Глава 32. Блу. Каро (1/2)
Повыбирав из добычи еду и лекарства для волчонка и прихватив две новенькие удочки, спешу домой, чтобы поскорее накормить малыша смесью и свить ему уютное, теплое гнездышко. Остальное пусть Флитвуды делят, как сочтут нужным, потом свою долю заберу. Почти у самого дома он вдруг начинает активно барахтаться в «слинге», а когда я беру его на руки — извиваться и кряхтеть, всеми силами намекая, чтобы его отпустили. Очутившись на дорожке, с невыразимо серьезным выражением морденки обнюхивает ее, присаживается и делает лужицу. Господи, я от счастья сейчас просто лопну! Никогда прежде щенячьи лужи не приводили меня в такой восторг и умиление. Работают почки-кишочки, жить бу-у-удет! И ведь не обдул меня, в туалет попросился — вот ведь умница.
— Дай-ка гляну, парень ты или девка, — говорю, снова беря мелкого на руки. Аккуратно приподнимаю под передние лапки и довольно констатирую:
— Перчик. Это хорошо. Люблю пацанов.
В самом деле, с кобелями куда как проще. Простые, прямолинейные, без задних мыслей. Все намерения обычно на морде написаны. Не то что суки — те хитрющие… все время вокруг пальца тебя обвести или статус свой повысить пытаются, и если уж заполучили высокий ранг — назад с небес на землю не вернешь. А коблу один раз объяснил, где его место, и никаких проблем. По крайней мере, с моими псами было так. Как с волчонком пойдет — поглядим… Такого опыта у меня по нулям. О воспитании волков и волкособов я только в сети читала. И порой весьма неутешительные вещи… Интересно, он чистокровный? Или метис с каким-нибудь маламутом? Черненький, ну так у канадских волков часто встречаются такие особи. Ученые считают… считали, что это последствие скрещивания с собаками, которых во времена Золотой лихорадки массово ввозили на Север. Вообще, для нас обоих было бы лучше, окажись он помесью, больше смахивающей на пса. Полагаю, немногие обрадуются соседству с лесным хищником размером с доброго дога — канадский подвид один из самых крупных в мире. Не идиоты же мои соседи, рано или поздно станет заметно, что никакой это не щенок.
— Ты волчище? Ведь волчище? — спрашиваю его, отпирая дверь. — Добро пожаловать домой, Крошка Ру. Или Белый Клык? Как тебе больше нравится? А может, Кок Серек или Ташчайнар*?
Домой… Я сказала — домой. Как же быстро человек смиряется со всем тем, что не смогло его убить…
Положив волчонка на толстовку, пропитавшуюся уже нашими запахами, с облегчением стаскиваю кожаную куртку и разуваюсь — и спина, и ноги мокрые от пота, на улице тепло. Джинсы угвазданы брызгами крови, но это подождет. Сначала надо воды согреть. Однако оставаться в одиночестве и смирно лежать, где положили, мой новый приятель совершенно не желает и ковыляет за мной на тощих ножонках на кухню, попутно обнюхивая все, что попадется в пути, чтобы в конце забраться на мои ступни и там задремать.
— Предлагаешь постоять так часок-другой, пока ты выспишься? — хмыкаю я. Приходится снова прислинговать парня к себе — такой вариант близости его вполне устраивает, и тогда уже заняться его обедом. Разведя смесь и убедившись, что она комфортной температуры, переливаю ее в блюдечко и бужу дремлющего волчонка.
— Давай-ка попробуем выучиться лакать, дорогой мой… — предлагаю, аккуратно макая его мордочкой в молоко. — И тебе, и мне проще.
От неожиданности он сначала пятится, отфыркиваясь, но потом рефлекторно облизывается, соображает, что по усам течет вкусное, и бросается вперед, влетев в тарелку передними лапами. Лакать пока выходит не очень ловко, он просто хапает смесь всей пастью, но это дело наживное. Пара тренировок — и освоит технику.
— Не все сразу, пирожочек, не все сразу, — говорю, конфискуя у волчонка идеально вылизанное блюдце, которым он настырно гремит по всей кухне. — Через часик еще дам.
