Глава 13 (1/2)

Утро Леры началось с запахов ароматного кофе и свежей

выпечки. Открыв глаза, она увидела возле кровати передвижной столик, накрытый к

завтраку.

— Доброе утро, моя королева, — мурлыкнул Бизон.

— Васенька, — открыто улыбнулась девушка. — Тебе кто-нибудь

говорил, что ты сокровище?

— Ум-м, ты, регулярно, — мужчина наклонился, чтобы

поцеловать Новикову в нос.

— И в честь чего у нас такое романтичное утро?

— А для романтики нужен повод?

Лера улыбнулась и спрятала лицо на груди любимого человека.

Её умиляло и наполняло нежностью превращение Бизона из сурового байкера во

внимательного и заботливого партнёра. Переключался между двумя этими

состояниями Вася молниеносно.

— Какая удача, что у папы ночное дежурство, — девушка

довольно зажмурилась, отпивая кофе из чашки.

— И не говори, — Бизон потянулся за круассаном.

— Когда ты успел сходить за выпечкой?

— Ну так… Преимущества наездника. Не своим же ходом. Я для

моей королевы и в Питер сгоняю.

Лера рассмеялась, вспомнив, как они познакомились. Она

просто попросила обаятельного байкера подбросить её до вокзала, откуда

отправлялся поезд в этот самый Питер — ехала к тётке со стороны отца. Вася

просьбу перевыполнил и довёз её до самой северной столицы.

— Ты никогда ничего не делаешь наполовину, счастье моё, —

Новикова прижалась к мужчине плечом.

— Мне просто тогда хотелось с тобой подольше побыть.

— А сейчас? — отставив чашку, Лера положила руку Бизону на

колено.

— А сейчас моя бы воля — в школу б ты сегодня не пошла.

— Ну, я могу безбожно прогулять физ-ру. Стать мастером

спорта мне всё равно не светит, — рука поползла вверх.

— Думаю, да, — выдохнул мужчина. — Тем более, мы

компенсируем недостаток физической активности.

В школе Новикова появилась к алгебре, которая стояла в

расписании третьей.

***

После смерти Барсюши жизнь их семьи стремительно полетела к

чертям.

Её Милочка сначала замкнулась, а потом начала вести себя

очень странно, не всегда, конечно, но временами… Марина боялась. Боялась даже

не потому что с восемнадцати лет любила Милочку всем сердцем, как и Барсюшу,

страх этот был профессиональным, медицинским, а от того ещё более парализующим.

Золотова видела, как психика любимой женщины рушится и становится нестабильной.

Видела, но помочь не могла. Эта была не та стадия, когда можно было не

считаться с волей пациента, а Зоечка на любой намёк о необходимости

консультации специалиста отшучивалась или нападала, превращая мирный разговор в

безобразный скандал.

Неладно всё было и у их детей. Вася мыкался неприкаянным,

Серёжа отдалился и практически бросил семью, а Анфиса… Её девочки больше не

было. Была замкнутая наркоманка, прервавшая с Мариной всяческое общение.

Теперь, скорее всего, её интересует только доза, как всех аддиктивных.

Марина подумала, как удивительно синхронно пошла под откос

жизнь у её названной дочери и одной из лучших учениц. У обеих были блестящие

перспективы, чудесные дети, и всё это обе женщины бездарно променяли на иглу и

бутылку, оставив семье только холод, отчуждение и сиротство.

Конечно, кто-то сказал бы, что ей грех жаловаться, что жизнь

её родного сына сложилась как нельзя лучше. Прибыльный бизнес, уважение

окружающих, огромное влияние, здоровая, умная, красивая маленькая дочь — всё

это у Васи было, а вот счастье… Счастью места не нашлось.

Деньги, которые он зарабатывал, тратить было почти не на

что, поэтому сын впахивал, баловал Марину и дочь и вкладывал огромные средства

в благотворительность — школы, приюты для животных, спортивный интернат,

который открыл несколько лет назад.

