Глава 2 (2/2)

— Нежные чувства моей семьи ко мне здесь ни при чём, по крайней мере, если говорить о матери и старшем брате. Меня спас Тимур — средний брат — и наличие младшей сестры. Тимур всегда меня любил, несмотря на то, что я была далека от идеала, предписанного канонами.

— Значит, он помог вам сбежать?

— Отчасти. Он уговорил мать и брата отправить меня в Москву под прикрытием учёбы. На самом же деле, меня изгоняли из дома и семьи.

— Но как? Может, мать и старший брат тоже вас любили и пожалели? — с надеждой спросила Полина.

— Нет, малыш. Просто Тимур напомнил им, что опозорившая семью старшая сестра поставит крест на судьбе Фатимы — нашей маленькой, ей было шесть на тот момент. Фате никогда не подобрали бы мужа с таким-то пятном на семейной репутации. А Фатю любили все трое, потому что она была маленькой, ласковой, послушной и никогда не знала отца.

Ирина замолчала, вспоминая, как дверь в её комнату открылась, пропуская Тимура.

— Значит, это будешь ты, да? И вы всё-таки выбрали нож.

Вместо ответа Тимур стремительно шагнул к сестре и обнял.

— Нет, нет, ты будешь жить. Я не могу тебя потерять, — парень начал целовать её щёки, лоб, нос, волосы, глаза.

Ира заплакала, впервые за несколько мучительных часов. В объятьях Тима она могла себя отпустить.

— Но это невозможно, невозможно, братик.

— Ира, послушай меня. Ты уедешь, уедешь в Москву. Я позвоню дяде Али, он тебя встретит. Ты же знаешь, как сильно он тебя любит. Школу окончишь уже на месте. А дальше… Дальше будешь строить свою жизнь. Потому что домой ты… Домой больше не вернёшься.

— Значит, мы всё-таки потеряем друг друга?

Тим тяжело сглотнул.

— Да, но ты будешь жить. Я буду знать, что ты в чуть большей безопасности, чем здесь. Я дам тебе денег на первое время.

— Но… Откуда? — Ира подняла удивлённое лицо на брата.

— Скажем так, не всё, что зарабатываю, я отдаю матери.

— Тим, я не могу взять. Это твоё. Возможно, тебе тоже придётся уехать.

— Ты возьмёшь. Я не могу отправить тебя ни с чем. Мне всяко проще заработать, чем испуганной школьнице в чужом огромном городе.

Девушка прижалась к груди брата, пробормотав куда-то в плечо тихое:

— Спасибо. Я буду тебе звонить.

Парень неожиданно жёстко приподнял её голову и заглянул в заплаканные глаза.

— Нет, малыш. Ты не будешь звонить мне, а я — тебе. Мы действительно друг друга потеряем. Так безопаснее для нас обоих. Но я буду знать, что ты жива.

Слёзы хлынули с новой силой. Тим был её единственным близким человеком. Ещё Фатя, но она ребёнок, который пока мало что понимает.

— Ира, — спросил Тимур, когда девушка немного успокоилась. — Кто он? Из-за кого я тебя потерял?

— Убивать пойдёшь?

— А хоть бы и так. Кастрировать точно не мешало бы.

— Тим, это технически невозможно. Это девушка.

— Тогда тебе тем более нужно уезжать, — какое-то время помолчав, резюмировал парень. — Эта, светленькая которая, не из наших? Ты на неё сияющими глазами всё смотрела.

— Да, она. И пока ты не предположил чего-то подобного, никто меня не совращал, я сама хотела, и инициатива была моей. Зато наш разрыв был её идеей.

— Нашла ты, Ира, в кого втрескаться. На ней же пробы ставить негде.

— Я думала, что со мной всё… По-другому.

Уже в который раз брат заключил её в объятья.

— Завтра соберёшь вещи, и я отвезу тебя на вокзал. Всем скажем, что едешь учиться. Прощай, маленькая моя.

Тимур вышел, оставив её одну, и Ира разрыдалась так, как никогда не плакала — ни до, ни после.

Она не знала, что в ту ночь Тимур тоже не спал и вгрызался в подушку, чтобы заглушить собственный вой.

— В общем, котята, такая вот история. Я никому раньше её не рассказывала, потому что было стыдно, чертовски-чертовски стыдно. Не за то, что сделала, — ни тогда, ни сейчас я не считаю позором свою любовь и природу. Стыдилась я дикости, в которой росла, своей семьи, которая так со мной поступила, неспособности самостоятельно защитить себя и сестру. Я ведь даже не знаю, что с ней сейчас. Скорее всего, она уже родила первого, а может, и двоих. Возможно, она превратилась в нашу мать, а может, страдает от жестокости мужа или свекрови.

