Глава 2. Блу. Увертюра к апокалипсису (1/2)

— Эй, ты! — мужик на секунду запинается, зло уставившись на меня — не знает моего имени, и выпаливает: — …Блу! Они уже близко! Давай живее! Или я сам это сделаю.

Его лицо, искаженное страхом и одновременно — агрессивным желанием выжить, блестит от пота в отблесках близкого пожара. Он вроде самопровозглашенного лидера в нашей стихийно сбившейся группе. И он чертовски прав — этот переулок между высотками, кое-как перегороженный хлипкой баррикадой — совсем не то место, где стоит задерживаться… Внутри у меня давно все свело в ледяной комок животного ужаса, но как принять это единственное решение, после которого не будет пути назад? Впрочем, его по-любому нет, как ни крути. Человек, чья голова лежит у меня на коленях, с трудом разлепляет запекшиеся губы и еле слышно шелестит:

— Уходи… мне все равно конец. Только… не дай мне стать одним… из них… Пожалуйста…

Стена дома под моей спиной холоднее льда, или мне так только кажется? Гарь от пожарища забивает горло, где-то над головой рвет темное небо винтами военная вертушка. Я понимаю, что он прав, группа не станет тащить умирающего дальше… Бинты промокли от крови насквозь: руки, ноги, торс — твари изорвали Арса в клочья. Его страшно лихорадит. Скоро он умрет и превратится в чудовище. А я… останусь совсем одна на совершенно чужом мне континенте.

— Прости меня… — прошу я, кое-как поднимаясь и опуская его голову на асфальт. Встав рядом на колени, осторожно касаюсь пылающей щеки губами. Иудин поцелуй, Иудин… Голос дрожит. Руки тоже. Тело совершенно чужое, онемевшее. Меня мутит, я перестаю слышать и осознавать, что происходит вокруг… Ты не станешь таким же, как эти… Я не позволю. Никто на нас не смотрит — все старательно отводят испуганные взгляды. Остаются только его миндальные косточки глаз, полные страдания. Я глажу Арса по лицу, поворачивая голову набок, потом сжимаю обычный кухонный нож обеими руками и изо всех сил всаживаю лезвие в висок. Звук, с которым нож пробивает кожу, мышцы, тонкую височную кость, перекрывает, кажется, даже грохот вертолета. Истерзанное тело содрогается и замирает, расслабленно вытянувшись. Я даже не смогу похоронить тебя по-человечески…

Прости, прости, прости!

Кто-то дергает меня за рукав плотной кожаной куртки, хоть как-то защищающей от покусов, истерично шипя:

— Уходим!

Все… Вот я и одна. И я только что впервые в жизни убила человека. Дорогого, единственного оставшегося у меня человека! Все мои парни мертвы, до единого. А я жива и здорова. Как это возможно?! Немыслимо… непостижимо. А я не могу даже заплакать.

«Я подумаю об этом завтра», — всплывает в истерзанном мозгу приснопамятная фраза неистовой Скарлетт, жившей не так далеко отсюда, буквально в соседней Джорджии. А сейчас как-то надо выбираться из горящего Бирмингема, штат Алабама, куда нас на беду занесло с месяц тому назад, поиграть в клубе у нашего американского приятеля. Поиграли, б**ть…

— Мам… Ма-а-м! — я сердито трясу прохладный прямоугольник телефона, словно это может помочь. Но связь вырубилась, похоже, окончательно. Черт подери! Еще час назад все как-то работало!

— Пошли, — тянет меня за руку Арс, закинув на плечо сумку. В другой руке у него басуха. Он свою девочку ни за что не бросит, чхать он хотел на все ваши апокалипсисы. Ею и дорогу в толпе прокладывать, если что, удобно. Остальные уже на лестнице, шуточками перекидываются. Вооружились, чем попало, что под руку подвернулось, натянули одежду поплотнее, чтобы прокусить не так просто было. Происходящее еще кажется нереальным… каким-то масштабным идиотским розыгрышем.

Все завертелось недели две назад, в самом начале теплого, дождливого апреля. Мы доигрывали последние концерты в клубе у нашего американского приятеля, любезно пригласившего нас в гости, и должны были уже возвращаться домой. Бирмингем, конечно, не Лос-Анджелес, но и мы — не Роллинг Стоунс, так что воспользовались возможностью на всю катушку. И попели, и попутешествовали. В соседнюю Джорджию скатались. Всегда хотела посмотреть, что ж там за город мечты такой у мисс О`Хара… А сейчас Атланта, наверное, эвакуируется, как эвакуируется Бирмингем.