Что касается уважения окружающих, Васенька никогда за ним не

гнался, хотя с годами и начал понимать, насколько авторитет полезен. Именно

благодаря своему авторитету он смог выкупить заштатный телеканал и перекроить

его, превратив в самую популярную у подростков телечастоту. За последние пять

лет Тин-ТВ превратилось в его второй дом, где он появлялся гораздо чаще, чем в

своём просторном, но одиноком особняке.

Восьмилетнюю Маргошу сын стараниями её матери почти не

видел. Не то чтобы Маша настраивала ребёнка против отца или напрямую

препятствовала общению, просто делала всё, чтобы Вася понимал: в его участии не

нуждаются. А чужие личные границы сын всегда берёг ревностно, как и

собственные.

Вот и получалось, что Василий Золотов — один из самых

завидных холостяков страны, молодой, здоровый, богатый, влиятельный и красивый

— одинок как перст. Нет, Вася не был обделён женским вниманием, но его

увлечения — всегда мимолётны. Была даже хорошая девочка, судя по всему, в него

влюблённая, но Еву Вася воспринимал как друга, соратника и собеседника.

Вася никогда об этом не заговаривал, но Марина знала, почему

сын никого не впускает ни в сердце, ни в свою жизнь. Васенька — патологический

однолюб, что звучит, конечно, странно при его склонности к полиамории, но факт

оставался фактом. И у Золотовой язык не поворачивался рассказать сыну, как

печально всё сложилось для его лосика и цветочка.

Ну почему она, Марина, Милочка и Барсюша оказались такими

идиотами?! Они же видели, как рвутся на части дети. Видели и ни черта не

сказали. Не сказали, что ещё в далёких шестидесятых решили, что любят друг

друга и хотят семью, общую семью на троих. Хотя, конечно, старшее поколение

тоже наломало немало дров.

Когда Эмилия забеременела от Коли, Марина решила отколоться.

Уйти из семьи, чтобы их троица не привлекала излишнего внимания и ребёнок рос в

безопасности. Решение стало добровольным и единоличным, но больно было так, что

Золотова попыталась использовать в качестве анестетика Васиного отца, с которым

едва была знакома.

То ли Стёпа чувствовал, что замещает кого-то другого, то ли

просто был не очень хорошим человеком (теперь уж и не узнаешь), но расстались

они, когда Марина была на пятом месяце беременности. Сильно пил, а

отца-алкоголика она ребёнку не хотела.

Милочку и Барсюшу она встретила в женской консультации

буквально через пару дней после расставания со Стёпой и рассказала им всё, как

было. Любимые обняли её с двух сторон и больше не отпустили.

Разумеется, их нестандартные отношения приходилось держать в

тайне даже от родных детей. Марина не могла жить с Милой и Колей, а Вася

никогда не знал о финансовой страховке, которую обеспечивал папа друга.

Старшее поколение наивно думало, что дети сами придут к

похожему формату — в конце восьмидесятых с этим стало немного проще. Но не

сложилось. А они… Ну почему они ни черта ребятам не рассказали?!

От невесёлых дум женщину оторвал звонок мобильного.

Поговорить с ней хотела Милочка, уехавшая в санаторий.

— Да, Зоечка моя, — голос Марины был нарочито бодрым.

— Мариша? — полувопросительно отозвалась Эмилия.

— Да, счастье моё, слушаю тебя.

— Я ужасный человек, — в трубке раздался придушенный всхлип.

— Милочка, ты самая замечательная, любимая и родная.

— Вдохновение моё, ты не понимаешь… Я лишила наших внуков

матери… Это всё я…

Золотова поморщилась от душевной боли.

— Анфиса сама выбрала иглу. Я ей звонила, спрашивала, почему

и чем помочь. От нашей девочки там ничего не осталось. Она смеялась и говорила,

что ей всё нравится. Чёрт побери, нравится! — голос Марины зазвенел от

сдерживаемых слёз.

— Нет, всё не так… Это я её заставила!

— Насильно колола, что ли? — горько усмехнулась Золотова.

— Не колола, подсыпала.

Марина по-настоящему испугалась. Неужели сознание Милочки

совсем спуталось? Её девочка словно прочитала эти панические мысли.

