Новая жизнь новая ответственность (1/2)

«— Жизнь — как азартная игра, в которой невозможно постоянно выигрывать. Пока у тебя есть фишка, всегда есть надежда.»</p>

«Destined to love you» </p>

Сергей шёл по улице, витая где-то в своих мыслях. Прохладный ветер напоминал о том, что нельзя долго оставаться на улице. Мужчина прошёл на тот самый каток, но, к сожалению, на нём уже не было людей. Присев на скамейку, мужчина осознал, что сейчас ему совершенно некуда идти, ведь он не хочет возвращаться к мужу-тирану. Печальные мысли окутали его, и он задремал.

Голова гудела, изображение перед глазами плыло. Матвиенко, раскрыв с большим трудом глаза, взглянул на человека, стоявшего неподалеку. Кухня… Их кухня… — тут же понял Сережа. Губерниев сумасшедше улыбался, точа ножи. Сережа попытался встать, но попытка оказалась неудачной. Он наконец решается дотронуться до головы, когда чувствует что-то мокрое, неприятное на ощупь. Глаза в полном расфокусе, однако, сконцентрировавшись, ему удается разглядеть окрававленно-красные пальцы. К горлу поступает ком, его тошнит.

— Не бойся, твоя смерть будет быстрой, — вещает Дмитрий, поворачиваясь к своему мужу, лицо которого теперь выглядит совершенно иначе.

Он же хотел начать все заново, хотел почувствовать снова запах жизни. Как он оказался в этом доме? Да это же уму непостижимо.

— Не надо, пожалуйста…

Перед глазами пелена слез: неужели сейчас все закончится? Последняя опора — это руки. Сережа, не задумываясь, пытается встать еще раз, нет, он не позволит всему так закончиться, только не в этом проклятом доме, но и эта опора превращается в крах, когда Губерниев заносит нож прямо над лицом своего мужа, а затем резкая боль, отдающая во всем теле.

— Дяденька, — кто-то тормошит его тело. — Дяденька, вставайте, здесь нельзя спать.

Сережа вскакивает со скамейки, перехватывая маленькую ручку, и сжимает ее до боли, слыша со стороны детское кряхтение. Он тут же отпускает маленькую ручку, упираясь ладонями в лавку, сжимая ту до боли в костяшках. Дыхание тяжелое, сердце все еще бьется, заходясь в новом акте симфонии Бетховена. Он выдыхает полной грудью, осознавая, что все это был сон. Глупый, жестокий сон.

— Кошмар приснился? — спрашивает девочка, ловя взгляд человека с карими глазами.

— Да… Кошмар… — как в трансе говорит Сережа. Он потирает шею, прикрыв глаза, и наконец спустя пару минут приходит в себя. Еще несколько раз выдыхает прохладный воздух, а затем, сведя брови к переносице, переводит взгляд на девочку, все это время наблюдавшую за ним.

— А ты? Что тут делаешь? Время-то уже позднее.

— Хотела потренироваться пока никого нет, никак двойной аксель не получается.

Сережа всматривается в глаза девочки, в черты ее лица, пытаясь понять, где он уже видел такое выражение лица, слишком знакомые черты. Однако времени на то, чтобы разобраться, совсем мало. И это Матвиенко понимает, когда взгляд натыкается на часы: пол первого ночи. Он один с ребенком на катке, все это выглядит, мягко говоря, странно и явно не приведет ни к чему хорошему. Он наконец приходит в себя и говорит:

— Ты же понимаешь, что одна не сможешь его исполнить. Да и так нельзя, как я понял, родители не в курсе о том, что ты здесь.

Девочка, поджав губы, отрицательно качает головой. Сережа лишь улыбается, а затем, наигранно разочаровавшись, закатывает глаза. Все обдумав, он принимает решение, от которого маленькая фигуристка, за которой он наблюдал, все это время оставляя стикеры с шоколадкой, просто не сможет отказаться. Он встает с лавочки и говорит:

— Знаешь я ведь могу тебе помочь с тройным акселем. Однако у меня есть условие, сейчас я отвожу тебя домой, а завтра мы встретимся с тобой здесь же, и я тебя потренирую — сразу говорит Матвиенко, увидев искрящиеся от радости глаза. Девочка тут же протягивает руку, хватая чужую, и ведет мужчину к выходу, а Сереже только и остается, что улыбаться, легко посмеиваясь, и идти следом за упорной фигуристкой. Кажется, дышать становится чуть-чуть легче, он впервые позволяет себе так искренне улыбаться.

Они идут достаточно долго, так как денег на такси нет ни у маленькой девочки (что неудивительно, ведь она ребенок), ни у Сережи — все вещи остались в доме, куда он пообещал себе никогда не возвращаться и ради зеленых бумажек, за которые люди готовы друг другу глотки рвать, он не готов вернуться туда, где путь его жизни заказан.

Они доходят до частного дома спустя почти полтора часа, на улице начинает холодать. Нос малышки краснеет, она им шмыгает. Сережа, увидев это, не говоря ни слова, снимает кофту с длинным рукавом и надевает ее на девочку. Та смотрит недолго, а затем, увидев улыбку на лице своего спутника, кутается в чужую кофту. Матвиенко только умиляется данной картине. Девочке явно велика кофта, рукава свисают, сама кофта почти достигает пола, но зато ей становится гораздо теплее.