То, что поначалу казалось очередной искусственно нагнетаемой истерией вокруг очередного свино-птичьего гриппа, неожиданно обернулось настоящим трешем, голливудским таким, лубочным, как из киношек великого Ромеро. Ролики с еще работавших в первую неделю сайтов как раз на них и походили. Вот по улице ковыляет растрепанная тетка в халате и шлепанце на одну ногу. Как из больницы сбежала. А через секунду она уже бульдожьей хваткой виснет на первом встречном, вырывая из плеча шмат мяса. Вот на прозекторском столе лежит тело, прикрытое простынкой. Биологическая смерть официально зафиксирована — лихорадка прикончила парня за пару дней. Антибиотики и противовирусные ей что слону дробина. А потом простынка начинает шевелиться, и покойничек привстает, как приснопамятная панночка из «Вия». Б-р-р-р.

Мы еще посмеивались и прикалывались на тему «Ну вот и дождались, ура!», когда нас развернули из аэропорта обратно в отель. Но как только связались с родными и узнали, что и там творится то же самое… шуточками начали маскировать страх. У Пашки мать слегла, у Сереги умер дед, и то, что он отмочил после смерти, Лис рассказал нам, побледнев как снег.

Правда, нам самим пока везет — ни один из пятерых не заболел. И ни одного зомбака мы до сих пор живьем вблизи не видели. Просто сидели в опустевшем практически отеле, пытаясь дозвониться домашним, прислушивались к одиночным крикам и выстрелам то в одной, то в другой стороне квартала, и ждали, когда же этот бред наконец купируют и нам разрешат улететь. Полиция с воющими сиренами бесконечно моталась по городу, требуя оставаться дома или там, где можно надежно укрыться. А вчера по Бирмингему зарычала тяжелая военная техника. Вояки зашли в город, объявили эвакуацию. Всех здоровых, наверное, вывезут в какой-нибудь лагерь…

Америка — автомобильная страна, и улица встречает нас пробками и ревом клаксонов. Арс немедленно отгораживает меня от проезжей части собой и чехлом с гитарой. Остальные тоже как-то начинают автоматически рассредотачиваться вокруг. Я, конечно, «свой парень» и порой прям в ежовых рукавицах их держу, и тапками, бывает, на репах швыряюсь, когда косячат, но мой невеликий рост и щедро отсыпанное природой в декольте богатство в минуты опасности автоматически врубают в моих ребятках какие-то первобытные инстинкты. Спасибо им за это. Я и так социопатина и толпу не люблю, если только это не толпа поклонников перед сценой, а когда она еще и потенциально смертельно опасна… Бр-р-р. А в весеннем воздухе отчетливо носятся истерические нотки давно назревшей паники. Объемные американские тачки под завязку набиты объемными американцами, их детьми, собаками, домашним скарбом, и все это гудит, переругивается и рвется свалить подальше из города, словно сельская пасторалька сама по себе способна врачевать лихорадку. К счастью, мы живем в весьма скромной гостинице, отнюдь не в центре города. Не представляю, что там сейчас творится.

— Туда, — прислушавшись к металлическому рявканью громкоговорителя, мотает головой Арс, лучше нас всех вместе взятых говорящий на английском. Я вот ни черта не понимаю. Держась ближе к стенам домов, припускаем в ту сторону, куда смотрят капоты замерших тачек. Двое чуваков, не поделив дорогу, вылетели из машин и сцепились, выясняя отношения. Разбитый нос, женский визг… Сердце испуганно ускоряется, пальцы крепче сжимают подставку под микрофон. Когда мы проходим мимо скромной баптистской церкви, на крыльце появляется пастор и что-то гневно принимается вещать, потрясая библией. Человечество, конечно, заслужило апокалипсис, тут не поспоришь, только не помню я что-то, чтобы в Откровении Иоанна Богослова всадник на бледном коне в окружении зомбаков скакал. Саранчу с человеческими лицами помню… Которая все пожирает. Может, это она и есть?

Причина пробки обнаруживается довольно скоро — это стихийно организованный военными КПП. Баррикада из БТРов и мотков колючки эффективное средство против гражданских. Мне мало что удается разглядеть из-за столпившихся людей и высоких внедорожников. Лис, не церемонясь особо, забирается на капот ближайшей пустующей машины и сообщает, что вояки какими-то приборами проезжающих проверяют, на гаишные радары похожими.