— Мариш, сейчас я в уме. Это я нашей девочке подсыпала эту

дрянь в еду. Дважды. Когда она пришла в себя в первый раз, я ей угрожала.

Сказала, что теперь за всё отомщу. Я выдвинула ультиматум — она притворяется

наркоманкой, чтобы все вы её презирали. Если откажется, её в психушку определю,

а Полину — тоже, мол, подсажу. Второй раз случился через год. Фиса попыталась

Серёжке рассказать, в чём дело. Я её почти на горячем поймала и отравила снова.

На этот раз пригрозила устроить передозировку с летальным исходом.

На несколько минут Марина онемела, а потом титаническим

усилием выдавила из себя:

— За что? Она же… Она же моя…

Золотова вспомнила, как познакомилась с названной дочерью,

воинственно заявившей: «Сама давала». Марину такая решимость защищать двух здоровых

лбов во что бы то ни стало и восхитила, и умилила. Беззащитный барсучок, ни в

грош себя не ставящий, зато безгранично любящий ёжика и медвежонка.

Всплыл в памяти и эпизод, когда мальчишки почти принесли

девочку домой, с температурой, от слабости едва стоящую на ногах. Рассчитывать,

что ухаживать за больной дочерью станет Зинка, не приходилось. Поэтому Марина,

взяв пару отгулов, заботилась о несчастном ребёнке и всё больше привязывалась.

Барсучок, кстати, порывался выбраться из «плена» и уйти домой, где с гриппом

лежали младшие братья. Заботу о них, не спрашивая у Зинки разрешения, взял на

себя Вася.

Потом заразился Серёжка. Домой, естественно, не ушёл, хотя

Милочка и настаивала. И Марина ухаживала уже за двумя своими детьми и

наблюдала, как нежно они друг к другу относятся. Вася дома почти не появлялся,

пока не выходил близнецов, но каждый вечер звонил по нескольку раз, чтобы

узнать, как его бесценный лосик и цветочек.

Вспомнила Марина и о том, как радовалась, когда Фиса

поступила в институт, как пришла сияющая и с визгом «Марина Витальевна, я

поступила!» бросилась ей на шею. По этому случаю Золотова решила устроить

застолье, а заодно и познакомить Зоечку с их будущей невесткой.

Когда Марина сообщила, что Серёжа придёт не один, а с мамой,

Анфиса натурально побледнела и пролепетала:

— Марина Витальевна, если вы хотели от меня избавиться,

достаточно было просто сказать, что я Вам не нравлюсь. Она же меня съест.

— Никто тебя не съест. Если что, прячься за мою широкую

спину.

— Простите, но… Чтобы спрятать меня от напора Эмилии

Карповны, вашей… Кхм, неширокой спины недостаточно. Я её пару раз видела

мельком. Её даже в нашем гастрономе боятся, а там, вы знаете, тётенькам сам

чёрт не брат.

Потом Анфиса оглядела себя и запричитала:

— Боже, я выгляжу как пугало! Как испортить впечатление о

себе ещё до знакомства?

Марина рассмеялась и, ещё раз уверив ребёнка, что никто его

не съест и в обиду не даст, повела девочку примерять своё платье.

А потом Анфиса, сама того не подозревая, заочно выиграла

несколько очков симпатии Милочки. Нервничая, салат она нарезала так мелко, что

его можно было мазать на хлеб. Девочка не знала, что именно такие блюда любит

Зоечка, регулярно жалующаяся, что салаты её вдохновения нарублены словно

тесаком.

Хватало и воспоминаний о том, как покупала материю и шила

платья, юбки и брюки, чтобы ребёнку было, что носить в институт. Потому что

сама Анфиса в тот период патологически не умела тратить на себя.

Девочка тоже платила Марине заботой: готовила обеды,

встречала с работы, закупала продукты в дом, избавляя Золотову от необходимости

ходить на рынок, вязала на всю их семью носки, свитера и шарфы. И обнимала,

часто и подолгу обнимала, стремясь наверстать ласку, которой Зинка, сука, детей

обделяла.

Потом была беременность, чуть не окончившаяся выкидышем.

