Глава 21 (2/2)

— А собрать их где-нибудь в субботу в окошке?

— В том-то и дело, родной, нет у них окошек. Их грузят всякой ерундой, которая не имеет вообще никакого отношения к профессии, а нам приходится в эту ерунду вклиниваться с настоящей медициной, втянув животики и затянув пояса.

— На шее? — хохотнул Вася, продвигаясь на пару метров.

— Ой, очень бы хотелось — на шее тех, кто сидит в Минобре, но пока вынуждены — исключительно на собственном поясе.

— Разворчалась ты у меня, мамуль, что-то случилось?

Марина боялась этого вопроса. Рассказывать всё — так это ретроспективу длиной в семнадцать лет разворачивать — никакая пробка столько не простоит. Да и наверное, тут слово ребятам стоит давать. И Марина обязательно поговорит с дочерью на эту тему — заставить, конечно, не сможет, но подтолкнуть в нужном направлении — вполне. В конце концов, они — и она, и Серёжа с Анфисой — виноваты перед Васей. А если о чём-то умолчать, то и начинать не стоит.

— Ма-а-ам? — в зелёных глазах сына, так похожих на её собственные, мелькнула тревога.

И что, будешь врать? Лучше поискать золотую середину.

— Солнышко, — тяжело вздохнув, начала Марина. — Милочка меня беспокоит.

— А что, тёть-Мила приболела? — Вася напрягся.

Они с матерью крайне редко касались в разговорах семьи Зеленовых, разве что в самых крайних случаях, и такое открытое упоминание Эмилии говорило о том, что произошло что-то по-настоящему серьёзное.

— После смерти Барсика Милочка… Несколько изменилась. Я думала, на неё горе так действует, но уже прошло пять лет, а её периодически бросает из крайности в крайность.

— Поясни?

— Эмоционально. Она то плачет, то замыкается в себе, то злится, то ластится…

Вася нахмурился.

— Она так и не оправилась, да?

— Грустно признавать, но по-настоящему — нет.

Вася потёр лоб. Он не видел Эмилию Карповну уже много лет. На похоронах Николая Ивановича тоже не был — пришёл на могилу после, с матерью. Тогда-то и понял, какие отношения связывали Марину с родителями лося. Понял, потому что мама постарела буквально в один момент: сгорбилась, заплакала и запричитала — так бабы только по мужу убиваются, надрывно, с подвываниями, ласковыми словами вперемешку с упрёками. Тут до кого хочешь дошло бы, даже до такого тупого, как он.

Это прощание было первым за много лет моментом единения Васи с матерью, только мама убивалась по своему Барсюше, а Вася жалел её, впервые, наверное, с раннего детства, потому что она казалась такой маленькой, слабой, а Вася никогда не умел оставаться глухим к чужому горю, такому неприкрытому. Стоял, ждал, пока мама наплачется, наговорится со своим Барсиком, и жалел, что, сколько себя помнил, Марина старалась быть сильной и несгибаемой, как говорила, я тебе и за отца, и за мать. А его это, как бы сейчас сказали, родительская гендерная неопределённость всегда огорчала и сбивала с толку.

Жалел Вася, что у него нет отца? В раннем детстве очень жалел, особенно, когда во дворе безотцовщиной дразнили, когда видел, что лосику есть кому задать важные мальчишеские вопросы — конечно, Вася тоже мог подойти к дяде Коле, но всегда была между ним и старшим Зеленовым не то что напряжённость, но дистанция. А потом Вася стал старше, осмотрелся вокруг и приметил, что отцы довольно редко бывают полезными: пьют, кричат, раздают затрещины, заставляют «быть мужиком», стыдят за слёзы, и мечтать об отце перестал, зато маминого тепла так и не увидел.