— Вот здесь я живу, — протянув ручку, указывая на дом, говорит маленькая фигуристка. Свет горит во всем доме, кто-то мечется, ходя из стороны в сторону. Сережа сразу понимает по тени мужской фигуры, что это взволнованный отец. Они подходят к забору. Девочка нажимает на звонок, не проходит и минуты, когда ворота открывает обеспокоенный отец. Бледное испуганное лицо, тяжелое дыхание, слезы, застывшие в глазах. Он опирается на дверь одной рукой, смотря минуты три безмолвно на свою дочь.

— Савина, где ты была? Какого черта ты ушла без спроса? — тормоша девочку за плечи, спрашивает пластический хирург, присев на корточки, а затем, не дав сказать дочери ни слова, притягивает ее к себе, крепко обнимая. Кажется, сейчас его сердце выпрыгнет из груди, он так волновался, так боялся, что потеряет ее, а затем его взор обращается к фигуре повыше. Мужчина рядом с его дочерью стоит не в меньшем удивлении, чем сам Дмитрий. Хирург отстраняется от дочери, поднимаясь на ноги, и теперь смотрит на лицо человека напротив, вновь застывая как истукан.

— Не знал, что у вас есть дочь, ну, я наверное пойду.

Эта самая нелепая ситуация, в которую попадал Сережа, выйти из больницы и тем же вечером наткнуться на человека, который так изменил его жизнь. Он не знает, что еще и сказать, просто стоит, смотря на этого мужчину, чье лицо вновь преобретает тот самый странно-испуганный вид, как и в больнице, когда с его лица спала повязка, освободив кожу. Он уже собирается уйти, когда его руку хватает чья-то маленькая ладонь.

— Папочка, а он может у нас остаться?

У взрослых мужчин челюсть от такого заявления отпадает в одну секунду. Глаза вылетают из орбит, они смотрят друг на друга и теперь оба выглядят, как статуи, которых спалили за пробежкой по парку, хотя те и бегать не должны. И если вы думаете, что это бред, то я полностью с вами соглашусь, но какова вероятность получить среди ночи такое предложение из уст маленькой девочки? Не утруждайтесь в подсчетах, вероятность один на миллион, и угадайте, кто в нее уж точно попал?

— Солнышко, мы же не можем по своей воли поселить к себе этого дядю.

— Малышка, это как-то неудобно, да и поздно уже, поэтому я пойду. Извините, что побеспокоил в столь поздний час.

— Ничего, спасибо вам, Сергей, что вернули мне моего ребенка.

И казалось бы, на этом их встреча должна была быть закончена. Если бы всю эту архаичную ситуацию в свои маленькие ручки не взяла Савина. Девочка мало того, что не отпустила руку Матвиенко, так еще взглянула на своего папу и, сощурив глазки, сказала:

— Папа, но ему правда некуда идти. Он же на катке спал. На лавочке. Так же нельзя!

Позов ошарашенно перевел взгляд на своего пациента. На лавочке? На катке? Так ему правда некуда идти. В голове творился полный ураган, с одной стороны, он не мог впустить в свой дом человека с его лицом, а с другой, в чем виноват этот парень? В том, что Дима по своей же глупости провел операцию и сделал из него то, что сейчас стоит перед ним? В конце концов, Сергей привел его проказницу домой, доставил в полной целости и сохранности. Он смотрит на пациента, который в ту же секунду начинает краснеть.

— Вам правда некуда идти?

— Не волнуйтесь, вы и так сделали для меня слишком много. Большего я требовать не могу. С жильем я сам разберусь.

— Да я в этом как-то не сомневаюсь, но чтобы снять хотя бы какую-то квартиру вам нужны деньги. Следовательно, вам нужна будет работа, а пока вы ее не найдете и не снимете жилье, можете пользоваться нашим гостеприимством.

— Это правда неудобно… — почесывая затылок, говорит Сережа.

— Удобно, — наотрез говорит Дима и пропускает своего пациента внутрь. Сам не знает, что творит. То ли его настолько очаровала его маленькая девочка, которая смотрит на него глазками котенка из Шрека. То ли он как бы извиняется за свою оплошность. Позов до сих пор думает, что не должен был так поступать, но рассказывать этого он не собирается.

Сережа смотрит, не понимая, как его жизнь повернулась в эту сторону. Как ему вообще удалось оказаться в такой ситуации? Гордость и принципы во весь голос кричат о том, чтобы Матвиенко отказался, но разум дает такого смачного леща эти двум и орет уже на Сережу о том, что если сейчас он не засунет свою гордость в жопу вместе со своими принципами, то они вместе все четвером замерзнут либо на катке, либо на улице. В конце коцов, на дворе середина сентября и уже достаточно холодно. Поэтому, сломав себя пополам, он заходит внутрь.

В доме тепло, и это не может не радовать. Савина быстро убегает в свою комнату, Дима уходит на кухню, пока гость осматривает внутренности дома. Матвиенко доходит до помещения и, приоткрыв дверь, так и застывает не в силах двинуться с места. Перед его взором открывается целый музей из коньков. Сережа начинает невольно улыбаться, закусывая губу. Вспоминая, как он катался в далекие годы ушедшей молодости. Его воспоминания прерывает голос пластического хирурга.

— Это коньки Савины. Пойдëмте выпьем по чашечке чая.

— Простите, я не должен был лезть.

— Пойдёмте.