Марина усмехнулась, вспомнив паническое:

— Мама, а если они параллельно полезут?

На что Марина сурово отрезала:

— Параллельно только вставлять можно. А полезут они как

умные — друг за другом.

Позже Золотова узнала, что реакция Зоечки была абсолютно

такой же.

Тёплых воспоминаний накопились сотни, и все их теперь

отравлял один факт — любимая женщина шантажировала её дочь.

— За что? — непослушными губами повторила Золотова.

— Марин, мне нужна помощь. Я больна.

— Что ты имеешь в виду? — Марина насторожилась, но не то

чтобы очень удивилась.

— В моём сознании как бы две меня. Одна — я, которая сейчас

с тобой разговаривает, которая понимает, что с нами что-то не в порядке,

которая любит тебя, всех наших детей и внуков и которая тоскует по Барсюше

каждый день.

— А вторая?

— Вторая убеждает нас, что мы здоровы, отменяет записи к

психиатру и до кровавой пелены перед глазами ненавидит нашу невестку, когда та

оказывается в поле её зрения.

— И почему та вторая ненавидит Анфису?

— Помнишь, последние дни Барсюша лежал дома? Операцию на

сердце было делать опасно и он не захотел. Помнишь, утром, Анфиса пошла

посмотреть, как он там, вернулась к нам и сказала: «Папа умер»?

Марина кивнула, забыв, что собеседница не может этого увидеть.

Эмилия расценила молчание правильно.

— И с тех пор, Марин, нас как будто заклинило. Это её «Папа

умер» звучало в голове ещё полгода. Затем голос Фисы трансформировался в тот

мой второй, который говорил, что это она нас мучает. Теперь вместо «Папа умер»

звучали ужасные-ужасные вещи, полные такой злости, какой я в жизни ни к кому не

испытывала. Сначала вторая я обвиняла Анфису в смерти Барсюши — мол, если бы та

тогда не зашла… Я знаю, что это нелогично, знаю, что сумасшествие. А потом…

Потом началось: «С двумя гуляла», «Полинка неродная», «Серёжа из-за неё из дому

бежит», «Сидит на его шее», «Детьми не занимается». Ну то есть, когда я была в

ясном сознании, понимала, что Фиса горбатится с Зинкой, что Полинка — такая же

родная, как и Денис… Господи, она же Васькина! Но потом… Я видела Анфису и меня

снова накрывало. Накрывало мыслью, что надо мстить. Причём, пока Фиса соблюдала

условия чудовищной сделки, вторая я молчала. Но… Всякий раз, когда я пыталась

попросить у Анфисы прощения и помощи или тебе всё рассказать, она истерично

орала, вопила внутри моей головы. И больно, очень больно! Лоб, виски, затылок —

всё разрывалось.

Услышав о болевом синдроме, Золотова испугалась ещё больше.

Возможно, Милу мучает психосоматика, а может быть, и какая-то опухоль.

— Милочка… — потрясённо выдохнула Марина. — Тебе помощь

нужна, тебе просто нужна помощь. Послушай, почему ты сейчас смогла мне всё

рассказать?

— Понимаешь, с тех пор как я уехала в санаторий, она молчит,

возможно, потому что здесь нет Анфисы. Я неделю не вижу нашу невестку и не

слышу этого злобного голоса.

— Значит, Фиса — твой постоянный триггер?

— Получается, так.

— Милочка, а давай, когда вернёшься, поедешь не домой, а ко

мне?

— Думаешь, поможет?

— Не совсем… Я запишу и отведу тебя к врачу, причём ты даже

не узнаешь заранее, на какой день. А до записи с Анфисой встречаться не будешь

и с Полинкой на всякий случай. В конце концов, нам давно пора съехаться.

— Мариш, ты серьёзно?

— Мне больно, Зоечка, а ещё мне за тебя страшно. Я не могу

тебя потерять… — Марина чудовищным усилием подавила слёзы — сейчас она должна

быть сильной.

— Я отняла у тебя дочь, внуков лишила матери. Ты должна меня

ненавидеть.

— Я не могу тебя ненавидеть. Ты же моя Зоечка. У нас дети