Девочки ошарашенно молчали.

— Но вы же ни в чём не виноваты. Нет ничего постыдного в том, чтобы любить, и в том. чтобы не хотеть быть проданной, — вскинулась Полина.

— И тем не менее, ситуация к стыду располагает, не правда ли?

— Да нет же! — не выдержала Князева.

— Не думайте, что я не понимаю, что вы сделали. Но, Ирина Ренатовна, почему вы считаете, что мы стоим вашей боли и откровенности? — Зеленова взяла со стола салфетку и принялась комкать её в руках.

— Я уверена, что стоите — и боли, и откровенности, и заботы, не говоря уже о помощи, если я что-нибудь смогу сделать.

Полина тяжело вздохнула.

— Не сможете, но откровенность за откровенность, да? Моя мать — наркоманка, уже год как. Я не употребляю, если что, и желанием не горю. А отец постоянно в разъездах — бежит и от неё, и от нас с братом. И остаёмся мы с бабушкой, которая технически о нас заботится, но нет-нет, да и ввернёт что-то вроде «Вот видишь, Полиночка, какая твоя мать безнадёжно опустившаяся… Не знаю, девочка моя, что бы с вами стало, если бы меня не было рядом». Вчера у матери случился очередной приход, кстати, за год второй, который мы видели, а с отцом я поругалась в лоскуты из-за его очередной командировки. Вот и сбежала в парк пореветь. Там встретила Ясю, и мы не то чтобы забыли о времени, просто не горели желанием возвращаться домой.

— Полинка, но как же так? — побледневшая Каримова прижала ладонь ко рту. — Ведь если у твоей мамы зависимость, её нужно направить… В больницу или в реабилитационный центр… Словом, куда-нибудь, где ей помогут. Вам попросту опасно находиться дома.

— Чтобы направить её в ребцентр, Ирина Ренатовна, нужно её согласие, а Анфиса не хочет. А принудительно мы этого сделать не можем. Она не агрессивна, на людей не кидается, чёртиков не ловит, денег не вымогает и из дому не тащит. Просто тихонько старчивается в собственной комнате. Время от времени ругается с отцом, ну, когда есть с кем ругаться. Периодически ржёт как лошадь.

— А люди? Она водит в дом… Ну, компанию таких же, как она?

— О нет, наша квартира не превращается в притон. Она даже чаще всего ночует дома. А если выходит, то в светлое время суток. Если на улице кто её встретит, никогда не скажет, что наркоша законченная. Анфиса даже за собой следит. Видимо, потому, что у неё нет проблем с тем, чтобы получить дозу. Хотя… Отец заморозил её кредитки. Где она берёт деньги, не знаю и знать не хочу. Надеюсь только, что не притащит в дом какой-нибудь сифак. А то знаете, не хотелось бы оказаться на учёте у венеролога раньше, чем сама начну с кем-нибудь спать. Венера же, насколько я помню, передаётся бытовым путём?

— Э-э-э… Не вся. Но определённые заболевания — да.

— Словом, единственное, что выдаёт Анфису, — очки в пол-лица.

— Я так понимаю, моя очередь? — тяжело вздохнула Ярослава.

— Солнышко, ты можешь ничего не говорить, — Каримова успокаивающе положила руку на плечо ученице.

— Та чё уж. Это будет честно. Моя мать — алкаш. Малолетний брат нередко, особенно по вечерам, на мне. Кирюхе два. Сейчас вот думаю найти работу, чтобы поправить грустное финансовое положение. Диана работает, но половина её бабла, а может, и больше, стабильно пропивается.

— То есть других взрослых у вас нет?

— Ну, у меня отца не было никогда. Бабушка умерла, а дедушка пропал без вести. Потом появился Данил, чтоб его. Мне было одиннадцать, а новоиспечённому папеньке — двадцать четыре. Диане на тот момент исполнилось двадцать восемь.

— С отчимом отношения не сложились, я так понимаю?

— Самое грустное, что пока не пил, мне казалось, что у меня, наконец, есть отец. Не сразу, конечно, отношения сложились, но он был нормальный. Это всего больнее. А потом его уволили за чужой косяк и понеслось… Пара бокалов пива, потом бутылка. Ну и мама к нему присоединилась. Лучше, мол, дома, со мной, чем где-нибудь.

— А сейчас что?

— А сейчас он свалил. Ну, вернее, Диана его выгнала.

— Изменил?

— Не-а, это она, наверное, проглотила бы — там ведь така любов, така любов. Она всё говорила, что он ей юность вернул. Молчала, правда, что мной загубленную — я у Дианы в неполные семнадцать появилась. Сами понимаете, какая уж там юность. Вот она какое-то время и догуливала с ним активно.