А если бы мама хоть иногда позволяла себе быть маленькой и слабой, вот как тогда, у могилы её Барсика, может, Васино детство было бы чуточку теплее. Конечно, как могла, его отогревала тётя Мила, не проводя черты между ним и Серёжей, но потом глупый неповоротливый мальчик возвращался домой, к матери, которой до его лет десяти вечно было за него стыдно перед какими-то непонятными людьми, которые непременно должны что-то о Васе сказать. А годам к двенадцати он своей тупой медвежьей башкой понял, что лосику тоже несладко и что очень непорядочно отбирать у него мамино внимание, и как умел начал выстраивать дистанцию между собой и любимой тётей Милой. Хотя сколько боли ему это принесло, не знали ни Анфиса, ни лось.

И вот теперь Вася думал — будь в маме чуть больше мамы, стыдилась бы она его или нашла бы в себе силы если не понять, то принять сердцем? В любом случае он уже не узнает, но после того дня он старается, если не выстроить с матерью отношения, то хотя бы сделать так, чтобы она ни в чём не нуждалась, в том числе и в заботе. В общем, Вася делает всё, что в его силах, чтобы быть добрым сыном, потому что другой матери у него нет, а та, что есть, не виновата в том, что не умеет любить так, чтобы было не холодно, что понимает любовь как заботу о физическом комфорте, и уж тем более она не виновата в том, что родился у неё тупой медведеватый увалень, так похожий на нелюбимого мужика, а не умница-дочка, которая пошла бы по её медицинским стопам, ну, или хотя бы переводчиком стала и за которую не было бы стыдно перед соседями. Хотя Васе перевалило за сорок, его дочке — восемь, а он всё ещё не понимает, какого чёрта нужно оглядываться на соседей, учителей, попутчиков в маршрутке — вообще на кого-то, кто тебе не близок.

— Ты давно с ней говорила? — Вася заставил себя вернуться к разговору, надеясь, что мать не заметила его отсутствия.

— Она сейчас в санатории, мы каждый день созваниваемся.

— Санаторий — это хорошо. Там, по идее, должны лечить.

— Боюсь, Васенька, что санаторием дело не обойдётся, — Марина слегка склонила голову.

— А что, ты думаешь, психотерапевт нужен?

Марина подавила улыбку. Как хорошо, что её талантливый, предприимчивый сын достаточно гибок, чтобы успевать за современными тенденциями. Сегодня предложить кому-то психотерапию — совершенно нормально, и слава богу, что нормально, даже на постсоветском пространстве.

— Сына, мне кажется… — Марина нервно заломила пальцы, — что, скорее, психиатр.

Вася присвистнул.

— Ну, если нужен психиатр, найдём лучший частный центр. А… — Вася замялся. — Серёга чего, не знает, что ли, что матери помощь нужна?

Сердце Марины ухнуло к пяткам. Вопрос — естественный, логично ожидать, что разговор свернёт на Серёжу с Анфисой, но всё равно готова к нему Золотова не была.

— Так Серёжка не врач. Я и сама до недавнего времени отмахивалась от подозрений — всё надеялась, что это у Милочки все пять стадий ещё не прошли. С Серёжей я пока не говорила, да и не смогу бы он ничего без Милочкиного желания — она ведь не буйная.

— А чё, у нас только буйных госпитализируют?

— Теперь — да, причём, только после того как домочадцы вызовут милицию, а уже те — врачей.

— Охуенная, блять, логика! Хотя привычная — когда убьют, приходите.

— Именно, Васенька, ты ж знаешь, у нас сейчас везде так.

— И что ж делать тогда? Не ждать же, пока она в острую фазу рухнет, если, конечно, больна? Ты-то всё-таки тоже не психиатр.

— Кажется, нам не придётся ждать острой фазы. Милочка мне звонила, она тоже подозревает у себя проблемы.

— То есть она готова пойти к психиатру добровольно?

— Пока да.

— В каком смысле, пока?

— Ну, если её намерение не ослабнет под натиском больного сознания.

— Я понял. Ну если нужен психиатр, ещё раз говорю, найдём отличный ребцентр, частный, чтоб лучше, чем у Булгакова. И если понадобится помощь, привезти-отвезти, ты мне, мамуль, звони.