Обтерев устряпанные лапы и морду, упаковываю его назад и принимаюсь уже за свой обед. Найденыш дрыхнет, а я и радехонька. Самое младенческое занятие — лопать и спать.
После еды усталость берет свое, и я тоже устраиваюсь на сиесту. Все равно заняться больше нечем. Вещи бы постирать, но это занятие активное, малявку будить не хочется. Аккуратно укладываю его вместе с толстовкой у стеночки и обнимаю — на себе оставлять боязно, вдруг во сне перевернусь и придавлю ненароком? Так и сопим дружно в четыре дырочки, пока ему в туалет не приспичивает.
— Давай-ка, парень, сразу на улицу приучаться будем, — зевая, говорю ему, спускаясь с крыльца и ставя его на травку. Потоптавшись и нацелив на юг тоненький хвостишко, похожий на облезлый ершик, волчонок делает то, что исторгает из моей груди радостный возглас:
— Ахтунг, минен! ** Это ты прям молодчина, думала, не скоро порадуешь. Надо совок поискать. И веник. А то такими темпами ты мне всю лужайку заминируешь. И кто-нибудь на ней подорвется. И ладно, если зомбак какой или шериф и его команда.
Воспоминание о новом соседе заставляет неприятно поежиться. Надеюсь, в гости без спроса не заявится? У американцев так вроде не принято.
Совершив моцион, волчок ковыляет ко мне, многозначительно причмокивая мелкозубастой пастью и всем своим тощеньким тельцем намекая на продолжение прерванного сном банкета.
— Понимаю. Тяжко метаться между Комом и Гипносом***, — хмыкаю я, и история с гремящим блюдцем повторяется. А потом, как и положено, дите снова засыпает, а я наконец принимаюсь отстирывать тухлую кровяку от джинсов, впрочем, без особого успеха.
Первая ночь в компании нового друга проходит беспокойно: он часто просыпается, требует есть, просится в туалет. Но это приятные хлопоты. Да и спешить поутру мне уже некуда. Зато как здорово проснуться от прикосновения мокрой пуговки носа к щеке. Проснуться в день, в котором меня кто-то ждет, ждет изо всех сил. Нуждается во мне. Радуется, что я есть. Тик-так — делает «ершик», причем со всем тощеньким задом вместе, и малыш заискивающе приседает на задние лапки, одновременно пытаясь лизнуть меня прямо в губы. Жизнестойкость волчьего дитяти меня поражает: щенок в его состоянии тряпочкой неделю бы провалялся под капельницей с глюкозой, а этот поел-попил, поспал и уже играться лезет. Что ж… природа — суровая мать. В лесном логове капельниц не дождешься. Кто не приспособился — тот мертв… и ладно, если смирен, а не шастает по округе в поисках свежего мясца.
— Приве-е-ет, пуговка, — говорю я, почесав пальцем между забавно растопыренными локаторами и выловив этим нехитрым маневром жирную блошищу, с аппетитом там завтракавшую. А вот и еще сюрприз — шкодливая лужица прямо на диване. Видно, будил меня мелкий, да не добудился.
— Вот зараза, — кривлюсь я, смывая гадину в раковину. Ничего, окрепнет немного парень — и обработаю от паразитов. Можно, конечно, выкупать его и вручную оглушенных блохудр из мокрой шерсти выбрать, но мочить этот скелетик мне жалко до ужаса. Как представлю, как он потом трястись будет… хоть и не зима на дворе. Ладно, заживо не съедят, поди, не зомбаки.
Процесс усвоения пищи работает у волчишки бесперебойно, и я увеличиваю порцию, которую он тут же проглатывает в один присест и недоуменно воззряется на меня своими блестящими бусинами — мол, и это все?!
— Я в курсе, что волки, как фляга с синь-козельской водицей**** — изнутри больше, чем снаружи, но давай пока не будем злоупотреблять эластичностью твоей утробушки, — хмыкаю я. — Ты и так на шерстяной шарик стал похож.
Не дают добавки? Ну и ладно, можно по кухне пошариться и попытаться под столом кучку подарочную состряпать.
— Э-эй, это тоже нет! Туалет на улице.
