Часть 4 (1/2)

конец четвертого урока, 12:15</p>

Когда алгебра наконец закончилась, и Достоевский, получивший свою заветную пятерку, был не прочь свалить с оставшихся наискучнейших для него уроков, наш дуэт так и сделал. Они смогли незаметно для консьержки и гардеробщицы схватить свои куртки и выбежать из школы.

Они шли рядом по скользкому, только что выдраенному до блеска полу, держа в руках верхнюю одежду, проскользнув под турникетами и выбежав за ворота здания, резко останавливаясь и чуть не падая на дорожки посыпанные галькой.

Им не хотелось попадаться, так как учителя могли отвести к директриссе, или же к школьному психологу, ну а тот будет долго и упорно втирать им про то, какими они должны стать, про неоплатный долг, который они обязаны по гроб жизни отдать своей Родине, да и тему прилежания и усердия в этом бессмысленном монологе маловероятно упустят. Бесспорно, некоторые психологи и правда помогают, но почему-то только школьные дядьки и тетьки такие противные, их как будто специально подбирали.

–А ты часто с уроков уходишь? — прервал затянувшуюся тишину Гоголь.

–Бывает иногда. Когда урок скучный или учитель слишком злой и занудный, а таких немало —последовал немедленный ответ.

Все шло неплохо. Ученики, недавно прогулявшие оставшиеся два урока, находились неподалеку от школы, время от времени поглядывая на здание. В парке, который трудно таковым назвать из-за маленькой площади и неухоженного вида, в который они не так давно и пришли, было сыровато, кажется, недавно был дождь. Гоголь не смотрел прогноз погоды, однако Достоевский, в отличие от Николая знал, что обещали сегодня ясный день. Они продолжили гулять, оба надеясь, что те, кто состовляют все это не ошиблись и день правда будет безоблачным.

–Чудесная погода! Птицы поют, ветра нет, благодать! — вновь прервал молчание Николай.

–Согласен, и гулять в такое время намного лучше, нежели сидеть в душном классе.

Когда времяпрепровождение в сквере им наскучило, знакомые решили, что неплохо будет перекусить и, поменяв курс, отправились в ближайший супермаркет. Одноклассники взяли упаковку чипсов и полкило печенья на развес.

Когда покупки были оплачены, они поспешили домой — погода ухудшалась, ибо синоптики все же ошиблись. Парни только приблизились к дому, когда хлынул ливень отбивая барабанную дробь об асфальт. Достоевский промок насквозь, а Гоголю каким-то чудесным образом удалось остаться нетронутым стихией. Только за ними закрылась дверь подъезда, как на улице что-то громыхнуло. То ли ветер сорвал часть крыши, то ли молния ударила в дерево, но звук был громким.

Николай заглянул в гости к Федору, так как Достоевскому нужно было сменить мокрую одежду на сухую. Он направился к себе в спальню, светловолосый же расположился в гостинной на диване.

Комната была даже при включенном свете достаточно мрачной. Темные шторы не выделялись из общего антуража. Интерьер был времён советских. Мебели там было не так много: два кресла, тумбочка с телевизором, журнальный столик и книжный шкаф.

Внезапно заиграл рингтон на телефоне Гоголя, ему позвонили родители. Разговор не был долгим. Как оказалось, они уехали в командировку и квартира была абсолютно одинока и пуста до следующего вторника.

Федор надевал сухую футболку, когда что-то загрохотало, заискрило и свет померкнул. Достоевский, признаться, сначало подумал, что это его новый знакомый решил разыграть его, однако сразу же отбросил эту мысль, когда кто-то из соседней квартиры звучно покрыл электриков трехэтажным матом.

Как вскоре стало известно, порванные провода начнут чинить только утром, а пока ни-ни, сидите без света в темноте и мерзните!

Решено было остаться у Достоевского. Они не знали, чем можно себя занять без электричества: в карты не сыграешь, вариант игры в шахматы тоже, увы, отпадал. В квартире Фёдора не было свечей, и потому им предстояло провести большое количество времени во мраке. Время шло и глаза постепенно привыкали к кромешной темноте, в следствии чего некоторые отдельные контуры и силуэты стали немного различимы. Слово за слово, и у них завязался разговор.

–Как ты относишься к математичке? — спросил Гоголь.

–Как по мне, пожилая женщина старых нравов. Таких как она много. Может она неплохой педагог, но найти общий язык с учениками ей сложно.

–А руссичка? — не унимался Николай. Федор надеялся, что тот не собирается спрашивать про его отношение ко всем учителям.

–Неплохая учительница. У нее хорошие вкусы в плане литературы. Именно она посоветовала мне Жюля Верна, книги которого я читаю в последнее время. У него краткий слог, который в то же время не менее красочен, чем у классиков. Я вообще люблю читать в темное время суток. Это стало уже привычкой, скорее даже небольшой традицией.

–Традиции нужно соблюдать! — с этими словами Гоголь подскочил со своего места, схватил за руку Достоевского и стараясь ни во что не впечататься, повел его к выходу из квартиры.

–Мы куда-то собрались? — решил всё-таки поинтересоваться Федор, когда Гоголь надевал обувь.

–У меня были свечи, так что ты сможешь почитать.

–Хорошо, погоди, я только за книгой схожу, ладно? — с этими словами брюнет оставил друга и отправился за книгой.

Вскоре они уже сидели у Николая при свечах. Такое освещение создавало уютную атмосферу и навевало умиротворение.

Теплые блики безмятежно играли с силуэтами теней обоих парней. Тихий шелест страниц старого издания книги и гром за окном время от времени прерывали тишину в комнате.

—У тебя есть чай? —спросил Достоевский.

—Есть холодный липтон и пакетики, но они нам не пригодятся, по крайней мере до завтра.

—У тебя ведь газовая плита?

—Да, но чайника для нее нету, только кастрюля, но тоже сгодится. Пойдем на кухню! —уловив мысль Николай повел Федора на кухню, попутно беря подсвечник, дабы не навернуться по пути.

Спустя некоторое время они вновь находились в холодной гостинной и пили обжигающе-горячий чай.

Гроза, вроде как, закончилась и теперь можно было различить гул проезжающих мимо машин и карканье ворон, что неприятно выделялось среди других звуков.

Достоевский достал книгу и продолжил чтение. Гоголю возвратившаяся тишина уже порядком надоела.

–А почитаешь в голос? Пожалуйста!

Федору не оставалось ничего, как продолжить, читая уже вслух. Голос у Достоевского тихий и приятный, так что светловолосый только и мог, что наслаждаться его чтением да рассматривать обладателя таких прекрасных глаз, сейчас скользящих по строкам. Лишь сейчас Гоголь заметил чрезмерную худобу и бледность брюнета, рассматривая и запоминая особенности внешности, дабы потом его нарисовать. Признаться, Федора это отвлекало, но не особо сильно.