Марина в очередной раз отметила, какое у её сына большое сердце, и в тысячный, наверное, раз укорила себя в том, что долго не понимала, какое сокровище ей досталось. Милочка знала это всегда, а самой Марине потребовалось больше десяти лет, чтобы всем сердцем, по-настоящему полюбить маленького медвежонка. Только когда она Васеньку всё-таки полюбила, уже взрослому сыну, так рано повзрослевшему сыну, это оказалось почти не нужно. И в конце концов, потянувшись к своему мальчику, Марина натолкнулась на стену самостоятельности и отстранённости, а ещё неверия, что он, Вася, ей нужен. И пришлось с этим мириться, учиться выстраивать добрососедские отношения, уважать его границы, его выбор, довольствоваться вежливостью, предупредительностью и долгом.

И только смерть Барсика немного сократила многокилометровое расстояние между ними. Вася наконец подпустил её к себе, пусть не очень близко, но Марина была благодарна за каждую минуту общения. Может быть, не люби она так сильно Милочку с Барсиком, она бы раньше поняла очевидное, хотя с другой стороны Милочка всегда ей говорила, что Вася — сокровище, а Марине просто не хватило мозгов прислушаться к своей девочке. И в том, что у Васи практически не было матери, виновата сама Марина, а не кто-нибудь другой.

— Я ж говорил, успеем, — Вася нажал на газ и прибавил скорость. — Щас, дворами поедем и домчу тебя точно к звонку с предыдущей пары.

— Спасибо, солнышко. Что бы я без тебя делала? — Марина подавила слёзы.

На пару они успеют, а вот в жизни… Самое важное в её жизни безвозвратно упущено.

***

Анфиса буквально измельчала картошку, которая по идее должна была стать крупно резанной основой рагу. После всего, что рассказал ей Серёжа, Воробьёва не понимала, как поделиться с мужем новыми вводными её полиамории. Может, промолчать? В конце концов, в объяснении всех деталей был бы смысл, если бы она нужна была Данилу. А так… Не будет ли её признание бесполезной толкотнёй воды в ступе?

— Незабудка, — Серёжа, отлучавшийся, чтобы сделать рабочий звонок, вернулся на кухню и критически оглядел содержимое казана. — Кажется, это будет пюре с тушёным мясом. Что случилось? Нет, понятно, что наша ситуация — это одно сплошное «что случилось», но мы же вроде пришли к какому-то общему знаменателю…

— Серёж, понимаешь, это ещё не всё… — голос Анфисы звучал на октаву выше, чем обычно.

— Та-а-ак, — Сергей разогнул крепко сжатые пальцы жены и аккуратно забрал нож. — Что тебя мучает, девочка моя?

Анфиса шумно выдохнула и опустилась на стул.

— Помнишь, я ездила в Калининград? — осторожно начала она.

— Хмм… Да, странная поездка была, на самом деле, — Серёжа устроился на соседней табуретке и придвинулся к Анфисе вплотную, чтобы взять её ладони в свои.

— Это был не Кёнигсберг.

— И блэкджека со шлюхами, я так понимаю, тоже не случилось?

— Нет…

— Рассказывай, счастье моё.

И Анфиса вывалила на мужа всю историю от начала до конца, не забыв упомянуть и о своих чувствах к Смирнову.

Серёжа слушал жену с непроницаемым лицом, а когда она закончила, рассмеялся.

— Ну и чего ты ржёшь, Зеленов? Я тут душу выворачиваю, между прочим! — Анфиса почти обиделась.

— Прости, незабудка, но это и правда смешно. — Наконец-то, ваши со Смирновым искры рванули. Подозреваю, что квартиру вы разнесли в щепу!

— Ничё мы не разнесли, — фыркнула Воробьёва, не зная, к чему она ближе — к слезам или истеричному хохоту.