— Солнышко, — Каримова обошла стол и обняла обеих девочек.

Через какое-то время Яра вернулась к рассказу.

— Пока вы не спросили, дома у нас никаких мятежей-кутежей не бывает. Никаких новых пап каждую неделю, пьяных дебошей, песен «Напилася я пьяна, не дойду я до дому, довела меня тропка дальняя до публичного дому…» тоже нет. Секса на руинах квартиры… В общем, ничё такого. Диана — тихий бытовой алкаш.

— Прости, а агрессия в адрес тебя или брата?

— Крики, побои — не, не наша история. Громкой она становится — это да. Но это не агрессия, а скорее рёв «Дети, как же ж я вас люблю», перемежающийся злым и наполненным жалостью к себе «Даня — козёл, как мне без него плохо!» Выгнала она его, кстати, потому что он толкнул меня. Ласточкой вылетел, и получаса не прошло. Он, конечно, скулил под дверью ещё пару дней, но Диана назад его не пустила. Даже с лестницы шагать отправила — откуда только навык взялся?

— Однако из дому ты сбежала.

— Да не сбежала я, а позорно ушла реветь. Как объяснить-то… Понимаете, Ирина Ренатовна, то-то и плохо, что она вся такая тихая и безобидная.

— Я не понимаю…

— Это хорошо, что не понимаете. Устраивай она истерики с битьём посуды о мою голову, води мужиков, лишай нас денег и еды, было бы проще, как ни парадоксально звучит. Проще ненавидеть. Потому что всё ясно, дилемм никаких нет. Вот была хорошая мама — стала плохая — предала. А так… Утром ты её видишь, прячущую глаза, она спрашивает, будешь ли завтракать, разговаривает тихо, Кирюхе не пытается сломать рёбра в объятьях. И… Ни хрена не можешь ей высказать. И надеешься, что… Ну, нормально же всё. А потом она тебя добивает, заботливо предлагая деньги, чтобы в школе голодная не сидела. Ты берёшь эту блядскую сотню и целых семь уроков позволяешь себе немножко надеяться, что а вдруг кошмар-то закончился, вдруг ты будешь засыпать по соседству с трезвой матерью?

Ирина украдкой сморгнула слёзы.

— Но дни идут, и всё повторяется. Такая, знаете, ну вот как в сказках — днём — чудовище, ночью — девица-красавица. Только у нас утром мама, а по вечерам — пьяное животное, — Ярослава тихо и беззвучно заплакала.

Через мгновение плакали все трое.

В последний раз шмыгнув носом, Князева успокоилась.

— И очередное «пока вы не спросили» — органы опеки. Я бы очень вас просила не заниматься самодеятельностью в этом направлении.

— Но почему? Вам с Кирюшей нужна социальная защита.

— Какую защиту нам могут предложить — в детдома распихать? Ну посудите сами, Киру два, его отправят в дом малютки, может, усыновят, а может, и нет. Но в одном я уверена — пока мне восемнадцать исполнится и я смогу претендовать на опеку, он меня забудет. А я, Ирина Ренатовна, его, знаете, на ноги ставила себе, когда он ходить учился, и с ним шаг за шагом, ему нравилось. А с режущимися зубами так мы трое с ума сходили. А если предположить мифическое… Ну, что он меня не забудет, то кто же мне его отдаст? А потерять мелкого я не могу. Потому что, если его потерять, то тогда вообще зачем это всё? Я найду работу. Мне почти пятнадцать. В этом возрасте приработок уже вполне доступен. Поэтому, пожалуйста, не надо никому говорить. Мы с Киром справимся. Я справлюсь. Да и Диана угрозы не представляет. Вообще никакой.

— Мои маленькие солнышки, — Каримова промокнула глаза салфеткой.

Как педагог она, конечно, обязана сообщить в органы опеки, поставить в известность завуча и директора, но Яся права. Ничего хорошего ни её, ни двухлетнего Кирилла в детдомах не ждёт.

С Полей и того сложнее. Пришлось бы убеждать её отца подавать на развод, лишать мать родительских прав. Не факт, что человек такого круга (Все знали о материальном положении и обширных связях Зеленовых) согласился бы выносить сор из избы. В любом случае стресс для детей был бы чудовищным, а результат почти наверняка нулевым.

Ирина понимала, что принимает, наверное, самое сложное решение в своей жизни, но пат диктовал свои условия. Возможно, именно благодаря этому решению дети, о которых она заботилась по мере сил, меньше чем через год начали называть её мамой.