— Пирометр, наверное, — говорю я. — Градусник дистанционный.

— Хворых отсеивают, — мрачно произносит Арс. — Так мы тут до ишачьей пасхи простоим.

— Вернемся назад, подождем, пока толпа рассосется? — предлагаю я. В стенах отеля оно как-то поуютнее, чем здесь, среди нервничающих бирмингемцев. В южном штате у гражданских оружия на руках должно быть прилично. Не хотелось бы попасть в заварушку… Атмосфера накалена, одной искры хватит, чтоб все бахнуло… Доводилось мне становиться свидетелем массовых беспорядков, правда, пока, к счастью, сторонним. И переходить в категорию активных участников мне что-то не хочется.

— Так и будем туда-сюда таскаться? — фыркает Пашка. — Эвакуироваться — так эвакуироваться.

Звукач у нас человек основательный — если уж начал что-то, костьми ляжет, но доведет дело до конца. Да, так себе аллегорийка в складывающейся ситуации… Но его понять можно, он за мать переживает. Да мы все на нервах…

— Не хочу в толпу лезть, — резонно возражаю я. — Мош* — это не мое, ты же знаешь.

— Когда-то ж надо попробовать, — усмехается Лис, спрыгивая с капота. К нам уже несется с матами владелец машины, и Арс примиряюще выставляет ладонь:

— Сорри, чувак, сорри, уже уходим.

— Извините, пожалуйста, — подхватываю я, корча как можно более искреннюю рожу. Вежливость — лучшее оружие вора… как говаривал один небезызвестный персонаж.

Убравшись в сторонку и встав так, чтобы за нашими спинами была стена здания, размышляем, как быть. Будь мы местными, шмыгнули бы боковыми улочками в обход постов и вышли бы из города пешком. Но куда податься потом? Джордж, наш приятель, перестал отвечать на звонки, где он и что с ним, мы вообще не в курсе.

— Давайте подождем, — предлагает Бум. Вообще-то его Тимуром зовут, это просто прозвище профессиональное. Тимка — барабанщик. И самый молодой из нас, пацан практически, едва двадцать исполнилось. Ему единственному, похоже, все это прям в кайф и даже весело. Как в живую компьютерную игрушку попал. Впрочем, все мои музыканты молодые, моложе меня. Мне-то этой зимой уже тридцаточка стукнула.

Скинув рюкзаки и чехлы с инструментами под ноги, решаем все же посмотреть, как будет развиваться ситуация. Арс и Серега закуривают, резонно решив, что сейчас это вряд ли повлечет за собой штраф, даже если здесь дымить нельзя. Некоторое время все идет своим чередом — машины ползут с черепашьей скоростью через КПП, немногочисленные пешеходы стремятся туда же, не обращая внимания на кучку неформальных музыкантов. А потом между вояками и гражданскими вспыхивает конфликт. Может, какой-нибудь кашлюн за оружие схватился, или родители не пожелали сдавать заболевшего ребенка на руки чужакам, только сначала со стороны пропускного пункта доносится разговор на повышенных тонах, быстро переросший в крики, а потом и отрывистые хлопки, которые тут же обрывает короткая автоматная очередь. Вот и высекло искру… По сгрудившейся перед БТРами толпе крик расплескивается быстрее, чем на рок-концерте. Начинается паника, давка. Кто-то снова открывает стрельбу по военным, те стреляют в ответ. Ад и Израиль! Как хорошо, что мы туда не сунулись!

— Назад! — шиплю я, хватая вещички. — Валим!

Два раза пацанам повторять не надо. Припускаем к гостинице, не останавливаясь и не оглядываясь. Задние ряды автомобилей начинают разворачиваться, шмякая друг друга, вылезая на тротуар — только гляди, чтоб не размазали. Увесистый рюкзак молотит по спине на каждом скачке, но я даже рада его объемности — хоть как-то отгородит от шальной пули, если что. Я бы пару раз точно навернулась, если бы Арсен крепко не держал меня за руку. Бегун из меня наипаршивейший, и даже реальная опасность не добавляет моей не изможденной диетой и спортом тушке особой резвости. Только бы администратор, оставшийся в отеле в гордом одиночестве, не запер лавочку и не решил свалить уже домой или в эвакуацию! Хотя нашу затею отдаться на милость американской армии он воспринял с некоторым скепсисом. Не зря, как оказалось.

О, хвала Джа, вот он, на крыльцо выкатился с битой в руке потаращиться, чего ж там творится?