— А что так? Плохо трахается, что ли? Ты уверена, что он тебе нужен?

— Да всё у него там хорошо, Господи ты Боже мой! — желание хохотать всё-таки возобладало над приступом меланхоличных рыданий.

— А, значит, всё-таки нужен.

— Зеленов, ты можешь побыть серьёзным? Я тебя люблю. И Данила люблю. И Диану тоже люблю. А ещё Васю! И что делать с этим, ни черта не знаю.

Сергей сморгнул слёзы, выступившие на глазах, сглотнул и заговорил, тихо и размеренно.

— Как что делать, незабудка, любить.

— Кого?

— Ну смотри, давай пойдём от простого к сложному. Я тебя люблю и упрекать в полиамории… Щас, белое пальтишко надену. Ну потому что сам люблю Ди, Васю не разлюбил… Я примерно представляю, что ты чувствуешь. Прости, может, я огорошил тебя этой информацией — ты-то, наверное, всю жизнь думала, что я моногамен, как лебедь белая.

— Ну ты опять?

— В жизни, радость моя, всегда есть место шутке. Не будь этого места — можно было бы повеситься, — Серёжа ненадолго задумался. — Хотя ты знаешь, даже когда петельку накидываешь, не то чтобы нельзя было шутить. Знала бы ты, сколько я прибауток в голове перебрал, пока виселицу оборудовал.

— Ну Серё-ё-ёж!

— Да-да, прости. Так вот, я тебя люблю, и Дианку, и Васю. Васю мы проебали давно. Ди, скорее всего, тоже проебали, ну то есть поговорить с ней можно, но вряд ли мы ей нужны. Следи за руками — кто остался в уравнении? Ты, я и Смирнов. А это уже задачка за одиннадцатый класс.

— Я упрощу тебе задачу — Смирнову я не нужна.

— Это он тебе сказал? Тогда пусть его полюбит лошадь злая, а не такое солнышко, как ты.

— Ну, он сказал, что любит Диану, — Анфиса принялась теребить шнурок на домашней футболке Серёжи, в которую была одета.

— То есть ты ему призналась в чувствах, а он сообщил тебе, что любит Диану, поэтому нам, мол, с тобой, нетопырь, ничего не светит?

— Нет, ну не то чтобы… — промямлила Анфиса. — О том, что любит Диану, он сказал мне в одном из разговоров, а я что… Не грузить же его своими страданиями? Он-то не виноват, что я… Кхм… Странная женщина.

— А справка есть? — гоготнул Серёжа.

Анфиса стукнула мужа полотенцем.

— То есть официально от ворот поворот тебе никто не давал.

— Нет, но… Даня же никогда не был замечен в полиамории…

— Незабудка, радость моя и счастье, ты бы сначала мужика спросила, а то вдруг он к тридцати… Сколько там ему сейчас?

— Тридцать и есть.

— Ну вот, вдруг он на четвёртом десятке открыл в себе новые оттенки серого, белого и пошкрябанного.

— Нет, ну что ты, я же не могу просто прийти к нему и спросить: «Смирнов, ты меня любишь?»

— Почему? — невозмутимо уточнил Сергей, как никогда напомнив Анфисе их медвежонка.

— Ну потому что я ему столько крови попортила и потому что он… Не полиамор… — Анфиса хмурилась, не понимая, зачем муж топчется по одной из её мозолей.

— Так ты не знаешь, полиамор он или нет. А кровь… Ну что, кровь… Знаешь, как говорит одна моя знакомая, я сама эту плешку проела — сама и поцелую.

— Ну Серёж, я не могу. Мне больно будет, в конце концов! А если бы даже он и ответил взаимностью, ну так, чисто из области фантастики, то я не смогла бы между вами выбирать.

— Так ты сначала информацию всю собери, а потом уравнение и решай.

— И как ты себе это представляешь?

Вместо ответа Сергей потянулся к мобильнику жены, лежавшему на столе. Открыв записную книжку и пролистав список контактов до нужного, ткнул кнопку вызова.

