он, камень преткновения, — вздохнул Князь. — Премьера «Тодда». Я не хотел, но это было твоей мечтой… Так что смотри, тебе понравится.
Миша внимательно следил за действием на сцене, буквально затаив дыхание, а Андрей всё сжимал его руку и чувствовал биение жилки пульса. В глазах щипало, в горле собирался ком, а сердце трепыхалось рвано и беспорядочно.
— Покажи… Покажи ещё что-нибудь, — попросил Мишка и откашлялся, настолько хрипло прозвучал его голос.
— Зачем? Ничего из этого не будет. Ты же героически самовыпилился, не дождавшись даже нового века.
— Потому что ты припёрся в прошлое и вздумал его менять! — неожиданно заорал Миха и с размаху толкнул Андрея к стене. Князь больно стукнулся лопатками и тихо, на контрасте, сказал, глядя прямо в перекошенное злобой лицо:
— Ну что теперь? Убьёшь меня, блять, как в том рассказе Брэдбери?
— Неужели ты его прочитал? — выплюнул Миха, будто бы всерьёз раздумывая над словами Князя. Руки потянулись к шее Андрея, но остановились на полпути, на его плечах. Он прижался лбом к его лбу, опаляя лицо горячим дыханием.
— Андрей… Андрюха…
И в этих двух словах было столько всего, что не выскажешь многочасовыми речами, столько боли, любви, отчаяния, обиды, что Князю стало не по себе. А Миша перевёл дыхание и продолжил:
— Ну не могу я без тебя. Не получается ничего. Вот здесь, в груди, — будто дыра. Понимаешь, да? И ничем её не заполнить. Только тобой. Ты понимаешь? Не знаю, блять, наверное, это ненормально. Но мы так проросли друг в друга…
— Проросли, — согласился Андрей еле слышным шёпотом и шагнул к Мишке ещё ближе, прижимаясь плотно-плотно. — Миш, а я ведь тоже не могу один. Ты вот орёшь, зачем я всё поменял. А мне там без тебя знаешь как хуёво?
Физическая близость, так нужная обоим, не имела ничего общего с тупой похотью. Она лежала вообще где-то в другой плоскости. Хотелось пробраться друг в друга, соединиться, подобно сиамским близнецам, кровью, плотью, конечностями. Сердцами.
Больше, чем дружба. Сложнее, чем любовь. Чище, чем влечение. Двое людей, что пробрались друг другу в головы и души. Навечно. Навсегда.
Тёмные стены комнаты растворились, и они стояли вдвоём в свистящей мгле пустоты. Выше неба, выше солнца, выше сказочных миров. Дальше, чем те галактики, куда могут забросить наркотики. Они стали вне всего, и стали всем. Две звезды вспыхнули яркой вспышкой и обратились в одну сверхновую.
Время кувыркнулось, завязалось мёртвой петлёй и выровнялось в уверенных руках Шута.
Он удалил все файлы, стёр страшные скрипты, написанные Джокером, и закрыл игру.
— Здесь будет новая сказка. Лучше прежней. Стопудово, — игриво подмигнул он пустоте, сделал шаг и оказался в Ленинграде.
Шёл 1973 год. В одном из городских роддомов на свет появился крепкий голубоглазый мальчуган с тёмными жёсткими волосами и раскидистыми бровями.
— Как назвали-то? — улыбнулась акушерка, передавая матери громогласно ревущий свёрток. — Ух, как заливается. Певцом вырастет. Шаляпиным.
Женщина склонилась к лицу младенца и чмокнула его в маленький носик:
— Мишуткой.
— Михаил, — задумчиво повторила акушерка. — Хорошее имя.
Дверь палаты тихонько отворилась:
— Князева Татьяна кто? Там приехали за вами. Возьмите выписку.