Пока малыш, смирившись с моей жадностью и унылыми правилами, отдает дань богам самых сладких волчьих снов, я завтракаю кукурузными хлопьями, отчаянно вздыхая по горячей яичнице-глазунье с лучком, да со свежей лепешечкой, которую так в жидкий желток макнуть вкусно, м-м-м… замываю пятно на диване, перетаскиваю на кухню сложенные на крыльце припасы и решаю, что не мешало бы вымыть пол — теперь по нему дите топает как-никак. До сего дня мне эта мысль вообще в голову не приходила, все равно в обуви хожу. Выскакиваю с ведром на причал и с удивлением обнаруживаю на нем какого-то рыбака. А когда он оборачивается, радостно осклабившись, удивление сменяется глухим раздражением.
— Приве-е-ет, — тянет паренек-гиена. — Я ж говорил — соседями будем! Меня Джонни зовут, а ты Блу, да? Рок-стар, ага?
«Вот тебе и механик Джонни, нацеливший свои бивни на твои булки — наслаждайся», — ехидничает внутренний голос, а внешний отвечает сухо и резко: — Ага. И это МОЙ причал. Рыбачь со своего, Джонни.
— А че ты такая злая? — удивляется он. — Думал, подружимся. Хотя ваши предупредили, что ты эта… сама по себе, типа.
— Мне не нужны друзья, они у меня уже были, — отрезаю я, зачерпывая ведром воду и с трудом сдерживаясь, чтобы не треснуть им Джонни по прыщавой морде. Прощайте, спокойная рыбалка и купание! Теперь 24/7 за мной будут следить кое-чьи малоприятные глазенки. Может, даже в окна заглядывать станут. Может, уже заглядывали! Бр-р-р. Что делать? Пожаловаться Аарону? Но на что? Джонни пока ничего предосудительного не совершил, а мои ощущения — так себе аргумент. Переехать в другой дом? А если он притащится следом? Так и будем кочевать, пока пустое жилье не закончится?
Домой возвращаюсь в предвкушении панической атаки — ее душные щупальца уже шарят по моему горлу изнутри. Если бы мои парни были живы, хотя бы один, он бы не посмел! И Рэй бы не посмел! И вообще! Ведро пляшет в руке, обливая ноги. От умиротворения, что царило в душе пять минут назад, не остается и следа. Мне хочется орать и крушить все вокруг, чтобы выплеснуть этот клокочущий внутри ужас, эту чудовищную безысходность, чтобы задыхаться не от задавленного в глотке крика, а от того, что вволю рвется наружу!
Спотыкаюсь на пороге о собственные ботинки и в ярости швыряю один в стену. А ведро — на пол. И замираю, потому что из кокона толстовки на диване на меня воззряются удивленные и испуганные глазенки. Что я творю? К чему эти истерики?
— Прости, маленький… Напугала? — бормочу я, прижимая волчонка к груди. — Я теперь за тебя в ответе… Нельзя мне нюни распускать. Нельзя. Нет у нас больше никого, понимаешь?
«Именно, — холодно констатирует второе Я. — Забудь все, что было. Просто забудь. Начни жизнь с чистого листа. Без оглядки, без сожалений. Теперь тебя зовут Блу и живешь ты в Апокалипсисе. И если понадобится, ты поставишь на место чертова Джонни, как поставила Рэя. Кулаками, ножом, пистолетом, зубами! Ни на кого не надеясь. Есть ты и вот это кило шерсти с костями. И все».
— Меня зовут Блу, — говорю прижавшемуся ко мне малышу, пока он облизывает мне подбородок. — А тебя?
Поднимаю его на уровень глаз и внимательно смотрю в темно-синие бусины, на угольную морденку и растопыренные уши. Мышь летучая, да и только. Дитятко тьмы. Нет, не идут ему никакие эти ваши Белые Клыки с Ташчайнарами…
Каро — всплывает вдруг из глубин памяти. Имя из любимой книги детства «Рассказы о верном друге». Так звали розыскного добермана, одного из первых в СССР. Умнейший был пес. С немецкого как ромб переводится, еще бубновую масть так называют. А с итальянского — дорогой, милый, родной. Только пишется по-разному.