Сначала Анфиса наблюдала за мужем, совершенно оторопев, а потом попыталась перехватить несчастный мобильник.

Не отрывая аппарат от уха, Серёжа шикнул на жену и отошёл к холодильнику, чтобы любимая половина не могла до него дотянуться.

— Да, нетопырь, — раздалось в динамике.

Серёжа самодовольно улыбнулся и включил громкую связь.

— Алё, упырик? — растянув звук Р, заговорил он.

— Зеленов, — мрачно отозвался Смирнов. — Дай угадаю, звонишь, чтобы набить мне морду?

— Затейник ты, однако. Вот чтобы ебались по Скайпу, это я слышал, но чтобы морду бить… Это что-то новенькое.

— Зеленов, блять, — зашипела Анфиса.

Серёжа отмахнулся свободной рукой.

— А почему «упырик»? — растерянно уточнил Данил.

— Ну как же. Моя дражайшая половина тебя первый год только упырём и называла, ты же её тогда в нетопыри записал. Но учитывая новые вводные ваших отношений, «упырь» звучит как-то чересчур официально, не находишь?

— Слушай, если ты звонишь, чтобы разыгрывать Отеллу на минималках, выдохни, нетопырь любит тебя, и я не собираюсь отсвечивать.

— Смирнов, а где ж шекспировские страсти? Скучный ты. Я вовсе не планирую бить тебе морду. Я звоню спросить — любишь боярыню?

Анфиса тихо пискнула.

Серёжа отмахнулся во второй раз.

— А что, князь отпускает её? — в голосе Данила отчётливо угадывался лёд.

— Вот видишь, — Серёжа посмотрел на жену. — У нас одинаковый бекграунд — мы поладим.

— Зеленов, чё ты курил?

— Так всё-таки, любишь боярыню-то?

— Господи, ну что ж ты доебался до меня?! Ну, люблю! Только я-то ей… Однохуйственен! Она тебя, мудака, любит.

— Что мудака, не спорю, ещё какого, но понимаешь, Данил, есть нюанс — наша девочка — существо полиаморное.

— А то я не знаю, — пробурчал Даня. — Она тебя любит, Диану, Васю этого вашего — посмотреть бы хоть на него.

— Да мы бы, Смирнов, и сами на него хоть посмотрели бы, — Сергей на секунду загрустил, но тут же вернулся к прежнему тону. — Так вот, понимаешь, в её внутреннем многограннике появилась новая грань с налётом упырьего очарования.

— Чего? Ты пьяный, что ли? Нетопырь, бля, угомони своего мужика! А то про нетрезвые смс и звонки бывших я в курсе, но вот чтобы пьяный Каренин наяривал Вронскому — это уже какой-то абсурд…

Серёжа рассмеялся и потерял бдительность. Анфиса, вскочив со стула, буквально подлетела к мужу и вырвала у него свой сотовый.

— Упырик, послушай… Я пиздец… — сбивчиво заговорила Воробьёва.

— Ты не пиздец, ты единственный и неповторимый нетопырь.

— Нет, Дань, я правда пиздец. Но я тебя люблю. То есть я-то думала, что тебе не нужна…

— В смысле, блять, не нужна?

Услышав возмущение в голосе Данила, Сергей довольно потёр руки.

— А чему ты удивляешься? Можно подумать, каждый первый — полиамор. Ты сказал, что любишь Диану, ну я и вот… — неловко закончила Анфиса.

— А ничего, что я… Практически тебе признался? — голос Дани звучал то ли растеряно, то ли нервно.

— Когда?

— А-а-а! Нетопырь, ты шутишь, что ли?

— Нет, — Анфиса ошеломлённо моргнула.

— Я ж тебе сказал, что никогда не хотел с тобой воевать. Это ты объявила войну…

— Но я думала, это просто песня к слову пришлась… — к концу фразы голос Анфисы снизился почти до шёпота.

Судя по раздавшемуся в трубке хлопку, ладонь Данила встретилась с его же лицом.

— Нетопырь, ты… Ты… Ты иногда такое бревно… Любимое, но бревно.

— Ничё она не бревно, — прыснул Сергей, когда воцарившаяся пауза стала уж слишком давящей.

— Та помолчи, Зеленов, — почти простонал Данил.

— Так мне, может, обидно за честь жены, — продолжал веселиться Сергей, стараясь разрядить ситуацию.

— Ёжичек, пожалуйста, дай мне осмыслить факт моей внезапно открывшейся бревнистости.

— Молчу-молчу, — Серёжа подошёл к холодильнику, достал из него бутылку Колы и отхлебнул прямо из горлышка. — Осмысляй, незабудка, на здоровье.

— Правда, любишь, нетопырик? — в голосе Данила слышалась надежда пополам с неверием.

— Люблю, очень. И тебя, и Серёжу, и… Господи, где всё-таки моя справка, что я странная женщина?

— Ты не странная, ты любимая, — заверил растерянную Анфису бодрый дуэт.

— И вы любимые, мальчишки, но делать-то с этим всем что?

— О, конструктива подвезли! — Сергей отставил бутылку и присел за стол. — Скажи-ка мне, упырик, ты Диану любишь?

— Боже, Зеленов, в тебя вселился какой-то омерзительно бодрый инквизитор.

— Ага, и я собираюсь растягивать на дыбе ваши трепетные души, потому что иначе ж вы ничего не скажете. Говори, говорю! Любишь? Нет?

— Ну люблю, но Ди я бесславно проебал. Вы, кстати, походу, тоже.

— Безусловно, но мы можем скооперироваться в тройственный союз и попытаться отмотать фарш назад. А если не получится, совместно пережить всё это дерьмо будет немножечко, но легче.

— Слушай, ёжиг, — Данил по примеру то ли соперника, то ли потенциального партнёра исковеркал прозвище. — На словах это всё звучит охуительно легко и даже логично, но ты уверен, что у этого плана есть какой-то потенциал?

— Хм, нет, не уверен. Но понимаешь, мы с тобой любим одну девочку, даже двоих. И с одной из них мы оба можем начать что-то выстраивать вот прям щас, потому что рвать её на части я лично не хочу и ради этого готов попробовать, хотя, скрывать не стану, пылкой романтической любви я к тебе не питаю, даже влюблённости пока нет.

— То есть твоё отношение ко мне — скорее нейтральное? — уточнил Данил.

— Ну, в общем, да. Я бы сказал, положительно нейтральное, потому что Денька…

— Ну вот, а у меня к тебе отношение нейтрально отрицательное, потому что Денька. И Анфисино одиночество. И тот факт, что ты ей не поверил, когда ей пиздец было это нужно, хотя Боже, о чём это я… Верить партнёру нужно всегда.

— Ну, за Дениса ты сможешь мне морду набить, как встретимся, если тебе от этого полегчает. Всё равно больше, чем себя ненавижу я, ты вряд ли сможешь. А насчёт Анфисы — ей я уже всё объяснил, сейчас, если ты готов слушать, расскажу тебе, как оно всё было, потому что, если мы всё-таки будем что-то строить…

— «Дом-2», блин! — фыркнул Данил. — Где наша Ксюша Собчак и Ксенья Бородина?

— Думаю, Ксении Анатольевне такое и не снилось, так что придётся нам обойтись на лобном месте своими силами. Ну так чё, будешь слушать, нет? Потому что знать право имеешь.

— Погоди, за сигаретами схожу.

Услышав реплику Смирнова, Анфиса достала из сушилки пепельницу.

***

Пока Сергей говорил, Анфиса снова переживала всё произошедшее. Но кроме боли, были восхищение и благодарность: за мужество Серёжи, его внутреннюю силу, готовность брать ответственность и открываться перед человеком, который даже другом ему не был — и всё ради неё. Ради её комфорта. А ещё был страх — как быть, если Данил не поймёт, если осудит? Она же этого не переживёт. Не переживёт, если её ёжику сделают больно, если Даню всё-таки придётся терять, но не потому что кого-то из них она любит больше и даже не потому, что Даня чем-то обязан её мужу. Конечно, не обязан. Просто, если упырик не поймёт, чего стоят эти откровения, значит, у них троих ничего не получится. Даня окажется слишком категоричным, Анфиса, останься она с ним, будет постоянно опасаться этой категоричности, бояться сделать ошибку, а оттого, по дурацкому закону подлости, лажать и оглядываться, оглядываться и лажать. И в конечном итоге эти отношения превратятся в постоянное противостояние, которое высушит всех участников. Да и Боже, не сможет она отказаться от кого-нибудь из них! Поэтому реакции Данила Анфиса ждала как приговора.

Когда Сергей замолчал, в динамике повисла тишина, мучительно долгая тишина. Нарушил её глубокий вздох Данила.

— Слушай, Зеленов, я всё понимаю, накрыл тебя пиздец. Ты правильно выбрал — не тянуть никого за собой… Я понимаю, что к мозгоправу ходить — стрёмно. Я даже, блять, понимаю, что в таком состоянии гораздо легче просто отгородиться от всего, чем разбираться в чужих страхах и проблемах. Это вообще нормально — сначала вытягивать себя, а потом уже окружающих — этому даже в самолётах учат: в случае чего, кислородную маску в первую голову на себя, а потом уж — на жену, ребёнка, собаку, неходячую бабушку… Я одного, блять, не понимаю — что ж ты бате-то своему пиздюлей не вставил, когда он ваши с Денисом отношения по пизде пускал?! — если первые фразы Смирнов произносил медленно, осторожно подбирая слова, то в последней отчётливо слышались злость и досада. — В конце концов, тогда ты не был в депрессии, а мальчик-то уже взрослый — своя башка должна быть на плечах.

— Да потому что слабак, — ровным тоном констатировал Сергей.

— Та в том-то и дело, Зеленов, что никакой ты не слабак. Ты так-то себя за шкварняк из депры вытянул. Но с сыном феерически проебался, и это… Чертовски грустно.

— Нет, Данил, это не грустно, это непоправимо. Но ты ещё можешь не повторить моих ошибок. Ты бы дочери, что ли, позвонил?

— Это другое, Зеленов, — пробурчал Данил и, судя по звукам, щёлкнул зажигалкой.

— Возможно, и другое, а эффект может оказаться идентичным.

— Ой, бля, давай, об этом не сегодня, — устало вздохнул Смирнов.

Серёжа пожал плечами и согласно кивнул, как если бы собеседник мог его видеть. Данил истолковал паузу правильно.

— Любишь, значит, нетопыря? — в голосе Данила не было вопроса.

— Люблю.

— А тебе, нетопырик, нужен… Кхм, ёж. Прости, наши отношения пока слишком официальны для кокетливого «ёжик», — Данил манерно растянул гласные, возвращая Сергею брошенную перчатку.

— Я это переживу, дорогой, — усмехнулся Серёжа.

— Нужен, упырик, очень нужен, как и ты.

— Ну значит, давайте пробовать. А потом, когда Зеленов всё-таки вернётся из своего турне по городам и весям, а я, наконец, ритуально избавлюсь от костылей…

— Ты их сожжёшь? — хором уточнила чета Зеленовых.

— Да, план именно такой. Так вот, после этого предлагаю попытаться вымолить у Дианки прощение и окружить её тройной любовью, если, конечно, мы ещё не все полимеры проебали.

Анфиса облегчённо выдохнула. Она не знала, получится ли у них что-нибудь. Пока всё, что у них есть — близкий к положительному нейтралитет мальчишек, их любовь к ней, Анфисе, и её чувства к ним. В принципе, не самый плохой базис, для того чтобы попытаться стать счастливыми.